Хранить вечно - Шахмагонов Федор Федорович. Страница 118
Шкаликов в лицо его не знал, пассажир вошел в вагон и коротко ему бросил:
— Стели постель, дорогой! Я спать буду!
Дежурил Шкаликов, его напарница дремала в служебном купе. Шкаликов положил на место фонарь, флажок, взял пакет с чистым бельем и вошел в четвертое купе. Сальге вышел, чтобы не мешать ему. Шкаликов застелил постель и выпрямился. Сальге стоял спиной к закрытой двери из купе и пристально смотрел на него.
Снисходительно, с наигранным равнодушием негромко он сказал:
— Здравствуй Шкаликов!
Вот она, встреча, которой он ждал, к которой готовился и от которой скрывался. И топора под рукой нет, а стоит перед ним человек, который все может…
— Садись!
Шкаликов попятился и сел.
Сальге продвинулся в глубь купе, снял с полки портфель, выставил на стол поллитровку.
— Выпьем, Шкаликов! У нас с тобой разговор долгий!
Разлили водку. Сальге бросил на стол дорожный пакетик с закуской, что продаются на вокзалах. В пакетике лежал кусок колбасы, два яйца, кусок хлеба. Выпили.
— Скрылся? — отрывисто спросил Сальге.
Шкаликов не торопился отвечать. Сальге сам и ответил на вопрос:
— Спрятался… От кого прятался?
Шкаликов потихоньку приходил в себя, лихорадочно соображая, как вывернуться, как уйти, как отбиться.
— От людей… От себя не схоронишься!
— Кто-нибудь знает, что ты живой?
— Ни одна душа. Ни одна душа! Окромя Раскольцева!
— И жена не знает?
— Упаси бог ей знать!
— Это почему же?
— Искать начнет!
— Значит, по чистой скрылся?
— По чистой!
— Зачем тебе деньги потребовались?
— Деньги завсегда нужны!
— Это зерно!.. Напугал ты доктора! Он тоже считал тебя покойником!
— Ему я не докладывался!
— В пятьдесят втором году у вас была назначена контрольная встреча… Забыл?
— Никак нет! Шестого мая… В Москве… У входа в Большой театр… В два часа! Я к тому часу уже покойником числился!
— Он навел справки… Ему указали, что умер… Все правильно! Чего же вдруг ожил?
— Как-то журнал на станции купил… Селедку завернуть. Гляжу — не верю! Он! Его лик! Я… как червь в землю уполз, в темень задвинулся, стушевался, а он на виду, в богатстве, барином! В журнал пописывает! Такая на него злость взяла! Ну? Ваши что тогда говорили? Все! Конец России! Ты наш человек! Ты ни о чем не думай! Мы господа, а ты наш верный слуга. В обиду не дадим! А Расеюшка-то жива! Жива! К чему я пришел? Чего мне ждать? Ждать, когда постучатся в дверь? Дочь родилась… А ну как станет все известно об отце? Как ей жить? И что я мог? Гроши получал… Попросил его поделиться!
— А если бы не поделился?
— Поделился!
— А если бы не поделился?
— Нажалился, что я ему пригрозил?
— Ты пригрозил в КГБ обратиться… У тебя что же, там друзья завелись?
— Упаси бог от друзей, от остальных сам отобьюсь.
— Почему ушел из деревни?
— На почте сказали, навестил, дескать, друг! Друзей у меня нет, а про ту почту один Раскольцев знал…
— И так, и этак, Шкаликов, получается, что ты не от КГБ бегал, а от нас прятался?
Сальге налил еще по полстакана водки.
— Прятался! — признал Шкаликов.
Водка начала действовать. За многие годы и он, при всей сложности минуты, мог свободно и не таясь порассуждать о своей жизни.
— Тогда не управились, а теперь что же? После драки кулаками не машут! Тут только голову высуни, отсекут, как не было!
— Испугался?
— А кто ты таков есть, что не боишься? Врешь! Боишься!
— По твоим доносам, Шкаликов, в лагере вылавливали коммунистов, евреев, комиссаров… Куда их девали? А?
— То дело, куда их девали, не на моей совести… Я говорил правду, и только правду…
— Вешали их, Шкаликов, расстреливали, в печах жгли…
— Не суй, ты не суй мне таких картинок! Сам знаю — жизнь моя проклятая! Глаза закрою, а в глазах кресты, кресты…
— Березовые! Осина по тебе давно плачет, а не крест березовый! Мы тебе побег устроили, героем сделали, чтобы не тронули тебя за плен… А ты спрятался! От своих благодетелей спрятался! Что же нам с тобой теперь делать?
