Центурион Траяна - Старшинов Александр. Страница 7

Охотники разом превратились в дичь, дверь сделалась еще на сотню шагов дальше.

– Мы свои… – вякнул Кука.

– Это переодетые римляне! – Кинжал сероглазого нацелился издалека Куке в лоб.

– Зароем! – взревели те трое, что так походили на секачей.

– Дверь запереть! – приказал Брисаис.

– Погодите! – Кука еще на что-то надеялся. – Мы проголодались, зашли перекусить…

– Не бреши! – оборвал его Эпикрат.

Парень шагнул вперед, откинул капюшон плаща. Черные вьющиеся волосы и нос явно были греческими, а вот овал лица, нижняя челюсть, глаза, рот – дакийские. Как будто кто-то шутя соединил две разные формы отливки – эллинскую с варварской и решил поглядеть, что получится от подобного совмещения.

– Не бреши! – повторил полугрек. – Язык у тебя лживый. Вы пытали Сабинея, вы явились за ним. Теперь мы будем пытать вас. Долго. И тоже каленым железом.

– Какой Сабиней, не знаем мы никакого Сабинея, – забормотал Кука, лихорадочно оглядывая таверну и пытаясь сосчитать сидящих. Ясно было, что, как только Эпикрат подаст знак, в драку ринутся все. Силки были расставлены заранее, и Кука сотоварищи попались в них, как наивные кролики.

– Лживые римляне! Браслеты ваши ворованные! За все заплатите! За все! – Страсть витийствовать, доказывая свое превосходство, была у полугрека в крови.

Пока Эпикрат разглагольствовал, Тиресий, на лице которого не дрогнул ни один мускул, не поведя плечом, работая одними пальцами, выбирал из мешка под плащом свинцовые шары и так же одними пальцами да поворотом кисти устраивал их меж собой и Молчуном на скамье. Молчун видел краем глаза приготовления товарища, но сидел не шелохнувшись. Молчун умел кидать эти шары как левой рукой, так и правой с одинаковой силой. И если попадал в голову или в область сердца, то убивал наповал. Сейчас у него вздрагивали от возбуждения ноздри: любой бой Молчун называл потехой, запах крови его волновал, как дикого зверя. Из всего контуберния он больше всех вошел во вкус войны.

– Вы сюда вынюхивать да высматривать приехали, – продолжал разоряться полугрек. – И много вынюхали? Да что нюхать-то? Неужели не в силах сообразить сами: скоро по льду сюда придет огромная армия – все заречные явятся. Саки, бастарны, роксоланы, даки, костобоки. И нагоняющий на вас смертный ужас Децебал пожалует. Никто его не остановит. Всех римлян перережут как скот.

Если велеречивость в нем была греческая, то бесшабашная надменность, несомненно, от дака. В миг опасности просыпался в этих варварах волчий дух дикого предка. Им не просто хотелось убить жертву, но еще и раззадорить ее, не просто позлить – а взбесить. Потому-то и был полугрек столь откровенен с обреченными на смерть, дабы те ощутили отчаяние в полной мере – каково это: все разведать, все вызнать и не суметь сообщить своим!

Легионеров было пятеро. Посетителей таверны вместе с хозяином и парнями с кухни – не меньше пятнадцати. Неравный бой, как ни считай!

– Взять! Живыми! – Эпикрат наконец ткнул в воздух кинжалом, посылая своих людей в бой.

Тиресий тут же метнул свинцовый шар ближайшему фракийцу в лицо. Угодил в нос – раздался хруст ломаемой кости. Человека опрокинуло. Молчун тоже швырнул свинцовый снаряд и тоже попал. В следующий миг варвары взревели, кидаясь в атаку. Приск обнажил меч. Малыш схватил скамью и грохнул ею, норовя припечатать всех троих соседей сразу. Двое ускользнули. Третий тоже сумел бы спастись – да помешал столб, подпиравший крышу. Скамья настигла бедолагу и заставила осесть на пол – навсегда.

Приск тем временем уже бился с Эпикратом. Впрочем, бой был недолгим. Удар, блок, опять удар, и все кончено – клинок Приска вспорол полугреку горло. Еще двое пали под мечами Куки и Молчуна. Теперь операцией руководил хозяин. Бой близкий, когда не размахнуться, не ударить как следует. Как раз в духе римлян – они привыкли колоть, а не рубить, тем более что все, кроме Приска, захватили с собой гладиусы. То один, то другой их противник валился от раны, если и не смертельной, то очень опасной. Но все равно время работало против римлян. Рано или поздно римляне устанут и начнут пропускать удары. Рано или поздно, так думали фракийцы. Или не думали, а лезли вперед, прямиком на клинки.

