Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна. Страница 7

Он явился туда с братом Хельги и с Видгой. И когда на корабле бросили якорь и Халльгрим огляделся, места и впрямь показались ему знакомыми.

Жители Бергторова Двора сперва попрятались кто куда. Случись викингам устроить набег, оборонить свое добро они не надеялись. Но Халльгрим велел вытащить и поднять повыше на мачту мирный знак — круглый щит, выкрашенный белым. Тогда люди вышли на берег. И рассказали ему, что Бергтор сын Льота Лосося не жил больше на своем острове.

— Он уехал в Исландию со всеми своими людьми, потому что не поладил с Хальвданом конунгом. Да, и вместе с дочерью, и с мужем, и его родней… Разве ты не слышал о Хальвдане конунге сыне Гудреда Охотника из Вестфольда?

Халльгрим, конечно, в Исландию не поехал. Но на Сольскей он провел несколько дней, и жители хорошо принимали его людей. Хотя и побаивались, не прогневается ли вестфольдский конунг, недруг всех викингов, не признающих его власти.

И случилось так, что в один из этих дней буря загнала в ту же бухту у Бергторова Двора еще один корабль.

Этот корабль тоже был длинным боевым драккаром, полным отчаянных молодцов. И вождь пришлецов, несмотря на жару, сменившую шторм, кутался в мохнатую куртку. Куртка была умело скроена из волчьей шкуры: разинутая пасть обрамляла лицо, лапы служили рукавами, а со спины свисал хвост.

Звали его Соти.

— Соти — великий берсерк, одержимый в бою, — сказал один из его людей, которого торсфиордцы угостили пивом. — Я сам видел, как он вращал глазами и кусал свой щит. Ему не бывает равных в сражении, и он щедр с нами на золото и на еду. А еще он умеет превращаться в волка, и поэтому мы называем его — Соти Волк…

— А моего отца называли Вороном, — сказал на это Хельги. — Но когда он хотел кого-нибудь напугать, ему не требовалось колдовства. Так что если твой Соти придет сюда на четвереньках и завоет, то про меня никто не скажет, что я побоялся дернуть его за хвост…

Хельги в ту пору видел девятнадцать зим, и Халльгрим уже мало надеялся, что яростный нрав брата когда-нибудь сменится благоразумием. Вот и в тот раз случилось то, что должно было случиться: Соти вызвал сына Ворона встретиться с ним на маленьком островке. Это называлось хольмгангом — походом на остров. Из двоих участников такого похода обычно возвращается один.

Удобное место сыскалось поблизости от острова Сольскей. И на другой день обе дружины молча смотрели с кораблей на поединщиков, готовившихся к бою.

— Сними куртку, Соти, — улыбнулся противнику младший Виглафссон. — Я не хочу, чтобы она была измазана твоей кровью. Она мне пригодится.

— Не пригодится, — прорычал в ответ Соти Волк, и на губах у него выступила пена. Был ли он действительно оборотнем, в этом трудно было бы поклясться даже его людям. Но вот берсерком его называли явно не зря. — И хватит болтать языком. Этот островок заливает во время прилива…

У обоих были боевые топоры, широкие, с лезвиями-полумесяцами — страшное оружие в умелых руках. Горе прозевавшему один-единственный удар. Второго не понадобится. Неудачника не спасет ни окованный щит, ни шлем с наглазниками, ни железные пластинки, нашитые на толстую кожаную броню… Ни даже кольчуга, купленная на торгу за звонкое серебро!

Они долго кружились, подобно танцорам, сошедшимся в грозной медлительной пляске.

Соти ждал удобного момента, чтобы ударить.

Хельги ждал, когда Соти надоест ждать.

Нет противника страшнее, чем берсерк, но боевое бешенство лишает его терпения и осторожности. Люди увидели, как Соти вдруг отшвырнул свой щит и ринулся вперед, взревев, точно потревоженный в берлоге медведь. Его секира взмыла над головой, занесенная обеими руками. Может быть, он уже предвкушал, как станет хвастаться победой и рассказывать, что соперника унесли рассеченного пополам.

Хельги легко ушел от удара, и остальное свершилось стремительно. Земля выскочила у Соти из-под ног. И он рухнул во весь рост, выронив топор…

С его драккара послышался слитный яростный крик. Хельги невозмутимо подобрал чужое оружие, стащил с поверженного волчью куртку и без большой спешки пошел к черному кораблю, стоявшему у мели.

