Путешественник - Дженнингс Гэри. Страница 49

Это своего рода сочетание гостиницы для путешественников и конюшни или загона для животных, хотя, что касается удобства и чистоты, жилье для животных и жилье для людей тут мало чем различаются. Без сомнения, это происходит из-за невероятной тесноты, которая царит в подобного рода заведениях. Только представьте, в караван-сарай, как правило, набивалась целая толпа купцов, арабов и персов, а также присоединившихся к каравану бесчисленных лошадей, мулов, ослов, верблюдов и дромадеров. При этом все животные были тяжело нагружены, испытывали голод, жажду и хотели спать. Тем не менее я скорее предпочел бы есть сено для скота, чем ту еду, которую предлагали здесь людям, а также спать в конюшне на соломе, нежели в одном из тех сплетенных из веревок сооружений, которые в караван-сараях назывались постелью.

Первые два-три таких места, где мы останавливались, имели вывески, которые гласили: «Дом для отдыха христиан». Ими управляли армянские монахи; дома были грязные, вонючие и просто кишели паразитами, но зато еда радовала разнообразием. Дальше по пути на восток все караван-сараи держали арабы, и докучливая вывеска объявляла: «Здесь единственная и истинная вера». Эти дома содержались в большей чистоте и порядке, но еда мусульман была слишком однообразна – баранина, рис, хлеб, который по виду и вкусу сильно напоминал плетеное ивовое кресло, а в качестве напитков здесь предлагались сильно разбавленные шербеты.

Всего лишь через несколько дней пути мы подошли к городу Антакья, расположенному на берегу реки Оронт. Не секрет, что путешественнику любое поселение, которое появляется на горизонте, радует глаз и кажется издалека даже красивым. Однако красота эта, как правило, рассеивается по мере приближения. Антакья оказалась совершенно такой же, как и другие левантийские города: безобразной, грязной и унылой, а еще ее просто наводняли нищие и попрошайки. Несмотря на это, она имела одно существенное отличие: в древности Антакья именовалась Антиохией, совсем как знаменитое государство, упоминавшееся в Библии [116]. В прежние времена, когда эта территория была частью империи Александра, прилегающие к городу земли назывались Сирией. Теперь же она являлась придатком Иерусалимского королевства [117], вернее, того, что еще оставалось от него к тому времени после опустошительных набегов. Так или иначе, но пока мы ехали мимо Антакьи да и вообще по всему Антиохскому княжеству, как теперь именовали Сирию, я находился в чрезвычайном возбуждении: меня пьянила одна лишь мысль о том, что я путешествую по тому самому караванному пути, по которому когда-то прошел Александр Великий.

У Антакьи река Оронт делает поворот на юг. Таким образом, в этом месте мы отклонились от Антакьи и продолжили наш путь на восток, направившись к другому, гораздо более крупному, хотя и такому же унылому городу – Халебу, который на Западе называют Алеппо. Мы остановились в караван-сарае и по совету его хозяина, рекомендовавшего нам для удобства дальнейшего путешествия сменить одежду, купили у него арабские одеяния. И еще долгое время спустя после того, как мы покинули Алеппо, мы полностью облачались в них: от головного покрывала kaffiyah и до мешковатого покрова для ног. Подобная одеж да действительно была гораздо удобнее для путешествий верхом на лошади, чем тесная венецианская туника и чулки. Так что теперь издалека мы выглядели как трое кочевников-арабов, которые сами себя называли бедуинами – свободными кочевниками.

Поскольку большинство владельцев караван-сараев были арабами, я, разумеется, выучил множество арабских слов. Однако здесь все также говорили и на фарси – универсальном торговом языке Азии, национальном языке Персии, к которой мы с каждым днем неуклонно приближались. Поэтому, чтобы помочь мне быстрей выучиться этому языку, дядя с отцом старались по мере возможности вести беседу на фарси, избегая говорить на родном венецианском наречии или же на французском торговом sabir. И я таки выучил фарси. Честно говоря, он не такой уж и сложный по сравнению с другими языками, с которыми мне довелось столкнуться позже. Считается, что молодые люди овладевают новыми языками легче, чем пожилые, и действительно – прошло совсем немного времени, и я начал говорить на фарси гораздо свободней, чем отец с дядей.

