Адъютант его превосходительства - Северский Георгий Леонидович. Страница 32

Полковник Щукин тоже облюбовал себе несколько небольших комнат на первом этаже сообразно своим походным привычкам и неприхотливому, но строгому вкусу. На окнах здесь тоже появились решётки, из кабинета-вагона перекочевали сюда два внушительных стальных сейфа, стол, стулья. И расставлены были так же, как недавно в вагоне. Об этом позаботился капитан Осипов. Он знал: полковник не любил перестановок, подолгу и болезненно привыкая к каждому новому предмету. Равно как не любил и новых людей в штабе и поэтому относился к ним с нескрываемым подозрением и был способен терпеливо, на протяжении многих месяцев, выяснять мельчайшие подробности их жизни.

После того как капитан Осипов доложил о поджоге Ломакинских складов и непосредственном исполнителе этой крупной диверсии Загладине, Щукин сделал какие-то пометки в блокноте и затем спросил, построжев внезапно лицом:

— Что-нибудь узнали о Волине, Кольцове?

— Занимаюсь, господин полковник! Ротмистр Волин, как выяснилось, служил с подполковником Осмоловским. Подполковник отзывается о нем весьма похвально. Однако… — капитан замялся.

— Что? — нахмурился Щукин и сразу словно отгородился бровями от Осипова.

— Поручик Дудицкий пишет в докладной записке о странном поведении ротмистра в плену у Ангела. Проявлял малодушие, трусость. И потом, после побега… — Под угрюмым взглядом Щукина Осипов все больше сникал, понимая, что излагает только голые предположения.

— Факты? Мне нужны факты! — настойчиво повторил Щукин.

— Вёл сомнительные разговоры… Подробности и факты досконально выясняю. Доложу несколько позже, — совсем тихо закончил Осипов.

— Так. Все? — Шукин резко положил руку на стол, как будто припечатал его печатью.

— Капитана Кольцова хорошо знают многие наши офицеры ещё по румынскому фронту. Отзываются с похвалой.

Щукин поднял на Осипова глаза, в которых светилось усмешливое недоверие.

— Этого мало, капитан! — сухо сказал полковник и отвернулся, давая понять, что он недоволен своим помощником. Осипов мысленно выругал себя за то, что поторопился с докладом.

Ковалевский сидел за овальным столиком в личных покоях с заткнутой за воротник салфеткой. Завтракал. Кольцов бегло просматривал поступившие за последние часы письма, телеграммы, документы и докладывал командующему:

— Рапорт градоначальника. Просит утвердить штатное расписание комендантской роты и взвода охраны сортировочного лагеря.

— Заготовьте приказ, я подпишу, — благодушно согласился Ковалевский.

— Слушаюсь!.. Рапорт начальника гарнизона Павлограда.

— Что там? — тем же размеренно ленивым тоном спросил Ковалевский.

— Полковник Рощин жалуется, что генерал Шкуро в пьяном виде ворвался в штаб и потребовал освобождения из-под ареста своего хозяйственника Синягина. Полковник Рощин пишет: «В присутствии офицеров штаба генерал Шкуро кричал на меня: “Мишка, выдай Синягина, а то я из тебя черепаху сделаю!”» — прочёл Кольцов с почтительной выжидательной весёлостью.

Ковалевский тоже улыбнулся:

— В семнадцатом Шкуро, напившись пьяным, вот так же кричал великому князю Дмитрию Павловичу: «Хочешь, Митька, я тебя царём сделаю?!» Великий князь холодно поблагодарил и отказался… А что полковник Рощин?

— Отказался выдать Синягина.

Некоторое время Ковалевский молча управлялся с завтраком, и казалось, забыл о Кольцове, потом со вздохом сожаления сказал:

— Синягина все же придётся освободить.

Кольцов с недоумением посмотрел на командующего:

— Но он же вор, Владимир Зенонович! Продал партию английского обмундирования…

— Антон Иванович Деникин просил меня не трогать Шкуро, — доверительно сказал Ковалевский. — По крайней мере до тех пор, пока не возьмём Москву. Заготовьте письмо полковнику Рощину.

— Слушаюсь, Владимир Зенонович! — Кольцов сделал пометку в блокноте и продолжил: — Письмо харьковского архиерея Харлампия. Просит принять его.

— Пишет, по какому делу?