Халльгрим смотрел на него с осуждением. Младший брат не потрудился хотя бы завалить убитого камнями, и это было недостойно. Но когда люди Волка подбежали к своему предводителю, все увидели, что рыть могилу было еще рано.

Соти молча корчился на мокрых камнях, сжимая огромными ладонями свое левое бедро. Крови не было. Хельги ударил его обухом, а не острием.

— Почему ты его не убил? — спросил Халльгрим, когда понял, что произошло. Хельги ответил весело:

— Можешь, если хочешь, пойти сделать это за меня. Я, помнится, обещал не рубить ему голову, а только дернуть за хвост. К тому же мне действительно понравилась его куртка, было бы жалко ее пачкать…

А немного позже, когда открытое море уже вовсю раскачивало шедший под парусом корабль, премудрый Олав кормщик сказал так:

— Иногда для того, чтобы пощадить врага, надо больше смелости, чем для того, чтобы его убить.

И многие решили, что он был прав. Как бы то ни было, волчью куртку Хельги со временем стал считать счастливой. Ему непременно везло, когда он ее надевал.

А Видга — тот чувствовал себя отомщенным. Ведь Хельги победил на поединке в тех самых местах, где ему пришлось вытерпеть столько обид. И кому какое дело, что Соти был чужаком тем и другим!

Это случилось за три зимы до того, как Хельги суждено было ослепнуть. Но Богини Судьбы неразговорчивы и не открывают своих тайн прежде времени. И потому веселье царило под парусом корабля, шедшего в Торсфиорд…

За синими реками, за дремучими лесами — как же далека была она теперь, родная земля!

Родная земля — милая, ласковая. Там пушистым мехом ложилась под ноги теплая мурава — не наколешься, хоть день-деньской бегай по ней босиком. А у речки встречал желтый песок, то прохладный и влажный, то жаркий, разогретый щедрым полуденным солнцем… Хватало, конечно, и камней: не зря же прозывался город Кременец. Но даже эти камни, казалось теперь, были не так черны, не так жестки, не так неприветливы.

Дома всякое новое утро рождалось с улыбкой на устах — чтобы проплыть над землей погожим летним деньком, а потом ненадолго угаснуть, тихо вызолотив полнеба…

Ибо это была родная земля.

Но даже если моросящий дождь ткал свою хмурую пелену, и плывущие тучи цепляли висячими космами макушки деревьев, и где-то выше туч раскалывал небеса воинственный гром, — все равно не было на свете ничего милей и прекрасней.

Ибо это была родная земля…

Звениславка летала туда каждую ночь во сне. Полетела бы и наяву, если бы умела обернуться птицей. Ведуны, принимая чужое обличье, ударялись, сказывали, оземь… и попробовать бы, да не поможет, не одарит крыльями чужая земля.

В Халогаланде властвовал камень.

Тяжелые черные утесы нависали над фиордом, и весной первоцветы возникали словно бы прямо из скалы. Быстрые ручьи срывались с отвесной крутизны и падали навстречу соленой морской воде, шумно и звонко разлетаясь тысячами брызг.

Наверх вели тропинки, проложенные людьми и скотом. Доблестен тот, у кого хватит дыхания без остановок взобраться наверх. Зимой выпадали обильные снега, и молодые парни, состязаясь друг с другом в ловкости и отваге, носились по этим кручам на лыжах. Держали при этом в руках чаши с водой. И осмеивали того, кто проливал.

Наверху, над фиордом, лежало горное пастбище — сечр-Туда отгоняли коров, когда они стравливали нижние луга. Горное пастбище было альменнингом — им сообща владел весь фиорд. Плохо придется хозяину, который вздумает выгородить себе кусок лужайки. Или просто прогнать соседских коров, сберегая лакомую траву для своих!

Так гласил закон тинга — здешняя Правда.

А еще над береговыми утесами стеной стояли леса — зеленый плащ на каменных плечах гор… Еловые чащобы и целые дружины серо-розовых сосен, где, наверное, в несметном количестве родились боровики.

В лесу собирали ягоды и били дичь. Лес давал дерево на постройку кораблей и домов. И лес тоже называли альменнингом.