Хищник. Том 1. Воин без имени - Дженнингс Гэри. Страница 38

– Но я думал, что евнух… это… ну, ничто, кастрат. Какие же тут могут существовать разновидности, да еще и дорогие?

– Евнух – это мужчина, которому отрезали яйца. А харизматик – это тот, у кого отрезали все внизу. Svans и все остальное.

– Иисусе! – воскликнул я. – Но зачем?

– Существуют хозяева, которым нужны именно такие рабы. Обычный евнух всего лишь слуга, и господин хочет быть уверен, что с ним его женщины в безопасности. Харизматик – игрушка для самого хозяина. Эти господа предпочитают совсем молоденьких и миловидных. Те, которых мы только что видели, франки. Харизматиками делают красивых мальчиков-сирот: одних похищают, других родители продают сами. Словом, это особый вид торговли во франкском городе Веродун, в последнее время, кстати, бурно развивающийся. Разумеется, из-за того, что множество мальчиков умирает во время подобной операции, те немногие, кто выживает, стоят немыслимых денег. Этот подлый сириец небось купается в золоте.

– Иисусе! – снова повторил я, после чего мы молча последовали за Пациусом, который уже добрался до входа в praetorium и теперь делал нам знак поспешить.

Внезапно Вайрд повернулся ко мне и произнес с явным раскаянием:

– Прости меня, мальчишка. Знаешь, почему я так удивился, когда ты стал расспрашивать меня насчет харизматиков? Видишь ли… акх, ну… я принял тебя за одного из них.

– Что за ерунда! – горячо воскликнул я. – Мне ничего такого не отреза?ли!

Он пожал плечами.

– Я попросил у тебя прощения и впредь больше никогда не буду касаться этой темы – я даже не стану спрашивать, не отпрыск ли ты божественного Гермафродита. Я уже говорил раньше: мне нет дела до того, кто ты, и я говорил это вполне искренне. Так что давай больше не будем обсуждать это. А теперь пошли со мной в praetorium и узнаем, почему августейший Калидий так обрадовался тому, что мы здесь.

6

Пациус провел нас через зал и несколько комнат; все они были великолепно меблированы и украшены настенной и напольной мозаикой, кушетками, столами, портьерами, лампами и другими предметами, о предназначении которых я даже не догадывался. Я думал, что для содержания такого дома, должно быть, требуется бесчисленное количество слуг или рабов, но мы вообще ни с кем не встретились. Затем Пациус провел нас через еще одни двери, и мы оказались во внутреннем дворике с садом и колоннами. Разумеется, на земле там лежал снег и все кусты были голые. Я увидел, что по покрытой дерном террасе вверх-вниз быстро расхаживал какой-то человек – он явно пребывал в смятении и возбужденно всплескивал руками, совсем как сирийский работорговец.

Хозяин дома был седым, с морщинами на обветренном, чисто выбритом лице, но шагал прямо и выглядел крепким для своего возраста. Незнакомец был одет не в форму, а в длинный плащ из прекрасной мутинской шерсти, изящно украшенный мехом горностая. В глазах такого знатного человека мы с Вайрдом, безусловно, выглядели дикарями, которых Пациус выкопал из какой-нибудь отвратительной берлоги. Тем не менее при виде нас его мрачное лицо просветлело, он живо приблизился к нам, воскликнув:

– Caius Uiridus! Salve, salve! [63]

– Salve, clarissimus Calidus [64], – ответил Вайрд, и они в знак приветствия хлопнули друг друга ладонями правой руки.

– Я должен возжечь пламя Митре, – сказал Калидий, – потому что он послал тебя как раз вовремя. Страшное горе обрушилось на нас, старый вояка.

Вайрд ответил язвительно:

– Просто удивительно, с чего бы Митре так любить меня. Да что у вас стряслось, легат?

Калидий сделал Пациусу знак уйти, а на ничтожество вроде меня даже не обратил внимания.

– Гунны похитили римлянку и ее ребенка, они держат их в заложниках и выдвинули мне просто непомерные требования.

Лицо Вайрда исказила гримаса.

– Какой бы выкуп ты ни заплатил, ты, конечно же, не ждешь, что заложников вернут.

– Поистине, у меня не было ни малейшей надежды на это… пока я не услышал, что ты у ворот, старый товарищ.

– Акх, товарищ действительно старый. Я здесь только для того, чтобы продать несколько медвежьих шкур и…

– Тебе нет нужды ходить и торговаться с каждым купцом в Базилии. Я сам куплю все, что ты принес, и за любую цену, которую ты попросишь. Я хочу, Виридус, чтобы ты выследил этих гуннов и спас женщину с ребенком.

