Русский легион Царьграда - Нуртазин Сергей. Страница 18

Когда и эти ратники скрылись, Сахаман тронул Сусара, темноволосого воина, лежавшего бок о бок с ним, и, указав на печенега, стоявшего на взлобке с другой от них стороны, провел себе большим пальцем по горлу. Тот кивнул и тоже исчез.

– А мы с тобою, друже, снимем тех, что коней стерегут, табун угоним, без коней печенеги не воины, – сказал тихо Сахаман, обращаясь к Мечеславу.

«Добро, дело удумал», – мысленно согласился Мечеслав. Ему вдруг вспомнилось, как принимали его в дружину и как увел он коня Ратши во время испытаний.

Стало совсем темно, по небу сверкающими жемчужинами рассыпались звезды, явилась луна, освещая степь тусклым светом. Ночью огонь отнимает дальнее зрение у сидящих перед ним, печенеги осторожничали и, готовясь ко сну, тушили костры. Мечеслав лежал не двигаясь, ловил шорохи ночи и вглядывался в затихающий печенежский стан. Назойливо пищали комары, почуявшие человеческую плоть, где-то неподалеку запел свою песню сверчок. Ноги и шея без движения затекли, хотелось встать, размять тело, но он терпел и ждал от старшого знака.

– Пора, – прошептал Сахаман.

Они тихо стали сползать вниз по склону. Где-то в стороне, но их было не слышно, ползли, подбираясь к пленникам, Желан и Турвой. Со взлобка, на котором стоял в стороже печенежский воин, затявкала степная лисица. Они замерли. Вскоре лисица снова тявкнула, но уже с их стороны и сверху. Мечеслав посмотрел на Сахамана, тот утвердительно кивнул. «Значит, Сусар снял сторожевого, а Желан и Турвой расправились с охранявшими пленников печенегами и ведут торков к нашим коням», – подумал Мечеслав.

Теперь они ползли в траве почти рядом со спящими врагами. Один из них вдруг заворочался, сел, отпил из кожаного бурдюка и снова лег. Дождавшись его первого всхрапа, поползли дальше. Вот и табун. Табунщики сидели недалеко от коней, тихо переговариваясь. Далее должно было произойти и произошло то, чему Сахаман и Мечеслав непрестанно учились и в чем упражнялись сотни раз. Мгновенный бросок из тьмы, удар ножом в горло, приглушенный хрип, обмякшие тела… Вслушиваясь, они лежали около поверженных воев. Наконец услышали тихий посвист, Сахаман ответил, из темноты возникли Сусар и Торопша с конями руссов. Печенежские скакуны настороженно принюхивались, шумно раздували ноздри и, фыркая, пятились от незнакомцев. Сусар и Сахаман стали осторожно обходить табун, успокаивая лошадей, это они умели. Мечеслав, надев на голову снятый с одного из поверженных табунщиков кожаный шлем-колпак, наблюдал за вражеским станом. Вдруг он увидел приближающегося воина, который что-то крикнул ему. Мечеслав поднялся, ответил невнятно гортанным успокаивающим возгласом, но кочевник все-таки учуял остаточное волнение табуна, заподозрил неладное, обернулся в сторону стана и закричал. Сусар метнул нож, лезвие вонзилось печенегу в спину. В стане начался переполох, воины вскакивали, кричали, хватали оружие. Высоким волчьим воем ударил Сусар по табуну, Сахаман и Торопша повторили, кони вскинулись и пошли, пошли…

– Поспешаем! – крикнул Сахаман, прыгая на своего коня, приведенного Торопшей, то же сделали и остальные. Печенеги вслед им метнули стрелы. Одна из них попала в шею Соколка, коня, на котором скакал Мечеслав. Конь всхрапнул и стал заваливаться на бок, радимич в последний миг успел спрыгнуть, краем глаза заметив, как удаляются, гоня табун, его сотоварищи. Вторая печенежская стрела, уже на излете, остро клюнула Мечеслава в бедро, он выдрал ее, отбросил и побежал, чувствуя, что кость не задета, бежать может, но кровь теплой струйкой все-таки потекла в сапог. Радимич бежал на полудень, там должна быть, помнил он, неширокая речка, заросшая камышом, кустарником и деревцами. Она его спасет, если добежит. А не добежит, печенеги не дадут сразиться с ними, изранят стрелами до смерти, не приближаясь. Ни меч, закинутый за спину, ни нож, который он вынул из сапога и примкнул к поясу, теперь ему не защита. Ему защита бег и отсутствие коней у преследователей.

