Зори над Русью - Рапов Михаил Александрович. Страница 32

— Беречь князя твое боярское дело, — твердил ему отец.

Миша понял — молчал.

Больше, чем на бояр, сердился Дмитрий на Владимира. Брат был лих только на словах, а до дела дошло — смирен стал, боярам слова поперек не молвил, послушно ехал в самой середине полков. На упреки Дмитрия Владимир отвечал спокойно:

— А что поделаешь? Вы–то с Мишкой — богатыри, тоже рядом со мной под стягом едете.

Не в бровь, а в глаз попал брат! Потому и было так обидно.

Семку князья не видали давно, Семка был впереди.

Случилось это под вечер.

На самом берегу Плещеева озера, притаясь за соснами, стоял Семен, следил, как, увязая в глубоком снегу, по замерзшей шири озера медленно двигался конный дозор суздальцев. Сам Семен был на лыжах и суздальцев не очень–то опасался, но на рожон лезть не приходилось, из–за сосен куда как сподручнее было наблюдать за ничего не подозревавшим врагом.

Внезапно суздальцы встали, смотрели все в одну сторону.

Семен взглянул туда же и похолодел: навстречу врагам от берега скакал всадник. Семка хорошо разглядел его ярко–зеленый кафтан, вороной конь под ним тяжело шел по сугробам.

Семен забыл об осторожности, выскочил на обрыв берега.

— Князь! Володимир Андреевич! Вернись!

Владимир не оглянулся. Суздальцы скакали ему навстречу, разворачиваясь широкой подковой, явно стремясь охватить князя, полонить его.

Владимир остановил коня, поднял лук, пустил стрелу в суздальцев.

Семен соскользнул вниз, побежал целиной к князю. Тот, видимо, и сам понял, что пора уходить, погнал коня.

Суздальцы пустили по первой стреле. Одна из них попала княжьему коню в шею, он встал на дыбы, захрапел, понес всадника.

Увлеченный битвой, князь Владимир лишь сейчас заметил Семена, который, упав на колено за щит, воткнутый в снег, бил стрелами в суздальцев, отвлекая их на себя. Владимир пытался повернуть к Семке, но раненый конь, не слушаясь детской руки князя, умчался прочь.

Суздальцы двинулись на Семена. Надо было уходить скорее, но Семен пошел в сторону, подальше от того места на берегу, куда конь унес князя Владимира. На гладкой поверхности озера Семен не подпускал врагов к себе, но, подойдя к прибрежным обрывам, понял: дело плохо, — суздальцы быстро стали настигать.

Прикрывшись щитом, полез на кручу. Стрелы начали долетать, густо падали вокруг, глубоко, по самое оперенье, вонзалась в снег. Одна, пробив валенок, попала в ногу. Семка выдернул ее. Лезть в гору стало труднее, но был он уже высоко, почти на самой вершине, и тут стрела, пущенная с близкого расстояния, из–под самого обрыва, пройдя сквозь щит, ударила Семена в бок, он дернулся, потерял равновесие и с криком полетел вниз.

Прискакавший к своим Владимир поднял тревогу.

Князь Дмитрий сам повел погоню. Перечить ему сейчас не посмели: понимали — потерять Семена Мелика для него горе.

В том месте, где Семка упал с обрыва, нашли только сломаную лыжу. Было уже поздно. Над озером сгущалась вечерняя синь. Боярин Кошка первый разглядел в недосягаемой дали, почти у противоположного берега озера, черные точки — вражий дозор. Хотя всем было ясно, что суздальцы ушли, князь велел идти в погоню. Шли по следу, пока совсем не стемнело, лишь тогда Дмитрий понял — не догнать. Повернул людей обратно.

Володя, ехавший сзади, не мог спокойно смотреть на сутуло опустившиеся плечи брата, поравнялся с ним, сказал тихо:

— Митя!

Князь медленно поднял голову, лицо его было сурово.

— Да, братец, порой и стариков не худо послушаться, — и замолчал угрюмо.

Утром разведчики Семеновой сотни на лыжах прошли до того берега, были обстреляны суздальцами и, ни с чем вернувшись восвояси, донесли, что от того места, где вчера повернул князь Дмитрий, к стану суздальцев идет собачий след, теряющийся в прибрежных кустарниках.

13. СКВОЗЬ ВОЛОКОВОЕ ОКОНЦЕ

Дмитрий Костянтиныч, узнав о поимке пленника, велел привести его к себе, но, увидев Семку, помрачнел, отвернулся. Семена доставили во Владимир, посадили в подклеть [114]княжеского терема.

В первые дни Семен не в силах был отодвинуть забухшую дощечку, которой закрывалось волоковое окошко [115]в подклети, так и лежал во тьме.