— Убивать пришел? За Раскольцева?
— Оставь Раскольцева! Что нам до него! Работать будешь?
— А если не буду?
— Тогда плохо, Шкаликов!
— Убьешь? Убивай! Убивай! Жизнь моя конченная, дочушку свою не отдам на позор!
Шкаликов кинул руку к горлышку бутылки, но Сальге оглушил его кастетом, погасил в купе свет, открыл окно и спустил Шкаликова под колеса поезда…
Закрыл окно, вышел из купе. Коридор был пуст в этот час. Пассажиры и проводница спали. Сальге пошел по вагонам вперед по ходу поезда…
Повествование вынудило меня забежать вперед. Не по ходу и не по хронологии развивающихся событий. Об этом разговоре в купе и о том, как был убит Шкаликов, мы узнали значительно позже.
Стремительно в те часы и минуты сближались поезд и наша оперативная машина.
Мы спешили, опасаясь за Шкаликова.
Не нравилось мне, что мы подъедем к станции ночью на «Волге», что милиционер поднимется в вагон за Шкаликовым. Шумно, суетливо все это и…
— Торопись, торопись, Миша! — говорил я шоферу. — Мы должны успеть!
Машина свернула с асфальта, впереди засверкали огни железнодорожной станции.
Мы немного не успевали.
Прорезал тьму прожектор поезда.
Машина остановилась у закрытого шлагбаума железнодорожного переезда. С нашей стороны подъезда на автомашине к станции не было. От переезда в сторону станции терялась в темноте пешеходная тропка.
Авдюшин открыл дверцу.
— Куда? — спросил я его.
— Открыть шлагбаум.
— Не надо! Мы пойдем пешком…
Мы с Василием вышли из машины и пошли вдоль пути.
— Я побегу, — предложил Василий.
— Беги!
Он побежал, посвечивая перед собой карманным фонариком.
В ту ночь на станции Проня дежурил старшина милиции Артюхин. Он получил указание от дежурного по областному управлению снять с поезда Притыкова и ждать нашу опергруппу.
Поезд еще двигался вдоль платформы, а старшина уже стоял на том месте, где должен был остановиться шестой вагон. Поезд остановился. Открылся тамбур, поднялась площадка, из вагона высунулась с фонарем проводница.
— Притыков в вагоне? — спросил старшина.
— Куда ему деться! В купе с пассажиром пьянствует…
Артюхин оправил гимнастерку и вошел в вагон.
— Какое купе?
— Четвертое, — ответила проводница.
Артюхин подошел к двери и постучался. Не отозвались. Он открыл купе… Пусто! На полу разбитая бутылка из-под водки, стакан. Другой стакан на столике. На столике ломтики колбасы и раздавленное яйцо, словно кто наступил на него ногой.
Старшина позвал проводницу.
— Где они?
Вопрос бессмысленный.
Старшина открывал в купе двери, перебудил пассажиров, но Притыкова нигде не было. Исчез и пассажир.
Я застал всех в сборе. Дежурный по станции, старшина, Василий и пассажиры.
И уже раздавались вопросы:
— Что случилось?
— Кто убежал?
— Ограбили? Кого ограбили?
Василий подошел к окну и приподнял белую занавеску. Оглянулся на меня. Поднял руку и что-то растер на пальцах. Я его понял, закрыл за собой дверь в купе. Василий тихо сказал:
— Окно открывали на ходу поезда… Крупная пыль на занавесках…
Я попросил его осмотреть все на месте, назначил встречу в Рязани. Вышли на перрон.
Поезд тронулся. Я пошел с сержантом в милицейскую комнату.
Опередил! Неужели на этом роковом перегоне, где мы могли встретиться со Шкаликовым, он опять, опять оказался впереди?
Я уже знал от проводницы, что пассажир с восточным лицом вошел на станции Шилово и исчез… Исчез и Шкаликов.
В милицейской комнате надрывался телефон, Артюхин снял трубку. И вдруг изменился в лице. Прикрыв мембрану, с испугом доложил:
— Звонят из Дома приезжих… Тут, недалеко… Оттуда угнали грузовую машину… Только что угнали… Притыков?
— Притыков! — ответил я старшине, не желая посвящать его во все сложности этого дела.