В княжеской дружине мало кто мог поспорить с ним в длительности бега. Мечеслав бежал ровно, не повышая скорости, его пока еще скрывала ночь-заступница. Те, кто преследовал его, умели и ночью держать след, но на это им требовалось больше времени, чем днем, голоса погони затихли. Рана, полученная от стрелы, давала о себе знать, но и печенеги, привыкшие больше ездить верхом, бегуны неважные. Возможность убить и возможность спастись была у противников почти равная. И табун, табун! Сегодня тебе, Поле Дикое, уж не пойти изгоном на Русь.

Рассвело. Мечеслав сидел на небольшом кургане, перевязывал рану. В сажени от него на полном излете, почти плашмя, упала черноперая стрела, прочертив короткий пыльный след. Закончив свое дело, Мечеслав поднялся. Вторую стрелу, потерявшую быстроту и силу, он поймал и переломил о колено. Высоко подняв обломки, показал их преследователям, затем бросил на землю, растоптал и засмеялся. Очертания его фигуры четко вырисовывались на фоне светлеющего неба. Печенеги гортанно заговорили: сильный враг невольно вызывал уважение, убьешь такого – доблесть и сила его станут твоими.

Погоня продолжалась. Солнце было уже над головой и палило нещадно, соленый пот ел глаза. Мечеслав слабел, жажда отнимала все силы, каждый шаг отдавался дергающей болью в ноге. Но и печенеги слабели, они уже не бежали, просто шли от него на расстоянии двух боевых полетов стрелы. Мечеслав строго следил за этим, понимая, что еще одна шальная рана, самая пустяшная, станет для него роковой. Его насторожило, что печенеги явно не пытались сократить расстояние между ним и собой. Чтобы проверить смутную догадку, Мечеслав побежал. Сил на этот небыстрый бег хватило ненадолго, но все-таки он сумел оторваться от погони. Взобрался на взлобок, сел и стал ждать, вознаградив себя коротким отдыхом. Они появились, их было трое, самых стойких, упрямых и кровожадных. То ли они как азартные охотники втянулись в погоню и не могли прекратить ее, не опозорив себя, то ли там, в ложбине, были зарезаны их родичи, и теперь степняки жаждали мести и решили идти до конца. Как и прежде, они шли, не пытаясь его нагнать, и Мечеслав наконец понял почему. Ночью он вырвал шальную стрелу, в гневе выбросил ее, а они – и это было выше его разумения! – сумели во тьме и на ходу найти ее. Вот когда и он зауважал своих врагов. Да, они слабели, но знали, что он ранен и ослабеет наперед их, и возьмут они его без особых усилий. Зачем им торопиться?

Но поторопиться-то им следовало бы!

Волхв многому научил его. Научил и этому. «Сухая кожа, – говорил он, – сама пьет воду, а себя останови на двух глотках, не удержишься, возьмешь больше – осоловеешь, и тогда ты – не воин».

Мечеслав проломил прибрежный камыш – пусть видят, где он вошел в речку, – пал в воду, пил ее кожей, со стоном позволил себе только два сладких глотка. Поднялся и, не скрываясь, вдавливая сапоги в илистое дно, пошел к середине речки. Когда воды стало ему по грудь, нырнул. Под водой немного проплыл вперед, затем повернул вправо и назад. Вынырнул он неподалеку от того места, где вломился в реку.

Истекало время, необходимое усталой погоне, чтобы нагнать его. Сейчас они появятся… Что у него против них? Меч и нож. Но что они против стрелы? Куски неповоротливого железа. Сахаман, когда начали еще подкрадываться к стоянке печенегов, велел луки и колчаны оставить при конях. Разумное решение. Семерым даже лучшим русским лучникам никогда не суметь в открытом пространстве перестрелять пять десятков степняков. Руссы, начавши такую глупую перестрелку, не успели бы отнять у них даже своего погибшего числа.

Печенеги подошли к пролому в прибрежном камыше, сделанному им. Добрые воины! Мечеславу пришлось во второй раз с уважением подумать о них. Испепеленные, как и он, жаждой, они не бросились к воде. Нет! Рядом с камышовым проломом и оберегая его, в речку вошел один, зачерпнул воду кожаным колпаком-шлемом, стал жадно пить. Зачерпнул и во второй раз, но, остановленный гневным окриком, вылил воду на себя. «Видать, у них и свои волхвы есть», – подумал Мечеслав. Остальные с луками наготове стерегли пространство слева и справа. Так, охраняемый каждый двумя, они напились и гуськом вошли в пролом. Мечеслав подождал и, крадучись, пошел за ними.