– Калидий, теперь я уже не убиваю гуннов, только медведей. Риска меньше: вряд ли оставшиеся родственники медведя начнут охоту на меня, преследуя годами повсюду.

Легат произнес резким тоном:

– Ты не всегда говорил так. И ты не всегда откликался на простонародное обращение caius. – Его следующие слова заставили меня обернуться и посмотреть на Вайрда с удивлением, недоумением и даже благоговением. – Виридус, когда мы разгромили Аттилу в битве на Каталаунских полях, тогда к тебе обращались почтительно, как к декуриону иностранного войска, и ты был с antesignani [65], сражаясь в самой гуще битвы. Пятнадцать лет тому назад ты не слишком брезговал убивать гуннов. Увы, ты уже не тот, что прежде!

– Да как ты смеешь меня упрекать, самоуверенный центурион! – резко бросил ему в ответ Вайрд. – Я просто больше не схожу со своего пути для того, чтобы убивать врагов. На твоем месте, Калидий, я бы не слишком беспокоился о жертвах похищения. Лучше задумайся о слабости гарнизона, который находится здесь под твоим командованием. Если даже эти падальщики-гунны сумели безнаказанно напасть на римлян, то они, пожалуй, заслуживают всей пшеницы и вина, что хранятся на ваших складах. Ну а всех твоих нерадивых легионеров отныне следует кормить скромной едой: только ячменем и уксусом бесчестия.

Легат уныло покачал головой.

– Ты зря упрекаешь моих храбрых воинов, во всем виновата своевольная женщина. – Его лицо скривилось. – Женщину эту зовут Плацидия – не слишком подходящее имя для нее [66]. У ее шестилетнего сына – мальчика назвали Калидий, в мою честь, – есть пони. На этом пони не ездили всю зиму, и его надо было подковать. Лучшая кузница расположена в дальнем пригороде Базилии, но маленький Калидий захотел непременно посмотреть, что будут делать с его лошадкой. Ну а Плацидия, хотя она снова беременна и ей скоро рожать (лично я считаю, что просто неприлично появляться на людях в таком положении), настояла на том, чтобы сопровождать сына. Только представь, они с мальчиком ушли из дома без всякой охраны, прихватив только домашних рабов: четверо несли lectica [67], и один вел пони. Плацидия, как я уже упоминал, женщина своевольная… Так вот, никакого вооруженного эскорта у них не было, и…

– Прости меня, Калидий, – прервал его Вайрд, зевая, – мы с моим учеником страшно устали и мечтаем о хорошей бане. Что, неужели все эти мелочи действительно так необходимы? Нельзя ли покороче?

– Quin taces! [68] Ты можешь быть многоречивым, насколько я знаю. А мелочи важны, потому что гунны, должно быть, скрывались в пригороде Базилии, дожидаясь как раз такой возможности. Их банда напала на маленький караван, эти разбойники убили четверых носильщиков и сами унесли lectica. Оставшийся в живых раб вернулся сюда с пони. И с ужасным известием.

– Ты, разумеется, его убил?

– Это было бы слишком милосердно. Он заточен в pistrinum [69] – той яме, которую рабы называют «адом для живых», вращает мельничный жернов и мелет зерно. Его пожизненное заключение окажется не слишком долгим, учитывая непосильный труд в удушающей жаре и пыли. Так вот, я не закончил свой рассказ. Два дня спустя сюда под белым флагом пришел гунн, который немного говорил на латыни. Вполне достаточно, чтобы рассказать мне, что Плацидия и маленький Калидий были взяты в плен живыми и живы до сих пор. Гунны не убьют их, сказал он, если я позволю ему невредимым вернуться обратно и приехать сюда еще раз – привезти требования, которые его товарищи приготовят для меня. Ну, я, разумеется, пообещал, и тот же самый подлый гунн вернулся через два дня с длинным списком непомерных требований. Я не буду перечислять их все: склады с продовольствием, лошади и седла, оружие, – достаточно сказать, что на такое просто невозможно согласиться. Я пытался выиграть время, объяснив гунну, что мне нужно хорошенько все обдумать и решить, стоят ли заложники такой цены. В общем, я сказал, что дам ему ответ через три дня. А это значит, что проклятый желтый гоблин вернется завтра. Теперь ты можешь понять, почему я пребываю в таком мрачном состоянии духа, и почему я так обрадовался, когда услышал о твоем появлении, и почему…