Лоцман - Купер Джеймс Фенимор. Страница 32

- Я думал, ваша честь хочет видеть того, кто в черном галстуке, и поэтому оставил все остальные ключи в том конце коридора, но…

- Экий дуралей! Часовой, как и тюремщик, всегда обязан иметь ключи при себе. Ну, ступай, отвори дверь того, кто так хорошо равнялся направо!

Когда у Кэтрин сердце стало биться немного ровнее, она сказала:

- Это Борроуклиф. Он так пьян, что даже не заметил ключа, оставленного нами в дверях. Но что теперь делать? В нашем распоряжении не больше минуты.

- На заре, - быстро сказала Сесилия, - я пришлю сюда мою служанку под предлогом передачи вам еды…

- Ради меня не нужно рисковать, - прервал ее Гриффит. - Едва ли нас задержат, а если это и сделают, Барнстейбл находится неподалеку с такими силами, что все эти рекруты разбегутся на все четыре стороны.

- Но это приведет к кровопролитию и ужасным сценам! - воскликнула Сесилия.

- Тише! - предупредила Кэтрин. - Они опять идут сюда!

Кто-то остановился возле их двери и тихонько отворил ее; показалось лицо часового.

- Капитан Борроуклиф делает обход, и я даже за пятьдесят гиней не согласился бы оставить вас здесь хоть на минуту.

- Еще одно слово, - сказала Сесилия.

- Ни полслова, миледи, ради бога! - взмолился солдат. - Леди, которая была в соседней комнате, ждет вас. Пожалейте мою бедную голову и уходите туда, откуда пришли!

Отказать ему было невозможно. Они направились к двери.

- Молодой человек, - громко сказала Сесилия Гриффиту, покидая комнату, - я пришлю вам утром еду и указания, как принимать лекарство, необходимое для вашего исцеления.

В коридоре они встретили Элис Данскомб. Ее лицо было скрыто плащом, но по тяжким вздохам, вырывавшимся из ее груди, можно было понять, что она очень взволнована недавним разговором.

А так как читателю, вероятно, любопытно узнать, что расстроило эту спокойную даму, мы ненадолго задержим повествование и расскажем, что произошло между ней и человеком, которого она искала.

ГЛАВА XIV

Когда Элис Данскомб вошла в комнату, где помещался второй из задержанных моряков, он не был погружен, подобно Гриффиту, в глубокий сон, а сидел на одном из сохранившихся здесь старых стульев спиной к двери и, казалось, смотрел сквозь маленькое окошко на темную и унылую местность, где все еще свирепствовала буря. Он не слышал, как Элис вошла и приблизилась к нему, пока по глазам его не скользнул отсвет ее ночника. Сразу очнувшись от задумчивости, он поднялся ей навстречу.

- Я ждал, что ты придешь, - первым заговорил он, - с тех пор как убедился, что ты узнала мой голос. И я был глубоко уверен, что Элис Данскомб никогда меня не предаст.

Элис, хотя и предвидела это подтверждение своих догадок, не была в состоянии ответить. Она опустилась на стул, с которого он только что встал, и молчала, словно собираясь с силами.

- Значит, эти звуки не игра моего воображения! Значит, то был в самом деле твой голос, то была ужасная действительность! - наконец вымолвила она. - Зачем ты явился сюда, где на тебя может обрушиться законный гнев твоего отечества? Какие еще коварные намерения внушил тебе твой неукротимый нрав?

- Ты говоришь со мной жестоким языком, Элис Данскомб, - с холодной суровостью ответил незнакомец, - а ведь было время, когда меня после недолгих отлучек встречали более ласковыми словами.

- Я этого не отрицаю. Я не могу, если бы и хотела, скрыть мою слабость от себя самой или от тебя. Я даже хотела бы, чтобы она стала известна всему миру. Было время, когда я глубоко уважала тебя, доверилась тебе и в безрассудстве своем забыла свои самые священные обязанности. За эту слабость господь жестоко покарал меня твоими дурными делами.

