Гардемарины, вперед! (1 и 2 части) - Соротокина Нина Матвеевна. Страница 24

— Ой! Кто ж это все у вас так разукрасил? — восторженно спросила Софья, и Алеша оглянулся на нее с удивлением, таким вдруг теплым и ласковым стал ее голос.

— Это золовка моя,- чернобровая баба кивнула на сидящую за прялкой девочку лет четырнадцати.- Даренка, что дверь настежь?

— Только мне дела- за дверьми следить,- звонко отозвалась девочка.- Мое дело прясть, сами велели!

— Да языком молотить целый день, да стены пачкать,- ворчливо заметила темная, сухая старуха, месившая на залавке квашню.

— Мамаш, я странниц привела, покорми…

— Где ты их находишь, странниц этих, — продолжила старуха разговор сама с собой. — Человеку для работы руки господь дал, а не ноги. — И словно в подтверждение своих слов еще яростнее принялась тискать тесто.

— Людей постыдились бы говорить такое! — встряла девочка, стремительно оттолкнула от себя прялку и начала ловко перематывать пряжу с веретена на моток, выкрикивая с каждым поворотом мотовила. — Допряду кудель проклятую, и сама уйду странствовать — на Валдай ко Святой Параскеве. Я жизни праведной хочу, постной, а не вашу кудель прясть!

— Да огрей ты ее, Фекла, по сдобным местам!- прокричала старуха таким же пронзительным, как у девочки, голосом, и сразу стало ясно, кто родительница этих визгливых, страстных интонаций.- Праведница захордяшная!Не пугай людей! Ты странниц лучше накорми, напои, в баньке попарь…

Алеша только головой вертел, пытаясь уследить за этими выкриками, но последняя фраза привела его в ужас.

— Мы не можем в баньку, — быстро сказал он. — Мы обет дали.

— Какой обет?- Софья посмотрела на него с удивлением, а озорная Фекла в дверцах уперла руки в пышные бедра и захохотала.

Алеша надвинул косынку почти на нос, подошел к иконе и зашептал молитву.

Наконец их посадили за стол, дали каши с конопляным маслом, томленной в молоке моркови, постных пирогов с рыбой и квасу. Фекла сидела напротив, поглядывала на Алешу и усмехалась.

Пришли с поля мужики и парни, спокойные, молчаливые. Старик вернулся с реки и сел в угол плести корзину.

— Барки-то завтра пойдут в Новгород?

— Пойдут.

— Возьмите с собой богомолок, им к Святой Софии надо… Помолились и улеглись, кто на печи, кто на лавках, кто на полу на войлоках. Странницам принесли охапку свежей соломы. Уже перестала кряхтеть старуха, и чей-то размеренный храп потряс воздух, и сверчок робко, словно примериваясь, выдал первую трель, как из-за пестрой занавески показалось белое в лунном свете лицо Феклы, и Алеша услышал насмешливый шепот:

— Богомолка, а богомолка… Как звать-то тебя? Иди сюда, поговорим. — Вслед за этим раздался грохот,словно упало что-то тяжелое, и оглушительный смех: — Ой, беда, ой, не могу… Сколько раз тебе, Семен, говорила, не ложись ты с краю… — причитала Фекла.

— Уймись, беспутная!- закричала проснувшаяся старуха.- То-то из тебя природа прет! Семен, успокой ты ее, ненасытную.

Проснулись дети на печи и застрекотали, как кузнечики. Алеше показалось, что нарисованный Бова-королевич тоже зашевелился, погрозил кому-то похожим на веретено копьем, и голубая лошадь затанцевала от нетерпения. Изба заскрипела, закашляла, и тут, перекрывая все шумы и шорохи, взвился альт юной Дарьи:

— Чего ты,Фекла,гогочешь? Чего ты горлу своему луженому передышки не даешь? Да пустите меня в чистую обитель, чтоб зрила я то чистое…

…И умолкла. Похоже, кто-то из парней, устав слушать сестрины вопли, закрыл ей ладонью рот.

— Пойдем отсюда, а?- Софья ощупью нашла Алешине лицо и зашептала ему в ухо. — Что они так все орут? Ох и крикливые…

— Это у них по женской линии,- ответил Алеша. Гроза прошла стороной. Далекие сполохи освещали горизонт. По приставной лестнице они залезли на высокий стог.

— Аннушка, что она на тебя так посмотрела?

— Понравился,- буркнул Алеша и смолк в испуге,надо же «понравилась!» Давно уж не делал он таких ошибок. — Спи, милая, — зашептал он Софье озабоченно. — Завтра поплывем на барке, дадим роздых ногам.

