На критических углах - Михайлов Виктор Семенович. Страница 14

— Пока я не понимаю аналогии, — сказал подполковник.

— Убийство техника Родина, — продолжал капитан, — осуществлено необычным путем. Отравленная пуля, да еще таким ядом, как сок семян строфантуса, — явление редкое. Эксперт полковник медицинской службы Хлынов говорит, что за его тридцатилетнюю практику это первый случай. Если бы нам удалось напасть на след другого подобного преступления, следствие могло бы решительно двинуться вперед. Одно преступление всегда влечет за собой другое.

Слушая капитана Данченко, подполковник невольно удивился его способностям и остроте логического мышления. Всего четыре года назад инженер Данченко закончил Киевский политехнический институт. Проработав год на заводе мастером цеха электроники, он выдвинулся на комсомольской работе и был избран в члены бюро заводской организации. В ответ на призыв партии Данченко добровольно поступил в школу оперативного состава и два года назад, прямо с учебы, прибыл в отдел, которым руководил Жилин.

Подполковник встал, прошелся по кабинету, и с трудом скрывая улыбку одобрения, сказал:

— Ваша мысль, товарищ капитан, мне нравится! Мы сегодня же через окружной отдел запросим по Союзу органы прокуратуры и милиции о всех случаях отравления строфантусом. А пока, пока никаких сдвигов нет. Одного товарища спросили: «Как дела?» Он ответил: «Как генеральский погон — одни зигзаги и ни одного просвета!» Так и у нас с вами, товарищ капитан, одни зигзаги и ни одного просвета!

— Просвет будет, товарищ подполковник, вот верю, что будет! — с большой силой убеждения сказал Данченко.

IX. В ОТКРЫТЫЙ ГРУНТ

Остап Сердечко еще не спал: у Славы был кризис. Он и жена всю ночь просидели у кровати сына, хотя и были бессильны чем-нибудь помочь ему. Затемно Сердечко побрился, надел комбинезон и, взяв велосипед, вышел на улицу.

В семь часов утра начинался летный день, надо было до начала полетов проверить и опробовать все агрегаты самолета.

Было безветренно. На востоке занималась заря, но серая предутренняя мгла еще окутывала землю.

Погруженный в свои мысли, Сердечко стоял на крыльце дома. Ему вспомнились дни войны. Тогда он еще служил в бомбардировочной авиации, а Катя ждала ребенка, первенца. Их самолет Пе-4 ходил на Кенигсберг, был подбит и, не дотянув до аэродрома, совершил вынужденную посадку в тылу у врага. Получив извещение о смерти мужа, Катя тяжело захворала и родила мертвого ребенка. Когда экипаж их самолета перешел линию фронта, Остап Сердечко был эвакуирован в тыловой госпиталь. Катя приехала к нему, и Остап не узнал жены — в глазах ее словно застыла горесть тяжелой утраты. Прошло много лет, и только рождение сына вернуло ей былую жизнерадостность, принесло в их дом новое, казалось, прочное счастье, и вот теперь… — Сердечко тяжело вздохнул, спустил с. крыльца велосипед и уже было хотел перекинуть ногу через седло, как вдруг заметил идущих к дому людей.

— Остап Игнатьевич? — вглядываясь в темноту, спросил Комов. — Доброе утро! Я к вам с подполковником медицинской службы. Можно зайти?

Сердечко от неожиданности растерялся. Так ничего и не ответив, он открыл дверь, пропустил доктора Вартаняна и Комова в дом, сел на велосипед и поехал на аэродром. С приходом врача у Сердечко появилась надежда. Усталости как не бывало. Он энергично нажимал на педали, думая о том, что хорошо, когда рядом с тобой отзывчивые, душевные люди!

С особой тщательностью и старанием техник-лейтенант Сердечко проверял агрегаты самолета. Придирчиво, не доверяя прибористам, контролировал их работу. Он был похож на старого настройщика роялей, который, подкручивая ключом колок и ударив по клавише, долго и внимательно вслушивается в дрожащий звук струны. Здесь камертоном [6] было его тонкое чутье техника, его внутреннее ощущение самолета, то, что музыканты называют абсолютным слухом. Большой, грузный, с тяжелыми, казалось, негнущимися пальцами рук, Остап Сердечко делал самую точную, самую тонкую работу. Он даже чинил секундомеры и реставрировал арифмометры.