Потом, когда бок немного зажил, Семка встал, с натугой отодвинул доску; в узкую щель окна ударило солнце, ярким золотом заблестела во мраке трухлявая солома Семкиной подстилки. Семен теперь целыми днями глядел в окно.

Первое время на воле было тихо, но однажды Семена разбудил колокольный звон. Парень, забыв про боль в боку, так и кинулся к окну, отодвинул доску.

По двору бегала княжья челядь, потом на красном крыльце распахнулась дверь, толпой вышли бояре. Семен понял — встречают князя.

Вскоре двор наполнился всадниками. Звеня кольчугами, надетыми по зимнему времени поверх полушубков, они соскакивали с седел, толпились вокруг крыльца. Бояре поснимали шапки, но Дмитрия Костянтиныча Семен увидел лишь тогда, когда тот взошел на крыльцо.

Был князь бледен, борода не чесана. Быстро сквозь расступившуюся толпу бояр прошел он в сени.

Двор опустел, а над городом грозно нарастал гул колоколов. Вдруг вплотную к стене, заслонив на мгновение свет в окошке, прошел какой–то человек, за ним другой, третий…

Семка увидел, что и еще какие–то люди, одетые просто в армяки, в нагольные тулупы, лезут через тын, бегут к воротам.

Княжьи воины перечить не посмели, ушли в терем.

Люди отвалили дубовые засовы. Ворота распахнулись. Во двор ворвались толпы народа. Семен вплотную прильнул к окну. Из толпы кричали:

— Не хотим, чтобы Митрий Иваныч град приступом взял!

— Князю что, он в Суздаль сбежит, а нас москвичи на щит возьмут [116]— разграбят!

— Не хотим!

— Пусть князь подобру–поздорову убирается вон из града!

— Потягался с Москвой, хватит!

— Истинно! Кобыла с волком тягалась, ин хвост да грива осталась!

Все злее, настойчивее нарастал шум.

— Пущай уходит из Володимира! Не хотим Митрия Суздальского!

Терем притих, как вымер, и лишь когда толпа, разметав стог, стоявший за княжеской конюшней, потащила к терему охапки сена, грозя запалить хоромы, на крыльцо вышел князь. Хотя и был Дмитрий Костянтиныч в златотканом княжом плаще, застегнутом на левом плече серебряной пряжкой в виде львиной головы, но простоволос и скорбен.

Горожане затихли, многие поснимали шапки.

— Не рано ли отрекаетесь от меня, володимирцы? Не рано ли, Митьке Московскому в угоду, на меня посягать вздумали? Я еще…

Удар по уху откинул Семку от окошка. Княжеский тиун стоял над ним, мрачно насупясь.

— Вяжи его!

Когда холопы начали скручивать Семену руки, он сказал:

— Чего меня вяжете? Куда я из подклети сбегу?

Тиун в ответ ударил его в лицо:

— Не век те тута гнить. Князь тя за собой тащит.

Сплюнув кровь себе на бороду, Семка через плечо сказал:

— Вяжите меня крепче, робята. Одно вам осталось. Видать, наклали вам наши… — И по тому, как остервенело заругался тиун, как еще туже затянули путы, Семен понял: Дмитрий Суздальский разбит и бежит с великокняжеского престола.

14. СТОЛЬНЫЙ ГРАД ВЛАДИМИР

Отзвонили колокола стольного града Владимира. [117]

Сел на великокняжеский стол князь — отрок Дмитрий Иваныч, а потом уехал в Москву, и ныне тишь и скука повисли над столицей Руси. Да полно, правда ли, что Владимир — столица русская?

Не призрак ли это, в лесных туманах почудившийся два века тому назад князю Андрею Боголюбскому? Не во имя ли призрака князь Андрей ушел на север, забыл, покинул древнюю славу нашу — Киев–град? Не во имя ли призрака пытался Андрей наложить свою тяжелую десницу и на Новгород Великий, да не вышло: наломали новогородцы бока великому князю Владимирскому.

вернуться

114

Подклеть — нижний нежилой этаж здания.

вернуться

115

Волоковое окошко — обычно небольшое, по высоте в толщину одного бревна окно, задвигавшееся (заволокавшееся) по пазам деревянной дощечкой.

вернуться

116

Щитом пользовались как носилками, накладывая на него добычу, захваченную в завоеванном городе. Отсюда выражение «взять на щит».

вернуться

117

Стольный град Владимир — т. е. — город, где находился «стол» — престол великого князя. Отсюда «столица». Город Владимир на Клязьме считался столицей Руси, но со времен Ивана Калиты постепенно утрачивал это значение, ибо московские князья, получая ярлыки на великое княжение Владимирское, оставались жить в Москве и последняя постепенно приобретала значение столицы Руси.