Русские банды Нью-Йорка - Костюченко Евгений Николаевич Краев. Страница 57

Ему было тяжело сосредоточиться, но он старался. Вот этот домик, вроде, лучше остальных. Сколько за него хотят?

Цена не имела значения. Все равно платить будет банк. Илья только догадывался о размерах своего счета. Однажды он спросил об этом Салливана, и тот сказал, что, если они скинутся, то смогут купить небольшой кусочек Европы. Трансильванию, к примеру.

Глупая шутка. Кому нужна нищая Трансильвания? Тут не знаешь, какой дом выбрать…

Может, вот этот, с колоннами?

Илья махнул рукой, перетасовал все рисунки и фотографии и выбросил на стол одну из них, нижнюю. Вот и весь выбор.

Вилла в скандинавском стиле. Вокруг только дюны и чахлые сосновые рощи. Лимонные стены, белые наличники, оранжевая крыша. Причал с резными перилами. Ну, а оранжерею придется пристроить позже.

Он еще раз внимательно вгляделся в рисунок. В этом доме Илья собирался прожить всю жизнь. Пока не убьют.

Однажды он уже имел дело с пишущей братией, год назад, когда обходил кварталы с членами комиссии по приему иммигрантов. Пара ублюдков из мэрии, тройка писак — и представитель профсоюзов, Билл Истмен.

Члены комиссии поднимались по узким лесенкам в кошмарные комнаты, расспрашивали жильцов, раздавали леденцы детям — и быстро спускались обратно, не выдержав вони. Когда он потом читал в газете об их проверке, его поразило, как репортер умудрился все перевернуть.

Из пятисот жильцов, населявших дом на Мотт-стрит, четыре сотни были евреями, а итальянцев, немцев и ирландцев было по три десятка. Все комнаты на первом этаже снимали проститутки, и по ночам там было довольно шумно. Но причем тут жильцы?

А в газете вышло, что оргии и драки устраивают ирландцы — кто же еще? — к тому же не платят за жилье. Итальянцы нигде не работают. Немцы же не отдают своих детей в американские школы. Про евреев вообще не упоминалось — как раз потому, что они исправно платили, потому что среди них не было безработных, и потому что их дети прекрасно учились. Главный вывод статьи — зачем нам переполнять город новыми преступниками?

Илья попросил, чтобы того, кто написал эту муть, как следует проучили. Писаку выследили в баре, подмешали морфия и вывезли в нижний Вест-Сайд, в самый грязный притон, где и оставили голым. Парень выжил, хотя крысы едва не отгрызли ему яйца, и, говорят, теперь работает корректором. Так безопаснее.

— Мне все равно, что вы там напечатаете, — сказал Илья журналисту, когда Василь доставил того в «Нью-Брайтон». — Только не приписывайте мне чужих слов. И вообще, лучше бы не упоминать ни обо мне, ни о профсоюзе.

— Статья у меня с собой, — сухо ответил юный розовощекий очкарик. — Вы должны ее просмотреть и вычеркнуть то, что не должно появиться в печати.

— Единственное, что я должен, так это помочь вам сделать правильный заказ, потому что вы первый раз в этом ресторане, а я тут ужинаю чуть не каждый вечер — улыбнулся Илья. Паренек чем-то был похож на его младшего брата. Такой же важный, и так же гордится прозрачной порослью на верхней губе.

Он повернулся к официанту:

— Фред, нам — как всегда. И вина — на твой вкус.

Просмотрев статью, Илья смог понять только несколько фраз. Это был не тот язык, на котором он привык говорить. К тому же автор нагромоздил столько ученых слов, и строил из них такие замысловатые конструкции, что, наверно, и сам инспектор Салливан ничего не понял, потому и натравил юнца на своего молодого помощника.

Он вычеркнул фамилии всех, кого знал, и вернул листки репортеру.

— Могу я называть вас по имени? Видите ли, Джейк, вы затрагиваете тему, в которой я мало смыслю. Мне трудно даже представить, что значит «этническая преступность». Растолкуйте, а?