Ровно в шесть тридцать пришла машина. Летчики направились к своим экипажам, и только Астахов остался в автобусе. Развалясь на одном; сидении, перекинув ноги на другое и подложив под голову парашют, Астахов еще долго лежал, наблюдая за тем, как медленно поднимался солнечный луч: еще холодный и несмелый, он только золотил предутреннюю мглу.

Жизнь Астахову давалась легко. Родители его прошли суровую школу жизни. Его мать, в то время как отец воевал на фронтах гражданской войны, ходила по людям стирать, шить, работала судомойкой в столовой. Позже, когда родился и подрос Геннадий, отец, приучая его к труду, часто ссорился с матерью. Словно наседка, она защищала сына, говоря: «Еще будет время, наш сынок потрудится». Родители дали Геннадию все, чего не имели сами — веселое, беззаботное детство и светлую юность.

Геннадий учился без зубрежки и без труда, за счет незаурядных способностей и отличной памяти. Среди сверстников он был героем и вожаком, зачинщиком юношеских проказ, удачливым и смелым. В летную школу Астахов был принят одним из первых. В самостоятельный полет его пустили первым. Летную школу он окончил с отличием. И та легкость, с которой он шел по жизни, сложила и упрочила его самоуверенный нрав, его самолюбивый, эгоистический характер. Астахов считал, что все окружающее существует для него. Он брал все, ничего не давая взамен.

Астахов лежал в автобусе до тех пор, пока подполковник Ожогин не вылетел на разведку погоды. Затем, не торопясь, он подошел к своему самолету и спросил у Сердечко:

— Ну, как, старина, дела?

— Нормально, товарищ старший лейтенант, — ответил техник, приветствуя командира.

Небрежно ответив на приветствие, Астахов направился к группе летчиков, расположившихся на траве: он знал, что на Остапа Сердечко можно было положиться.

Сердечко поднялся на стремянку и взглянул в сторону, откуда должен был появиться Комов. Длительное отсутствие замполита его начинало беспокоить, тем более, что майор никогда не «опаздывал на предполетное построение.

Разведчик погоды шел на посадку. Подрулив к стоянке, подполковник Ожогин вылез из кабины и направился к поджидавшему его командиру полка.

— В пятидесяти километрах юго-западнее точки, — докладывал он полковнику Скопину, — грозовой фронт. Метеорологические условия усложнились, облачность шесть баллов, видимость три — четыре километра.

— Становись! — скомандовал майор Толчин и, когда летчики застыли по команде «Смирно», сделав несколько шагов навстречу Скопину, доложил: — Товарищ полковник, вторая эскадрилья выстроена для получения предполетных указаний!

Сердечко заметил майора Комова. Замполит быстро подошел и поздоровался с командиром. Заметив тревожный взгляд техника, Комов улыбнулся и обнадеживающе кивнул ему головой.

Подполковник Ожогин перед строем сообщил результаты разведки. Командир еще раз уточнил задачи экипажей в связи с изменившимися метеорологическими условиями и, предупредив о строгости выполнения по времени плановой таблицы полетов, ушел на командный пункт.

Второе звено выполняло задание на перехват «противника» при помощи наведения на цель с командного пункта. Астахов собрал летчиков своего подразделения и, еще раз уточнив порядок выполнения задачи, доложил командиру эскадрильи о готовности звена.

Ровно в шесть часов пятьдесят минут над стартовым командным пунктом взвилась зеленая ракета — летный день начался.

Летчики звена были в самолетах. Двигатели запущены и опробованы.

Механик вытащил колодки из-под колес, и Астахов стал выруливать к старту, как вдруг заметил, что педали руля направления стоят не на привычном месте. Астахов резко убавил обороты, нажал на тормоз и, открыв фонарь, погрозил кулаком технику, бегущему со стремянкой в руке к самолету.