Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна. Страница 102

Над ним сидела Долгождана. Сидела, подперев щеку, и думала о чем-то своем. И ведь не сын — получужой отрок лежал перед нею. Даже не словенин…

Видга давно уже никого не звал матерью, забыл, как выговаривается это слово. Губы его шевельнулись…

Нo что-либо сказать он не успел — провалился в глубокий, уже настоящий сон…

На другой день он проснулся от звука незнакомого голоса. Но на полатях, где он лежал, никого не было. Видга заерзал в постели, заглядывая вниз.

За столом сидела высокая, совершенно седая старуха в белой рубахе до пят и с распущенными волосами. Она посмотрела на Видгу, и он немедленно подумал, что из бабки точно вышла бы дроттнинг нисколько не хуже Рунольвовой дочки. Во всяком случае он с легкостью представил ее в шлеме и блестящей броне, вооруженную, на носу боевого корабля. А вокруг — хирдманнов,. готовых ради нее на смерть…

Старуха степенно хлебала редкую в этом доме мясную уху и откусывала пирог. Знать, Люту с княжеского стола кое-что все же перепало. А сам хозяин и Долгождана прислуживали гостье и делали это с неподдельным почтением. Даже с робостью, словно в доме сидела княгиня еще поважнее Асстейннки.

Старуха поглядела на полати еще раз. Спи, внятно приказали Видге темные глаза под белыми бровями. Он повернулся на бок и немедленно уснул.

Вечером он позвал Скегги и спросил его, что за странная бабка приходила в избу. Малыш сперва внимательно оглядел все углы, а потом прошептал:

— Это великая лекарка и колдунья, которой боится даже конунг. Она живет в лесу, и говорят, будто звери ее почитают. Без нее редко обходятся похороны, когда жена хочет умереть вместе с мужем, и ее называют — Помощница Смерти, а другого имени у нее нет. Конунг звал ее посмотреть того второго князя, но она не пошла. А тебя… ты же не видел! Она смотрела и шептала, и вырастала новая кожа…

Видга вытянул из-под одеяла правую руку, попробовал размотать повязку зубами, не справился, протянул руку Скегги. Шевелить пальцами было больно по-прежнему. Но пятна ожогов утратили обнаженную красноту. Их, диво, уже затягивала прозрачная нежная пленка.

Видга удивился этому, потом уснул опять. Ему приснились старуха колдунья и Смиренка, об руку гуляющие по широкому ярлову двору.

Боярин Вышата Добрынич прислал Видге подарок: коня. Того самого Воронка, сына Соколика и Сметанки.

Ради такого дела Видга впервые сполз с полатей и, пошатываясь, выбрался за порог. Он не позволил, чтобы ему помогали.

Посреди двора приплясывал и озирался черный как смоль жеребец. Краса в нем была материнская, сила и норов — отцовы. Лют держал его под уздцы, Смиренка целовала любимца в теплую морду, Скегги хотел погладить и все не решался подойти, а Мал просто бегал вокруг, размахивая руками и бестолково крича. Лют гнал его прочь, но мальчишка не уходил.

Видга так и замер, восхищенный.

— Хлебца ему дай, — посоветовал Лют. — Пусть обвыкает.

Скегги мигом доставил горбушку. Осторожные ноздри обнюхали хлеб, обнюхали укрытую повязками ладонь-Воронок с достоинством взял угощение и позволил обнять себя, дал почесать в гриве и между ушей.

— Я назову его Хравн! — сказал Видга. — Когда-то я полагал, что у меня был дед по прозвищу Ворон, но это было давно. Теперь у меня будет такой конь!

С Рось-реки тяжелыми волнами накатывался медленный гул. Она спала целую зиму, глубоко затаив дыхание жизни. Точно сказочная дева, закованная злыми силами в ледяную броню. Но вот юным героем явился к ней солнцеликий Даждьбог…

Вхмахнул светлым мечом, и рассыпались холодные доспехи, прятавшие живую, сверкающую красоту.

Кременчанам могучий ход реки был не в диковинку. Зато викинги проводили на берегу целые дни, наблюдая, как ворочались, топили друг дружку, рушились и вставали на дыбы льдины размером чуть не с весь Урманский конец…

Халльгрим Виглафссон взял привычку бродить по берегу один, без свиты воинов, которая была прилична вождю. Подолгу стоял над береговым откосом, над гудящей, высоко поднявшейся рекой. И глядел куда-то вдаль, в синее небо.