— А это не страшно — плыть? Мста, говорят, порожистая.

— Это прекрасно — плыть под парусом!

— Расскажи про море… То, что вчера рассказывала.

Алеша подложил руку под голову и начал:

— Далеко отсюда стоит скалистый и голый остров. Когда-то он звался Ретусари, и там на взморье меж двух дубов наш Петр поставил себе небольшой домишко, чтоб днем и ночью смотреть на море. Сейчас остров называется Кронштадт, нет тех дубов, нет и дома, но высятся у пристани мачты кораблей.

— Странная ты, Аннушка, — перебила вдруг Алешу Софья. — Ты очень странная. Никак тебя не пойму.Все мне кажется, что ускользает от меня что-то. Кажется, вот-вот поймаю это непонятное, но нет…

— Давай спать, — решительно сказал Алеша.

Он оставил Софье плащ, отполз на край стога и зарылся в сено. Хорошо, что он не видел широко раскрытых Софьиных глаз, которые внимательно за ним следили, не слышал ее шепота: «Странная… точно ряженая…»

6

До Твери Белова домчала почтовая карета. Везти его дальше чиновник отказался, туманно намекая на секретность груза. Саша понял, что с каждой верстой эта секретность будет возрастать, требуя дополнительной оплаты, а поскольку карман нашего героя не был перегружен звонкой монетой,он распрощался с чиновником и стал передвигаться дальше как придется- где пешком, где в карете, а то и в крестьянской телеге.

Мысли Белова были заняты Анастасией.Воображение рисовало мрачные картины — она в тюрьме,она плачет, ждет допроса, и никто не хочет ей помочь. «Скорее! Скорее!»- шептал юноша и уже не шел, а бежал вперед, сжимая кулаки от ненависти к ее обидчикам.

На четвертый день пути Белова подстерегало неожиданное приключение. Накануне его приютил на ночлег деревенский священник. Саша легко входил в доверие к людям и совершенно очаровал рассказами о московской жизни и хозяина дома, и попадью. На прощание он получил благословение, десяток вареных яиц и полезный совет- как скостить пятнадцать, а то и все двадцать верст пути.

— Впереди болото,- сказал священник.- Тракт делает огромную петлю, а ты иди напрямик. От храма к лесу и дальше тянется тропинка, она и доведет тебя по сухому до постоялого двора в Дрюкове. Только на всех развилках выбирай левую тропку и следи, чтобы солнце светило в правую щеку.

Саша поблагодарил за совет и зашагал по указанной тропинке. Через час ходьбы солнце странным образом переместилось и стало светить в затылок, потом и вовсе в левую щеку, а тропинка растворилась в болоте. Возвращаться назад было не в Сашиных привычках, он решил точно следовать совету, пошел напрямик и вскоре заблудился.

Березовый лес сменился чахлым, словно ржавчиной изъеденным кустарником, земля под ногами ходила ходуном и сочилась гнилой водой. Ярко-зеленые пятна трясины обступали Сашу со всех сторон.

Только к вечеру ему удалось выбраться на твердую землю. Вокруг шумели сосны. Он еле держался на ногах от усталости. Костюм его был в грязи, искусанное оводами и гнусом лицо распухло и бугрилось шишками. Он уже не кричал, не звал людей, а понуро брел куда-то, не разбирая дороги.

Внезапно лес кончился, и Саша увидел саженях в тридцати от себя едва различимую в сумерках коляску.

— Стой! — крикнул Белов осипшим голосом, боясь, что коляска растает в темноте, исчезнет, как мираж, и напролом через ракитник бросился к дороге.

Сидящий на козлах кучер пронзительно завопил, кубарем скатился на землю и кинулся бежать, продолжая вопить с таким ужасом, словно ожидал выстрела в спину.

— Умоляю, возьмите меня с собой, господа!- выдохнул Саша, с трудом открывая дверцу, и увидел, что просить было некого- коляска была пуста.

Похоже, ее оставили в большой спешке. На сиденье валялись пистолет и скомканный плащ, здесь же стоял открытый сак, полный бутылок. Одна из бутылок, на четверть опорожненная, стояла на полу. Когда Саша дернул дверцу, она упала, и вино пролилось на торчащий из-под сиденья плед. Саша схватил бутылку, поднял плед и увидел под ним ящик с увесистым замком. Он допил вино, аккуратно закрыл ящик пледом и пошел осмотреть коляску снаружи.