Тайная история Леонардо да Винчи - Данн Джек. Страница 44

Великан Птица стояла на краю вершины холма, выбранною Леонардо в окрестностях Винчи. Сделанная из бумазея и шелка, она походила на гигантскую стрекозу, ее распростертые крылья с легким шорохом чуть шевелились на ветру. Никколо, Тиста и приемный отец Леонардо Ачаттабрига стояли на коленях под крыльями, вцепившись в пилотские ремни; Зороастро да Перетола и Лоренцо ди Креди в пятнадцати шагах от них удерживали концы крыльев — казалось, что в руках у них огромные, синие с золотом турнирные стяги. Этих двоих можно было принять за карикатуры на Великолепного и его брата Джулиано, настолько уродлив казался смуглокожий Зороастро рядом с красавчиком Лоренцо ди Креди. Именно таков был контраст между Лоренцо и Джулиано Медичи, что стояли вместе с Леонардо и Сандро в нескольких шагах от Великой Птицы. Джулиано сиял на утреннем солнце, как сияла бы Симонетта; Лоренцо же, казалось, пылал мрачным огнем.

Зороастро, вечно нетерпеливый, глянул на Леонардо и крикнул:

— Мы готовы, маэстро!

Леонардо кивнул, но Лоренцо удержал его:

— В этом нет необходимости. Я люблю тебя, как Джулиано, и моя любовь не зависит от того, предпочтешь ты лететь или позволишь победить здравомыслию.

Леонардо улыбнулся:

— Я полечу с верой и любовью.

— У тебя будет и то и другое, — сказал Лоренцо.

Он пошел с Леонардо к краю обрыва, чтобы помахать толпе, собравшейся далеко внизу, вокруг естественной поляны, на которой Леонардо собирался с триумфом приземлиться. Поляну окружал лес из елей и кипарисов, который выглядел с высоты частоколом грубо вытесанных копий и алебард. Поднялся шум: с поляны доносились приветствия Первому Гражданину. Там собралась по его приглашению вся деревня, от крестьянина до землевладельца; Лоренцо распорядился установить большой разноцветный шатер, где с рассвета его слуги и лакеи готовили пиршественный стол. Сестра Лоренцо Бьянка, Анджело Полициано, Пико делла Мирандола и Бартоломео Скала тоже были там, принимая гостей праздника.

Леонардо подождал, покуда Лоренцо не получит причитающихся ему почестей, а потом тоже поклонился и театрально взмахнул руками. Люди приветствовали его как любимого сына, и он отошел, чтобы устроиться в сбруе летающей машины. Он не заметил своей матери Катерины — крохотной фигурки, которая тревожно смотрела вверх, ладонью заслоняя глаза от солнца и бормоча молитвы. Пьеро, его отец, стоял рядом с Джулиано Медичи; оба они были в охотничьих костюмах. За все время Пьеро не обменялся с Леонардо ни словом. Его значительное лицо было напряженным и непроницаемым, словно он стоял перед магистратом, ожидая решения по делу.

Улегшись ничком на доску-ложе под крыльями, Леонардо закрепил вокруг головы петлю, связанную с рулем Великой Птицы, попробовал ручные рычаги и стремена, что поднимали и опускали крылья.

— Осторожней! — крикнул Зороастро, отскакивая от зашевелившихся крыльев. — Ты что, хочешь убить нас?

Раздался нервный смех, но Леонардо остался спокоен. Ачаттабрига подтянул ремни, связывавшие Леонардо с машиной, и сказал:

— Я буду молиться за твой успех, Леонардо, сынок. Я люблю тебя.

Леонардо повернул голову к приемному отцу, вдохнул исходящие от его одежды и тела запахи Катерининых приправ — лука и чеснока, взглянул в раскосые блекло голубые глаза старика и осознал вдруг, что любит этого человека, всю жизнь проведшего в поту у огня, у печей для обжига и привыкшего мыслить не головой, tруками, большими натруженными руками с твердыми желтыми ногтями.

— И я люблю тебя… отец. Уверен, с твоими молитвами я буду в безопасности.

Кажется, эти слова польстили Ачаттабриге, потому что, в последний раз проверив ремни, он поцеловал Леонардо и похлопал его по плечу. Затем он отступил — так почтительно, словно отходил от иконы в соборе.

— Удачи, Леонардо, — сказал Лоренцо.

