Япония, японцы и японоведы - Латышев Игорь. Страница 11

Перечисленные выше различия убеждали меня в том, что попытки американских политологов приравнивать коммунизм к фашизму под общим названием "тоталитарные режимы" были неправомерными и неубедительными, а в подходе этих политологов к анализу японской действительности мне виделось поверхностное, упрощенное и неверное понимание хода истории. Полемизируя с теми из них, кто не желал видеть в предвоенной и военной политике правящих кругов Японии фашистскую сущность, я отвел в своей диссертации целую главу доказательству того, что установленная в Японии в 1940-1941 годах "новая политическая структура" в сочетании с "новой экономической структурой" представляла собой не что иное, как фашистский режим, созданный, в сущности, по той же методе и с теми же целями, что фашистские режимы в Германии, Италии и Испании. Особенно помогли мне при этом ежедекадники агентства "Домэй Цусин", где публиковались довольно подробные сведения о финансовых кругах Японии, активно содействовавших перестройке страны на фашистский лад. Помогли мне и некоторые англоязычные книги, написанные непосредственными свидетелями того, что происходило в Японии в преддверии войны на Тихом океане. Поэтому поиск подтверждений правоты моих взглядов на внутреннюю политику Японии в 1940-1941 годах не только увлек меня, но и казался мне плодотворным. Не без гордости я тогда считал себя первым советским японоведом, проделавшим данную аналитическую работу в нашей стране, и это внутренне радовало меня, хотя никто из окружавших меня друзей и близких, естественно, не интересовался ни моими творческими муками, ни содержанием диссертации. Кстати сказать, я и сегодня ощущаю, что мой выбор темы кандидатской диссертации был весьма удачным. Достаточно сказать, что вопрос о характере военной диктатуры, установленной в Японии в 1941 году и просуществовавшей до августа 1945 года, не раз всплывал в дискуссиях как отечественных японоведов, так и японских историков в последующие годы. Приходилось участвовать в некоторых из этих дискуссий и мне, причем опирался я в значительной мере на те знания, которые были мной обретены в аспирантуре при работе над кандидатской диссертацией. Взгляды свои по данному вопросу я здесь излагать не собираюсь, так как они подробно изложены в моей статье в журнале "Проблемы Дальнего Востока", специально посвященной характеристике японского фашизма и его отличительных черт4.

О догматизме и научных дискуссиях

востоковедов в годы сталинского правления

В дни моей аспирантской учебы центром советской востоковедной мысли считался Тихоокеанский институт АН СССР, преобразованный в начале 50-х годов в Институт востоковедения АН СССР, или сокращенно ИВАН. Что же касается преподавателей Московского института востоковедения, в котором я проходил аспирантуру, то большинству из них в академических кругах отводились вторые роли.

В качестве аспиранта мне доводилось иногда бывать в библиотеке ИВАНа, а также на некоторых заседаниях ученого совета и отделов этого института. Это случалось тогда, когда там обсуждались вопросы, имевшие прямое отношение к изучению Японии.

В памяти моей осталась с тех пор одна дискуссия, взволновавшая не только японоведов, но и специалистов по мировой экономике и международным отношениям. Состоялась она в стенах Института востоковедения АН СССР. Поводом для этой дискуссии стал выход в свет в 1950 году книги Я. А. Певзнера "Монополистический капитал Японии (дзайбацу) в годы второй мировой войны и после войны", в которой исследовалась роль японских монополий (дзайбацу) в экономике, политике и в государственном аппарате милитаристской Японии. Диспут проходил в отделе Японии Института востоковедения, возглавлявшемся в то время заместителем директора института, тогда еще членом-корреспондентом АН СССР Жуковым Е. М.