— Так точно, насчёт земли хочет посоветоваться. Просит разрешения прирезать к монастырю пятьсот десятин лугов.

— С богом, с богом пусть советуется… — махнул салфеткой Ковалевский и задумчиво уставился на Кольцова. — А что, может, принять?.. Давно в церкви не был, лба перекрестить некогда… Приму, пожалуй! Луга-то им небось надобны. Сирот, нищих ныне сколько — монастыри кормят… Что ещё?

— Письма промышленников. Морозов, Бобринский, Сабанцев… — Кольцов тщательно перебирал письма.

— А они что хотят?

— Испрашивают аудиенции у вашего превосходительства.

— Где же я возьму столько времени?! — ужаснулся Ковалевский. — Каждому надо уделить внимание! Нет, я решительно не хотел бы с ними встречаться… — Но, подумав с минуту, заколебался: — Морозов, Бобринский, говорите? Черт! Все крупные промышленники, финансовые тузы. Как их не принять?

И тут Кольцов, сделав небольшую паузу, заговорил:

— Позвольте мне кое-что предложить, ваше превосходительство! — и, видя, что Ковалевский готов его выслушать, сказал: — Мне кажется, было бы правильным установить в штабе единый день приёма посетителей. Тогда по крайней мере они не каждый день будут вам докучать.

Ковалевский оживился, пытливо, с видимым интересом рассматривая своего адъютанта.

— Очень дельное предложение. Вот я и попрошу вас, Павел Андреевич, придумайте, как это лучше организовать, — добродушно попросил он. — У вас все?

— Ещё письмо от баронессы фон Мекк. Она слёзно умоляет сообщить ей, в каком госпитале лежит её сын. Пишет, что хочет сама ухаживать за раненым.

Ковалевский страдальчески взглянул на Кольцова.

— Одним словом, скандал, — кисло произнёс он и, отбросив салфетку, пересел на диван. — Не знаю, что ответить баронессе. Её сынок поручик фон Мекк, видите ли, неудачно повеселился и подхватил неприличную болезнь. Его поместили в госпиталь, он лечится. Но представьте себе, приедет баронесса… Это же черт знает какой будет скандал!..

— Ваше превосходительство, я подумаю, как успокоить баронессу… — заверил командующего Кольцов.

— Я и сам хотел просить вас об этом, — с облегчением кивнул Ковалевский. — Постарайтесь сочинить что-нибудь эдакое… правдоподобное.

За дверью зазвонил телефон. Кольцов прошёл в кабинет и взял трубку. Звонил полковник Щукин, просил узнать, сможет ли его принять командующий.

— Владимир Зенонович, полковник Щукин! — доложил Кольцов.

— Просите! — отозвался Ковалевский и, тяжело поднявшись с дивана, тоже прошёл в кабинет. Мундир на нем висел мешковато, отчего, погоны на плечах завалились набок.

Вскоре стремительно вошёл Щукин, поздоровался с командующим, потом с Кольцовым.

— Хочу воспользоваться присутствием здесь капитана, — он покосился на Кольцова, — и обратить ваше внимание, Владимир Зенонович, на недопустимость некоторых явлений в штабе.

Ковалевский удивлённо поднял голову:

— Нуте-с?

— У вас, Владимир Зенонович, есть личная охрана — конвой, который почему-то никогда вас не сопровождает. Вот и вчера вы разъезжали по улицам в открытом автомобиле лишь с капитаном и шофёром. А между тем в городе, особенно на окраинах, совсем не так благополучно, как бы нам хотелось. Много пробольшевистски настроенных элементов. Кроме того, по сообщениям агентуры, в Харькове перед нашим приходом было создано преступное подполье, в котором кроме пропагандистских групп есть и группы боевиков, подготовленных для совершения диверсионных и террористических акций. Мы, конечно, в ближайшее время очистим город, но… — Щукин сделал паузу и повернулся к стоящему навытяжку Кольцову: — Я хотел бы просить вас, господин капитан, в дальнейшем неукоснительно придерживаться правила и вызывать конвой всякий раз, когда командующий будет покидать здание штаба. Это входит в круг ваших прямых обязанностей.

— Я понял вас, господин полковник, и очень благодарен, что это замечание вы сделали в присутствии командующего. Вчера я вызвал конвой, но командующий отменил моё распоряжение! — Кольцов посмотрел на Ковалевского: — Я могу идти, ваше превосходительство?