Другие тоже наперебой желали ему удачи. Отец кивнул ему и улыбнулся; и Леонардо, приняв вес Великой Птицы на свои плечи, поднялся. Никколо, Зороастро и Лоренцо ди Креди подвели его к самому краю обрыва.

Толпа внизу разразилась приветственными воплями.

— Маэстро, — вздохнул Никколо, — как бы мне хотелось быть на твоем месте!

— Пока просто смотри, Никко, — ответил Леонардо. — Представь, что это ты паришь в небесах, потому что эта машина и твоя тоже. И ты будешь со мной.

— Спасибо, Леонардо.

— Теперь отойдите. Нам с Великой Птицей пора взлетать.

Леонардо поглядел вниз так, словно видел все это в первый раз, словно каждое дерево, каждое запрокинутое лицо приблизились, увеличились, каждое движение и звук стали ясны и раздельны. Мир как бы мгновенно разделился на составные элементы; вдалеке неровности и складки земли напоминали зеленое море с длинными густо-коричневыми тенями, и над этими неподвижными «водами» возносились самые разные строения: церкви и колокольни, сараи и домишки, окруженные вспаханными полями.

Сердце Леонардо гулко билось в груди; и на миг он потянулся к покою и безопасности своего собора памяти, где прошлое было ясно, а причины и следствия непререкаемы. Ветер дул с северо-запада, и Леонардо ощущал вокруг себя его дыхание. Вершины деревьев шелестели, перешептываясь, когда теплый воздух струился в высоте. Теплые токи незримо возносились в небо, увлекая его за собой; крылья трепетали. Пора, понял Леонардо, не то его попросту стянет с обрыва.

Леонардо шагнул с края обрыва, словно бросаясь в море. Проваливаясь в пустоту, он на миг ощутил головокружительный восторг и следом — тошнотворный страх, от которого сжалось сердце. Хотя он работал воротом и стременами, заставляя крылья двигаться, он не мог удержать себя на высоте. От многочасовых упражнений его движения стали почти рефлекторными: одна нога отбрасывается назад, опуская одну пару крыльев, руки бешено крутят ворот, поднимая вторую, кисти рук выворачиваются то влево, то вправо. Он работал с механизмами, вкладывая в свои усилия каждую крупицу своих высчитанных двухсот фунтов мускульной силы, и мышцы его горели от напряжения. Хотя Великая Птица могла планировать, но в передачах слишком сильно было трение, да и сопротивление ветра оказалось чересчур велико. Он едва мог шевелить крыльями.

Он падал.

Знобящий, режущий ветер терзал его слух непрерывным воем. Одежда хлопала вокруг тела, словно ткань его то поднимающихся, то опускающихся крыльев, а небо, холмы, лес и горы спиралью кружились вокруг, и Леонардо ощутил ледяное касание возвратившегося наяву кошмара — кошмара о падении в бездну.

Но падал он сквозь свет, столь же мягкий, как масло. Под ним был знакомый край его юности — и он, вопреки всякой логике, рвался к небу, чтобы схватить его руками. Он видел дом отца, а вдалеке — Апуанские Альпы и древний мощеный тракт, проложенный еще до того, как Рим превратился в империю. Его чувства обрели ощущение сна, и он молился, дивясь себе и глядя на пурпурные тени деревьев внизу, готовых пронзить его словно копья, и все давил, давил на педали и вращал механизм ворота.

Затем он ощутил вкруг себя порыв теплого воздуха и внезапно — головокружительно, непостижимо — начал подниматься.

Крылья его были распростерты и неподвижны. Они не шевелились, и все же он поднимался. Словно Божья рука влекла Леонардо ввысь, в небеса; а он вспоминал, как выпускал коршунов и следил, как они ищут воздушные потоки, чтобы подниматься, паря и не махая крыльями.

Так и Леонардо теперь поднимался в теплом потоке — приоткрыв рот, чтобы облегчить растущее давление в ушах, — пока не увидел вершину холма в ста пятидесяти саженях под собой. Край холмов и рек, хуторов и лесов отдалился, превратившись в аккуратный чертеж из завитков и прямоугольников — след трудов человека на земле. Во время подъема солнце, казалось, засияло ярче, будто сам воздух был менее плотным в этих разреженных областях. Теперь Леонардо устрашился, что его может притянуть слишком близко к сфере, где воздух оборачивается огнем.