Главным инициатором этой дискуссии, как я узнал тогда, выступила старший научный сотрудник ИВАНа М. И. Лукьянова, пользовавшаяся большим влиянием на членов дирекции института. Влияние это объяснялось не ее подвигами на научном поприще, а тем, что ранее она избиралась секретарем партийной организации Института экономики, а в 1937-1939 годах прослыла тайным доносчиком на тех сотрудников названного института, кто чем-то не понравился ей. Подоплека этой дискуссии была многим известна: автор обсуждавшейся книги, Я. А. Певзнер, опередил М. И. Лукьянову, которая готовила к печати одноименную рукопись, и притом собиралась защищать ее в качестве докторской диссертации. Далеко не научная задача, которая ставилась М. И. Лукьяновой при организации дискуссии, состояла поэтому в том, чтобы опорочить конкурента ее собственной книги, еще только готовившейся к изданию, причем опорочить так, чтобы опубликованная книга Певзнера впредь уже не мешала бы Лукьяновой защитить докторскую диссертацию на ту же самую тему.

Но, разумеется, на словах все выглядело иначе: Лукьянова и некоторые сочувствовавшие ей сотрудники отдела объявили себя борцами за чистоту марксистско-ленинской теории и в ходе дискуссии обрушились на Певзнера с обвинениями в том, что он-де идет на поводу у буржуазных идеологов, преувеличивает влияние военных кругов и преуменьшает подлинную роль монополий в развязывании японской агрессии.

Но группе сторонников Лукьяновой не удалось тогда изолировать Певзнера: ряд участников дискуссии выступил в его защиту. Это были профессор К. М. Попов, старший научный сотрудник Е. А. Пигулевская и несколько незнакомых мне тогда работников Института экономики АН СССР, хотя это и не сулило им ничего хорошего, ибо о злопамятном и коварном характере М. И. Лукьяновой они, наверное, имели достаточное представление. К тому же сторону Лукьяновой поддерживал присутствовавший на дискуссии представитель Международного отдела ЦК КПСС И. Калинин, ответственный за политику с Японией. Для любого японоведа вступить с ним в спор было делом чреватым неприятными осложнениями отношений с названным отделом ЦК, осуществлявшим контроль над публикациями, касавшимися зарубежных стран Востока.

Особо агрессивно выступали заодно с Лукьяновой бездарные и неполноценные в профессиональном отношении сотрудники отдела Японии ИВАНа. Их выступления были пронизаны догматизмом и буквоедством. Упор ими делался не столько на выявление в книге Певзнера каких-либо фактических неточностей, сколько на "теоретические вопросы", а проще говоря на догматическое цитирование классиков марксизма-ленинизма с целью "уличения" автора книги в отходе от ортодоксальных постулатов марксистской теории. Самыми крикливыми союзниками Лукьяновой в нападках на Певзнера стали тогда выпускницы Академии общественных наук при ЦК КПСС Кирпша М. Н. и Перцева К. Т., слабо владевшие японским языком и не имевшие за душой сколько-нибудь солидных публикаций. Очень резко обрушился тогда на Певзнера и один из специалистов по аграрным проблемам Японии Н. А. Ваганов. Что же касается сторонников Певзнера, то их выступления носили более интеллигентный и более цивилизованный по форме характер.

На дискуссии, продолжавшейся два дня, присутствовало много людей, воздержавшихся от выступлений. Среди них было несколько еще не оперившихся птенцов-аспирантов, в том числе и автор этих строк. Примечательно, что довольно аморфную, фактически "нейтральную" позицию занял председательствующий на дискуссии член-корреспондент Е. М. Жуков.

В конечном счете формально дискуссия завершилась победой сторонников Лукьяновой. Свидетельством тому стала опубликованная вскоре в газете "Правда" большая статья упомянутого выше ответственного работника Международного отдела ЦК КПСС Калинина под заголовком, выглядевшим приблизительно так: "Об ошибках в освещении монополистического капитала Японии", в которой отдельные высказывания Я. А. Певзнера квалифицировались как "серьезные ошибки". Главная из этих ошибок, по словам автора статьи, состояла в том, что Певзнер, якобы, переоценил самостоятельность японской абсолютной монархии и военной верхушки и недооценил ведущую роль монополий - дзайбацу в определении внешней и внутренней политики Японии. Статья эта, как показал дальнейший ход событий, позволила Лукьяновой спустя год-два защитить докторскую диссертацию на одноименную с книгой Певзнера тему, хотя, по сути дела, положения ее диссертации существенно не отличались от оценок Певзнера: расхождения просматривались лишь в отдельных формулировках.