Орел и Волки - Скэрроу Саймон. Страница 16

— Ты не видал его в деле, Катон. Этот человек может выследить все, что движется. В его руках смертельно опасен даже кухонный нож.

— Готов поверить, но раз он не способен ни держать строй, ни действовать заодно с остальными, какой нам в нем прок? Мы же бойцы, а не стая зверей.

Тинкоммий пожал плечами.

— Дуротриги хуже, чем звери. Ты видел, что они вытворяют на наших землях?

— Да, — тихо ответил Катон. — Да, видел… А что, и всегда было так?

— Нет, не всегда. Только когда в их землях угнездились друиды. После этого дуротриги мало-помалу рассорились со всеми прочими племенами. Единственная причина, по которой они держат сторону Каратака, состоит в том, что Рим ненавистен им больше, чем кто-то еще. Если легионы покинут Британию, эти разбойники вцепятся в глотки соседям раньше, чем последний ваш парус скроется за горизонтом.

— Если мы покинем Британию? — Катон был удивлен. — Ты полагаешь, что это возможно?

— Будущее начертано на слое пыли, Катон. Легчайшее дуновение может все изменить в нем.

— Весьма поэтично, — улыбнулся Катон. — Но Рим высекает свое будущее на камне.

Тинкоммий рассмеялся, услышав столь остроумный ответ, потом стал серьезным:

— Ты и впрямь думаешь, что вы избранный судьбой народ?

— Это то, что нам внушают уже с колыбели и чего мировая история пока еще не опровергла.

— Кое-кто мог бы назвать это высокомерием.

— Мог бы, но лишь единожды.

Тинкоммий испытующе посмотрел на Катона:

— А сам-то ты веришь в это?

— Ну, в предначертанность у меня веры нет, — пожал плечами Катон. — И никогда не было. Все, что творится и с нами, и в мире, обусловлено действиями людей. Мудрые люди строят собственную судьбу, насколько это возможно. Остальное зависит от случая.

— Это странная точка зрения, — нахмурился Тинкоммий. — У нас есть боги и духи, которые управляют всем в нашей жизни. У вас, римлян, тоже много богов. Вы ведь, наверное, почитаете их?

— Богов? — поднял брови Катон. — Мне кажется, Рим ежедневно придумывает нового бога. И похоже, всем нам не по себе, если этого почему-то не происходит. Римлянам нужна новь.

— Ты очень странный…

— Погоди-ка, — прервал атребата Катон.

Он уже некоторое время наблюдал за выделявшимся огромным ростом и могучим сложением, покрытым татуировками бриттом, с боевым кличем наносящим размашистые удары по тренировочному столбу и уже вдрызг измочалившим свою дубинку.

— Эй, ты. Ты! Стой!

Воин остановился, тяжело дыша. Катон взял из тележки учебную деревяшку и подошел к нему.

— Ты должен колоть, а не рубить. Гладиус — не тесак.

Он продемонстрировал серию выпадов и кинул дубинку воину, который, однако, покачал головой и проворчал:

— Это недостойный способ сражаться!

— Недостойный! — с трудом сдержал смех Катон. — В битве важен не способ, а результат. Мне плевать, как ты выглядишь, я хочу, чтобы вы убивали врагов, а не они вас.

— Я бью врагов с лошади, а не с земли! — отрезал воин. — Ни пастухам, ни пахарям я не ровня.

— Неужели? — Катон повернулся к Тинкоммию: — А что в нем особенного?

— Он из касты воинов, а те с младенчества на конях. И относятся к этому весьма щепетильно.

— Понятно, — кивнул Катон и призадумался, памятуя о том, каким уважением пользуется кельтская конница в легионах. — А другие из этой касты среди рекрутов есть?

— Как не быть? Думаю, наберется не одна дюжина.

— Ладно. Я поразмыслю над этим. Может быть, нам стоит обзавестись небольшим отрядом конных разведчиков. Когда мы начнем выслеживать дуротригов, они нам пригодятся.

— Са! — отозвался воин и с мрачной улыбкой провел пальцем по горлу.

И тут, завидев еще одного здоровенного бритта, Катон замер на месте. Среди новобранцев — с хмурой улыбкой на покрытой синяками и ссадинами физиономии, со вспухшим сломанным носом — стоял Артакс.