— Ладно, Билл, я растолкую. — Очкарик охотно подхватил его простецкий тон и даже положил локти на стол, как Илья. — Этническая преступность — банды, состоящие из земляков. Я ведь о чем пишу? Я пишу о том, как китайцы отравляют нацию опиумом. Пока они травят желтокожих — это их дело, раз уж азиаты не могут пить виски. Но подпольные курильни посещают и американцы! Еще я пишу, как итальянцы убивают свидетелей, поэтому полиция не может довести до суда ни одного дела против них…

— Ничего подобного! Год назад судили Морелло.

— Вы и сами прекрасно знаете, чем кончилось.

— Не знаю, — соврал Илья. — Я не слежу за судебной хроникой. Но точно знаю, что он был арестован и долго сидел.

— Сидел под следствием. А в зале суда, в тот самый момент, когда вызвали свидетеля обвинения, вдруг кто-то из публики достал красный платок и махнул ему. И всё. Свидетель язык проглотил. И все остальные тоже. И теперь Морелло гуляет на свободе.

— Что вы говорите! Это плохо.

— Это ужасно, — согласился журналист.

— Это более чем ужасно, — сокрушенно добавил Илья. — Джованни Морелло — мой главный конкурент на цветочном рынке!

— Не смешно, Билл.

Илья пригубил рислинг и подумал, что это не страшно — глоток легкого вина. Он всегда может остановиться. А пара глотков рислинга — своего рода смазка, они только помогут шестеренкам в голове вращаться быстрее.

— Вы немного заблуждаетесь насчет итальянцев, — сказал он. — Да, среди них полно бандитов. Но они варятся в собственном соку. Они обложили налогом только итальянские притоны и игорные дома, и не лезут к другим. И насчет убийств не стоит преувеличивать. Чаще всего это просто продолжение войн, начатых еще в Палермо или Милане. Нас, американцев, это не касается.

— А что вы скажете о войне между немцами и ирландцами?

— Да нет никакой войны, — он махнул рукой, подзывая официанта. — Фред, ты как относишься к ирландцам?

Фредерик Фогель, бывший стюард с бременской океанской линии, покосился на спутника Ильи.

— Говори откровенно, он свой.

— Если вы про Кеннеди, то я готов открутить ему голову после вчерашнего проигрыша.

— Спасибо, — торжествующе улыбнулся журналист.

— Вы ничего не поняли, — сказал Илья, отправив Фогеля обратно к буфету. — Они с Кеннеди живут в соседних комнатах и режутся в шахматы. Два психа. Поймите, Джейк, эти разговоры об иностранцах уже обросли плесенью. Какие они, к черту, иностранцы? Они приехали сюда, чтобы жить, а не убивать и грабить. А тот, кто здесь живет — это местный житель. Если же мы начнем обсуждать этническую преступность, то все иммигранты станут казаться захватчиками. А если вы будете возить вилкой по тарелке, то суфле остынет, и его нельзя будет взять в рот. Ваше здоровье!

Он поднял бокал и увидел, что Василь, сидевший за соседним столиком, смотрит на него и незаметно показывает пальцем в сторону входа.

Илья, не оборачиваясь, скосил глаза к зеркалу. Он всегда садился за этот столик именно потому, что тут было зеркало на стене. Сидеть спиной к входу было не очень уютно, зато так его трудней было сразу заметить. А он в зеркале видел всех. Вот и сейчас он увидел, как в зал входит инспектор Салливан. И не просто входит, а смотрит как раз в спину Илье. Вот их взгляды встретились в зеркале, и инспектор кивнул ему, а потом повел головой в сторону отдельных кабинетов.

Поболтав еще минут пять с журналистом, Илья извинился и направился вслед за инспектором.

Салливан устало развалился на диване, покачивая перед глазами бокал с коньяком.

— За стол не приглашаю, потому что некогда, — сказал он. — На сорок третьем пирсе тебя ждет катер. Отправляйся на Кони-Айленд. В салуне на Серф-авеню твои люди сидят за одним столом с людьми Джонни Француза. Я хочу знать, зачем они встретились. Думаю, что тебе это тоже интересно.

— Кто там?

— Не знаю. Знаю только, что твои ребята. Тебе и разбираться. Как разберешься, приходи сюда. Отчитаешься.

По пути в порт Василь забегал в каждый кабак, где могли быть его ребята, и набрал девять человек. Трое были с пушками, и, когда добрались до Кони-Айленда,

[i]Илья подсадил их в свою пролетку, остальные на двух колясках ехали следом.