Парнишка, сын Брисаиса, стал ворошить печь, чтобы набрать углей в медный ковш для воды, но Тиресий, сообразив, в чем дело, попросту пнул парня под зад, и тот влетел головой в раскаленный зев печи. В следующий миг недотепа выпал наружу, хватаясь руками за пылающие волосы и визжа от нестерпимой боли. Пол был земляной, рассыпанные угли лишь дымили, не в силах ничего поджечь.

Кто-то из варваров выбил ставню в оконце, от холодного воздуха огни в светильниках заколебались, заметались по стенам тени.

Никто не помнил, когда все переменилось. Просто в какой-то момент римляне обнаружили, что вот-вот сравняются числом с варварами. Несколько человек из нападавших были ранены – их можно было больше не брать в расчет: они либо сидели, привалившись к стене, либо лежали. Кто-то выл совсем по-волчьи (довольно жалобно), другой глухо стонал. Молчун перепрыгнул через термополиум и заколол Брисаиса.

После этого роли окончательно переменились: дичь стала охотником, нападавшие – добычей. Началось избиение: ни одного варвара из таверны нельзя было упустить, уничтожить придется всех – чтобы никто не мог предупредить своих о том, что римляне узнали день, когда даки-волки пожалуют из-за реки. Задача нелегкая, но выполнимая, тем более что хозяин приказал запереть таверну. Молчун, прыгая по столам, добрался до двери, заколол парня, что пытался вынуть замыкающий брус, и встал здесь, чтобы никто не выбрался наружу.

С каждым ударом римляне хмелели от крови. Били, резали, выполняя привычную работу, – ни одного лишнего движения. Молчун уже не просто разил, но и грыз зубами. Тиресий, оскользнувшись в крови, катался по полу, сцепившись с одним из «секачей». Никто из римлян уже не замечал ран, не слышал криков. Важно было одно: убить всех. И они убивали. Резали до тех пор, пока на ногах не остались лишь они – впятером. Все остальные лежали либо на полу, либо на столах и скамьях. Один распростерся прямо на термополиуме, уже не замечая жара печи.

Молчун обошел таверну и прирезал раненых, как режут скот – деловито и быстро, не мучая, не давая лишний раз крикнуть. С мертвых снял золотые браслеты, а они нашлись у всех, кроме сына хозяина.

– Что теперь? – спросил Кука, оглядывая побоище.

Он взял со стола кувшин с вином и принялся жадно пить.

Малыш сидел на скамье, закрыв лицо ладонями, стараясь не смотреть на убитых. В драке он был яростен, но лишь кончалась заварушка, как вид трупов вызывал у него дурноту, будто он заново переживал все эти смерти, будто впитывал огромным телом грядущий холод Аида. И он по-прежнему не мог видеть, как добивают раненых. Кука сунул в ладони Малыша кувшин с вином: мол, на, выпей. Тот взял, глотнул, и его вырвало.

В это время Приск выволок из задней комнаты двух женщин: уже немолодую тетку и девчонку лет тринадцати. Увидев повсюду кровь и мертвецов, они обнялись, да так и застыли, лишь вздрагивая, не то от слез, не то от ужаса. Верно, уже не чаяли уцелеть. Обе были явно из прислуги, скорее всего, рабыни.

– Надо прирезать, – решил Молчун.

Младшая взвизгнула, а старшая, оттолкнув девчонку, тут же принялась с готовностью задирать длинную юбку, обнажая крепкие белые бедра.

– Возьмем с собой в бург, – возразил Приск.

– С бабами возиться – только время терять. – Говоря это, Молчун обернул тетку лицом к стене, а сам пристроился сзади. Времени он в самом деле не терял.

– Возьмем в бург, – повторил Приск. – Или еще кровью не напились? Все равно нам придется туда возвращаться – за оружием. Предупредим наших, и тут же в лагерь. Теперь мы точно знаем, сколько осталось дней до вторжения и каков будет знак для тех, кто готов присягнуть Децебалу.

– Знак чего? – спросил Тиресий. – Бунта или просто покорности перед Децебалом?

– Восстания, – отозвался Приск. – За покорность не платят золотом.