Двигаясь к востоку от Алеппо, мы подошли к следующей реке – Фурат, больше известной как Евфрат, о которой говорилось в Книге Бытия, что это одна из четырех рек, протекающих в саду Эдема. У меня и в мыслях нет оспаривать Библию, однако на всем огромном протяжении Евфрата я не увидел ничего хоть мало-мальски напоминавшего сад. В том месте, где мы добрались до реки и пошли вниз по течению на юго-запад, Евфрат, в отличие от Оронта, не протекал через веселую плодородную долину; он просто извивался в разных направлениях по плоской равнине, представлявшей собой огромное пастбище для многочисленных отар овец и стад коз. Сие весьма полезное предназначение местности делает ее совершенно неинтересной для путешественников. Поэтому, помнится, мы бурно радовались, увидев далеко впереди какое-нибудь одиноко растущее оливковое дерево или финиковую пальму.

Над этой равниной почти постоянно дует легкий восточный ветер, и хотя пустыни расположены далеко, но даже этот легкий ветерок несет с собой тонкую серую пыль. Поскольку над чахлой травой здесь возвышаются лишь отдельно стоящие деревья да редкие путешественники, на них-то она по большей части и оседает. Наши лошади постоянно опускали морды, прижимали уши и закрывали глаза, определяя нужное направление лишь по тому, что ветер дул им в левый бок, когда они шли легкой иноходью. Мы, всадники, кутали тела плотней в абас, а головы – в kaffiyah. И все равно пыль забивалась в глаза, песок царапал кожу, попадал в ноздри и скрипел на зубах. До меня дошло, почему отец и дядя, как и большинство других путешественников, отращивали бороды. Помимо того что это отличная защита, не так-то просто ежедневно бриться в походных условиях. Однако растительность на моем лице была еще слишком скудной, так что красивой бороды не получилось бы. Тогда я попробовал дядюшкин мамум для удаления волос, и, поскольку результат оказался удовлетворительным, продолжил и впредь пользоваться этим средством, предпочтя его бритве.

Думаю, самое мое яркое воспоминание об этом покрытом пылью Эдеме – это как я однажды днем увидел голубя, взлетевшего на дерево: когда птица коснулась ветки, то вверх взметнулось облако пыли, словно голубь уселся в бочку с мукой.

А еще во время долгого путешествия вниз по течению Евфрата у нас было много времени на размышления. Я изложу здесь пару соображений, которые пришли мне тогда в голову.

Первое – мир велик. Сие может показаться не слишком оригинальным наблюдением, но именно тогда я сделал это потрясающее открытие. Прежде я был вынужден жить в изолированной Венеции, которая на протяжении всей своей истории никогда не выходила за пределы собственных границ, да и просто не могла этого сделать. Таким образом, это давало нам, венецианцам, чувство безопасности, если хотите – уюта. Хотя Венеция и стоит на берегу Адриатического моря, горизонт там кажется не слишком далеким. Даже находясь на борту судна, я видел, что этот горизонт остается на одном месте: не создавалось впечатления движения к нему или от него. Но путешествие по суше – это совсем другое дело. Контур горизонта постоянно изменяется, и путник всегда движется либо к какому-то ориентиру на местности, либо от него. Даже в течение первых недель нашего путешествия верхом мы сперва приблизились к нескольким разным городам или деревням, а затем их покинули, проехали несколько отличных друг от друга ландшафтов, увидели несколько самостоятельных рек. А ведь сколько всего еще ждало нас впереди! Зрительно суша огромней, чем пустынный океан. Она обширна и многообразна и всегда обещает еще больше простора и многообразия, и так до бесконечности. Тому, кто путешествует по суше, знакомо удивительное чувство, сходное с тем, которое испытывает человек, когда он абсолютно наг, – прекрасное чувство свободы, но также одновременно и ощущение того, что ты уязвим, незащищен и по сравнению с окружающим тебя миром очень мал.