- Зачем отравлять нашу встречу бесполезными взаимными упреками? - спросил он. - У нас есть много что сказать друг другу, прежде чем ты сообщишь, с каким милосердным делом ты сюда явилась. Хорошо тебя зная, Элис, я понимаю, что ты чувствуешь опасность, мне угрожающую, и отважишься на все для моего спасения. Твоя мать… она еще жива?

- Нет, она последовала за покойным отцом, - ответила Элис, закрывая руками бледное лицо. - Я осталась одна, совсем одна. Ибо тот, кто был для меня всем, изменил своей стране и стал недостойным моего доверия.

Эти слова чрезвычайно взволновали моряка. Он поднял взор, дотоле спокойный, на лицо собеседницы и начал быстро ходить взад и вперед по комнате.

- Я многое мог бы сказать в свое оправдание, - наконец ответил он, - многое, чего ты не знаешь. Я покинул родину, потому что не встречал в ней ничего, кроме угнетения и несправедливости, и, конечно, не мог просить тебя связать свою судьбу с судьбой беглеца без имени и состояния. А сейчас я могу доказать тебе свою преданность. Ты говоришь, что осталась одна. Но тебе незачем оставаться одной! Убедись, насколько ты была неправа, когда сомневалась, что в один прекрасный день я смогу заменить тебе отца и мать.

Подобное предложение, сделанное даже с некоторым опозданием, всегда звучит приятно для слуха женщины, и Элис несколько смягчилась, хотя слова ее оставались столь же суровыми.

- Ты говоришь совсем не так, как человек, жизнь которого висит на волоске. Куда же ты поведешь меня? В лондонский Тауэр?

- Не думай, что я уж настолько безразличен к себе и не принял достаточных мер предосторожности, - с большим хладнокровием ответил незнакомец. - Отряд храбрых молодцов только и ждет моего сигнала, чтобы раздавить, как червяка под ногой, жалкие силы вашего офицера.

- Значит, предположение полковника Говарда было справедливо! Теперь понятно, как неприятельские суда прошли через мели! Ты был их лоцманом!

- Да.

- Что? Неужели ты используешь знания, приобретенные тобой в расцвете невинной юности, на то, чтобы принести горе и опустошение на порог тех, кого ты когда-то знал и почитал? Джон, Джон! Неужели образ девушки, которую ты на заре ее юности и невинной красоты как будто любил, так слабо запечатлелся в сердце твоем, что его не смягчают несчастья тех, среди кого она была рождена и кто составляет ее маленький мир?

- Ни один волос их не будет тронут, ни одна соломинка на их крышах не будет сожжена и даже самый подлый из них может спать спокойно - и все это ради тебя, Элис! Англия начала эту войну с нечистой совестью и окровавленными руками, но все это будет забыто, хотя именно сейчас у нас есть возможность и сила дать ей испытать нашу месть на ее собственной земле. Нет, не ради этого явился я сюда.

- Зачем же тогда ты, зажмурив глаза, бросился в эту западню, где вся твоя хваленая охрана не выручит тебя? Ибо, стоит лишь громко назвать твое имя даже здесь, в темных и унылых коридорах этой уединенной обители, как эхо еще до утра разнесет его далеко кругом и целый народ поднимет оружие, чтобы наказать тебя за дерзость.

- Имя мое уже не раз повторялось здесь и не с любовью, - презрительно ответил лоцман. - Все население дрожало при звуках его, и трусливые негодяи бежали от человека, который был жертвой их несправедливости. Я гордо поднял знамя новой республики на виду у трех королевств, и ни сила их оружия, ни долговременная опытность не могли вырвать его из моих рук. Да, Элис, эхо ваших восточных холмов еще повторяет залпы моих пушек, и это делает имя мое более грозным для слуха ваших сонливых йоменов.

- Не хвались минутным успехом, - сказала Элис, - ибо наступит день сурового и тяжкого возмездия. И не льсти себя пустой надеждой, что имя твое, которое наводит ужас на честных подданных, способно изгнать мысли о доме, родине и близких из разума всех, кто его слышит. Я сама начинаю сомневаться, не изменяю ли я священному долгу, слушая тебя, вместо того чтобы оповестить всю Англию об угрозах ее преступного сына.