Однажды его разыскал Торгейр и сказал ему:

— Хевдинг, я думал об этом целую зиму и теперь вижу, что был прав. Я ведь так и знал, что тебя потянет домой. Халльгрим ответил, не оборачиваясь:

— Я назвал себя конунговым человеком, Торгейр. Какая тебе разница, куда меня может потянуть. Молодой херсир проговорил уверенно:

— Торлейв конунг отпустит тебя. Если он сам не знает, как это сладко, когда твой одаль на том конце света, так он спросит свою жену Ас-стейнн-ки, и она ему расскажет.

Халльгрим промолчал. Но Торгейру что-то подсказывало, что его слова не пропадали впустую. И он осторожно продолжал:

— Ты не очень любишь о том вспоминать, Халльгрим хевдинг, а мой побратим Хельги любит это еще меньше, но я служил Харальду конунгу в Вестфольде. И он многое мне доверял. А Вигдис дочь Рунольва догнала тебя на корабле, который он ей подарил.

Халльгрим спросил внешне безразлично:

— Что ты хочешь этим сказать?

Торгейр улыбнулся помимо собственной воли:

— У тебя наверняка уже чешется рука на мече, Халльгрим хевдинг. Но все-таки я скажу, что мы с твоей женой вполне могли бы примирить тебя с конунгом. Но только ты должен сам этого захотеть. Ведь ты совсем не знаешь Харальда сына Хальвдана Черного, Виглафссон. У него ты нашел бы не меньше чести, чем здесь. Но жил бы у себя в Торсфиорде.

Халльгрим молчал. Кожаный плащ, как забытый парус, хлопал у него за спиной. Торгейр подумал, что навряд ли стоило так решительно трогать больное место. Он хотел уйти, когда сын Ворона вдруг сказал:

— Я совсем не отказался бы взглянуть на море еще разок или два. Но только ты не лезь ко мне с этим, пока я не позову тебя сам. И еще, если хочешь доброго совета, не вздумай заговаривать с Хельги.

Тут уж Торгейр засмеялся в открытую:

— Я уже говорил с ним, Халльгрим вождь. И ты знаешь, что он мне ответил?

Он попросил меня рассказать все, что я знаю о Харальде Косматом из Вестфольда…

Видга жил дармоедом. Лиловые пятна на лице не сумели изуродовать его непоправимо, но обожженные руки ни лопаты, ни меча не держали. Только ложку, больше ничего.

Лют без него вспахал и засеял маленькое поле, а перед тем задобрил Богов, срубив голову пестрому петуху. Без Видги вскопали огород, посеяв редьку, посадив лук и чеснок… Дед Вышко сноровисто налегал на лопату, Смиренка с Долгожданен опускали рассаду и семена, Мал со Скегги подносили воду. Больше всех старалась, усердствовала Смиренка…

Лют подсмеивался над Видгой:

— Смотри, матери-то девчонка твоя по сердцу. Поди, еще и отдавать не захочет.

Видга шуток не принимал и хмурился:

— Летом конунг снова пойдет походом. Если меня не убьют, я привезу достаточно серебра…

Он уже ездил на Воронке в Кременец. Лаской и терпением смирял норовистого, кусачего зверя. И, как прежде, стоял на городской стене, прислонив к плечу ясеневое копье…

Как-то раз он сказал Люту:

— Я привел в твой дом слишком много людей. Я выстрою себе новое жилье.

Если ты не против, оно будет недалеко от твоего, но только поближе к реке…

Он уже и место присмотрел для этого дома. Он выстроит его сам. Тогда все увидят, что он и это умеет не хуже других. Он насыплет и укрепит теплые земляные стены, вкопает по сторонам очага раздвоенные столбы и увенчает их крышей. Он назовет свой дом Домом Радости — Гладвин. А на крышу, как в Торсфиорде, прибьет гордые оленьи рога.

Может быть, тогда прежний северный дом перестанет сниться ему по ночам.

А если ему повезет в летнем походе, возле дома заведется скотина и один-два раба. Тех рабов никто не будет обижать, они раздумают убегать и приживутся, и Смэрна будет посылать их за водой.

Но всего больше Видга мечтал о корабле.

Когда-нибудь у него будет дружина и настоящий длинный драккар, но покамест следовало обзавестись хотя бы лодкой. Без лодки он чувствовал себя все равно что босым. Он всю зиму присматривал в лесу подходящие деревья и разделывал их на доски. Орудовал одним топором: чтобы выходили плотными и впитывали поменьше воды.