— Тинкоммий, а он что здесь делает?

— Артакс? Пришел учиться римской манере сражаться. Вместе со всеми. Явился сегодня утром. Похоже, ты, вернее твой урок, произвел на него сильное впечатление.

— Забавно.

Катон воззрился на знатного атребата, и тот бестрепетно выдержал его взгляд. Вообще-то молодому центуриону совсем не хотелось, чтобы рядом с ним отирался человек, которого он подверг публичному унижению. Наверняка в груди гордого и надменного бритта кипит обида. Однако с политической точки зрения, скорей всего, будет правильным разрешить родичу Верики занять место в когорте. В конце концов, раз уж он добровольно на это пошел, то, возможно, им движет не одна только злоба. Да и уязвленное самолюбие для амбициозного человека — хороший стимул быть во всем впереди. Не исключено, что в его лице Верика получит замечательного солдата.

Не исключено. Но на всякий случай — по крайней мере, на первых порах — стоит держать ухо востро и остерегаться.

Во второй половине дня Макрон брал обучение на себя, переходя от отработки приемов ведения боя к строевой подготовке. Это было трудненько, ибо если что такое меч и копье атребаты прекрасно знали и сами, то ходить строем в ногу, одновременно поворачиваться, останавливаться по команде и вообще делать что-либо, как один человек, они никогда не умели и не пытались. Однако где-то через неделю даже самые разболтанные из них научились довольно сносно маршировать, почти не путаясь и не сбиваясь.

Каждый день обучения заканчивался быстрым маршем вокруг городских стен, после чего, когда уже начинало смеркаться, люди возвращались на территорию базы и им по подразделениям раздавали паек. Пожалуй, регламентированное завершение дня больше всего удручало местных воинов. Стоило пропеть трубе, как инструкторы загоняли обучающихся в палатки и следили, чтобы все легли спать, а над не потушенными к тому моменту кострами переворачивали котлы. О выпивках, сопровождающихся нестройным пением и непристойной мужской похвальбой, не могло быть и речи, а ведь все это составляло неотъемлемую часть кельтского образа жизни. По мнению Макрона, напряженный режим тренировок требовал полноценного отдыха, и, когда Тинкоммий заговаривал о сетованиях новобранцев, старший центурион категорически отказывался делать поблажки.

— Нет, нет и нет, — твердил Макрон. — Стоит дать на миг слабину, и прощайся навек с дисциплиной. Это трудно, но не труднее, чем многое в солдатской жизни. А раз уж они жалуются на то, что их рано укладывают в постельки, значит, не больно-то устают. Завтра по окончании тренировки я прогоню их вокруг Каллевы бегом, а не бабьим прогулочным шагом. Посмотрим, что они тогда запоют.

После пробежек ропот вроде бы унимался, правда, в утренние обходы Катон все равно видел перед собой ряды кислых лиц. Чего-то этим двум новоиспеченным когортам недоставало, может быть, чувства локтя. Это соображение мучило молодого центуриона, и как-то, ужиная с Тинкоммием у Макрона, он решился обозначить проблему.

— То, что мы делаем, не совсем правильно.

— Что ты имеешь в виду? — пробурчал Макрон. — Все идет как положено.

— Нам велено обучить две когорты, и — да, мы их обучаем, как можем. Но похоже, этого мало. Тут нужно что-то еще.

— Что же?

— Ты ведь видишь, каковы наши ученики. Они достаточно сообразительны, чтобы не хуже нас освоить наше оружие и боевые приемы. Но у них нет ни малейшего представления о солдатской сплоченности. За нами легионы, штандарты с Орлами, традиции. Ничего этого у них нет.

— И что ты предлагаешь? — усмехнулся Макрон. — Воздеть над ними, как и над нами, Орлов?

— Да. Что-то вроде. Дать им штандарты. Хотя бы по одному на когорту. Может быть, это поможет им ощутить единение и придаст обучению дух состязательности.

— Может быть, — согласился Макрон. — Пусть будут штандарты. Но не с Орлами. Орлы — это наше. Нужно что-то другое.

— Ну хорошо.

Катон кивнул и повернулся к Тинкоммию:

— А что скажешь ты? Есть ли какие-нибудь животные, в которых вы видите что-то священное?