Дорога ветров - Ефремов Иван Антонович. Страница 87

Солнце садилось, длинные черные тени ложились поперек ущелья. Большие отдельности габбро-норита — вертикальные плиты, колонны и лестницы — производили впечатление начатой и незаконченной титанической работы. На склонах темно-серых скал зажглись серебристые звездочки — это редкие пучки ковылька усыпали откосы ущелья. Становилось все холоднее. Еще в Нарин-Хуху-Гоби вместо адской жары, ожидавшейся в столь глубокой впадине, нас встретили хмурое небо и холодный ветер. К вечеру пришлось впервые в Гоби надеть ватники. Ущелье окончилось, и мы оказались на перевале, наверху плоскогорья Эдеренгийн-нуру.

Группы низких и широких конусовидных холмов разбегались в стороны и вниз, в долину. Плоскогорье было светло-желтым от ковылька, а холмы — черные или увенчанные на вершинках «пуговкой» обнаженного черного камня. От низкого солнца ложились длинные заостренные тени. Казалось, что черные мечи загораживают нам путь по желтой равнине. Внизу под нами лежала еще одна впадина, на шестьсот метров выше Нарин-Хуху-Гоби, откуда мы только что поднялись. За впадиной — невысокий гранитный хребет Сомон-Хаирхан («Стрела-хребет»), а за хребтом — гигантская предгорная котловина, протянувшаяся на сотни километров вдоль южных уступов Монгольского Алтая. В этой именно впадине и проходила старая дорога, достигнуть которой мы так стремились. Насколько крут был южный обрыв Эдеренгийн-нуру, настолько полог и низок оказался его северный склон, на котором мы и остановились на ночлег.

Утром закоченелые от холода гобийцы увидели причину своих страданий. На севере, в гордом отдалении, высокие и недоступные, громоздились округлые плоские вершины Монгольского Алтая, и в центре их сиял снеговой массив.

Здесь еще не было цветов, и саксаул едва зеленел. Лето наступало тут позднее, чем в знойных южногобийских впадинах… Мы начали спуск по бугоркам, усеянным дресвой из кристаллов полевого шпата, сверкавшей на солнце. Этот волшебный блеск сразу же угасал, едва лишь горсть кристаллов оказывалась в руке, не освещенной косыми лучами утреннего солнца.

Внизу, на самом дне впадины, резкой белой полосой виднелся такыр. Его западный, противоположный солнцу конец тонул в мираже — обширном озере голубой воды. Справа глубокая, угрюмо-серая, поросшая маленьким саксаулом, подходила впадина Ценхэр-Хоолай («Бирюзовое горло»). На протяжении всего этого «бирюзового горла», насколько хватал глаз, не было никаких признаков гобийских красноцветов.

Снова тяжелый песок встретился в сухом русле, по которому мы углубились в хребет Сомон-Хаирхан. Низкие гранитные скалы обступили нас, и машины заметались из стороны в сторону по кочкам песка, подминая под себя высокие кусты караганы, в судорожных попытках продвинуться вперед. След неизвестных машин шел и тут. Мы понимали его и сочувствовали неизвестным путникам, читая эти узорные полосы, проложенные через кочки, промоины и песок гнусного сухого русла. «Вот круто повернули машину в сторону, — значит, стреляли по дзерену, вот легковая бросилась налево, отыскивая путь, а грузовая хитрила, пытаясь миновать рытвины, но ничего не вышло…»

Безветренный день и тяжелый путь вселили в нас, несмотря на всю привычку, какое-то странное раздражение. Начали сбываться приметы «тяжелого дня»— понедельника: Намнан Дорж, а за ним и Рождественский промахнулись по дзерену, неподвижно стоявшему в какой-нибудь полусотне шагов. Обвинив друг друга, а затем оскорбленные насмешками зрителей, неудачливые охотники разошлись по своим машинам и предались мрачному молчанию. Но и мы были наказаны, так как, выезжая задним ходом из одного непроезжего места, мы раздавили канистру с чудесной водой, вывалившуюся при рывке.

Кое-как выбрались на перевал. Прямо впереди нас стояли грозные бастионы Монгольского Алтая. Машины бодро бежали вниз по тропе, но впереди уже желтела лента неминуемых бугристых песков. Около песков стояла первая встреченная нами за все время пути юрта. По случаю достижения Монгольского Алтая был куплен баран, и, предвкушая обильный ужин, мы смело ринулись в пески. Пронин с ловкостью циркового артиста крутил рулем, переключал скорости по нескольку раз в минуту, отчаянно газовал, и машина послушно вертелась вьюном по склонам высоких песчаных бугров. В какие-нибудь двадцать минут пески были побеждены, и мы направились в подъем по широкому бэлю Монгольского Алтая…

Совсем другой мир был здесь, у подножия этого главного хребта всей Монголии. Пятна свежей травы зеленели там и сям, означая места выходов родников. Все чаще встречались дзерены. Впервые мы увидели куланов, целое стадо, числом не меньше полусотни, а однажды пронесся табун, в котором была добрая сотня голов.

Совсем другие породы — гранит, гнейсы, амфиболиты, слюдяные сланцы — слагали могучие, крутые стены хребта. Гигантские конусы выносов в устьях ущелий высыпали на бэль необъятное количество больших глыб этих горных пород. В сухих руслах резко выделялись светлые гранитные и гнейсовые валуны. Пересечение сухих русел здесь стало делом гораздо более трудным, так как дно их было завалено валунами и крупными глыбами.

Мы торопились до темноты стать на ночлег. Но нигде не виднелось ни кустика саксаула, а чтобы сварить барана, нужно было топливо. Со всех сторон бежали дзерены или куланы. Их упорная гоньба наперерез машинам начинала раздражать. Куланы — худшие бегуны, чем дзерены, — перебегали дорогу чуть не под самым радиатором машины. В каждом стаде видно было много самок с жеребятами. Пыль от бегущих стад поднималась со всех сторон: и на юге, где виднелись красновато-желтые округлые вершины Сомон-Хаирхана и желтели пески, и с севера, под близкими грозными темно-серыми уступами огромного Алтаин-Нуру (Монгольского Алтая).

Чем ближе к хребту, тем больше наша дорога стала походить на «американские горы»: быстрый спуск вниз. в очередное глубокое и широкое русло, взлет вверх и сравнительно плавное движение по куполообразному увалу до следующего русла, где повторялось то же самое. В одном из русел нас встретил огромный волк. необычайно большой для местной степной породы. Зверь спокойно и даже с любопытством поднял свою массивную голову и, насторожив уши, следил за машинами, тихо спускавшимися в русло. Намнан Дорж заметался с винтовкой в кузове, выбирая прицел. Но в этот момент взревел мотор «Дзерена»— машина пошла на приступ противоположного склона. Серой молнией волк прянул в сторону и исчез, будто призрак, — где уж было человеку тягаться с такой поразительной быстротой! Продолжая путь, мы догадались, на какой пище мог откормиться серый «хозяин». Весь бэль на протяжении многих километров был изрыт норами тарбаганов, настолько большими, что они представляли опасность для колес машин. Пронин был убежден, что здесь живут медведи, а не тарбаганы, но я разуверил его. Ни медведи, ни лисы, ни другие хищники не могли бы жить такими скоплениями — иначе им осталось бы только пожрать друг друга.