Злой дух Ямбуя - Федосеев Григорий Анисимович. Страница 50

Где-то за сумрачными грядами гор в бездонье пробуждается утро. Еще не стукнул дятел.Еще рассвет не распахнул свои сонные ресницы. В предрассветной мгле земля кажется плоской, уставшей. На южном горизонте лежат без движения плотные облака. Изредка доносится гул камнепада. От этого тяжелого звука жутко на душе.

Я забираюсь под полог, зажигаю свечу. Раскрываю дневник и перечитываю все, что было написано в нем вчера,- Лангара опровергла все наши догадки и предположения.

Мы знаем, хотя и редкие случаи, описанные натуралистами, когда крупные хищники, тигры, львы, леопарды, занимались людоедством. Чаще это старые звери, уже неспособные поймать быстроногую антилопу, серну или схватиться с диким кабаном. Бывает, что эти признанные цари прерий и джунглей, никому не уступающие в силе и храбрости, одряхлев, питаются даже падалью. И если им удается напасть и убить человека, они становятся людоедами.

Но я не слышал, чтобы медведь был людоедом.

Желна громким криком растревожила запоздавший рассвет. Ей ответила гагара на болоте. Какая-то птичка, заикаясь, вспоминала забытый мотив. И, как сигнал к пробуждению, загремел посудой повар.

До слуха долетел его разговор с Рыжим Степаном, выбравшимся по своим надобностям из палатки.

— Знаешь,Степан,- говорил он басом, полушепотом, растягивая слова,- людей- то поуменьшилось, оставят нас с тобой на Ямбуе подавать световые сигналы, больше ведь некому.

— Вот и хорошо, светить- не лес валить! На этакой работенке скоро не поседеешь!

— Ты не прикидывайся дурачком. Может, того, — повар ловко щелкнул языком, — как орешек хрустнешь — и поминай Степана, раба божьего!

— Чего мелешь! Людоеда убили.

— Вот чудак! Ты думаешь, что медведь людей поел? Зря на него валят. Медведь- трус. Тут, может, в болотах какие-то допотопные чудовища живут. В такой глуши не только им, а и чертям есть где закрыться.

— Ну и что же… С меня что взять, выбегался за лето, потом же табаком пропитался, никакой зверюга близко не подойдет. А вот уж над тобою потешится, повар завсегда маслами пахнет, самый раз, пикнуть не даст. К тому же ты, Федя, от обжорства низкопятый и масти неопределенной, паршивая девка и та за версту обойдет тебя. Разве на корм медведям и годишься!

— Подумаешь, рыжий красавчик!

— Рыжие- за первый сорт у девчат. Вот посмотри.- И он долго роется в потке возле моего полога. — В жилухе меня, брат, Галочка ждет. Взгляни, глаза, как угольки, носик, ротик- все как полагается.

— Да ведь эту же фотографию ты у Елизара стащил, совиные твои глаза!

— Тс-с! Чего орешь! — шипит посрамленный Рыжий и скрывается в палатке.

Рыжий Степан третий год работает в экспедиции. Пришел он к нам хилым пареньком, замкнутым, молчаливым, будто обиженным судьбою. Товарищи неохотно взяли его в поле. Но, попав в тайгу, в горы, столкнувшись с опасностями, познав настоящую дружбу, он приободрился, повеселел. Совершенно неожиданно для всех раскрылся в нем талант музыканта. Будто родился он, чтобы воспеть это скупое и суровое нагорье. В походе отряд присядет отдохнуть, Степан достанет губную гармошку, припадет к ней влажными губами, зажмурит глаза и заиграет- так заиграет, что забудешь про путь, про невзгоды, про все на свете. А кончит играть- и усталости как не бывало!

Я выбрался из-под полога, да так и остался стоять, вслушиваясь в сонный лепет еще не опавших листьев осины и всматриваясь в далекий рассвет. Голубоватый свет, необыкновенно нежный, отделил небо от земли. Горные вершины поднялись из мрака ночи и точно замерли, пораженные величественной картиной пробуждения.

Узнать бы, что день готовит нам: раскрепощение от тяжких дум или неотвратимую тревогу, награду за мучения или приговор? На душе неспокойно.

Ночь торопилась в чащобы, падала на дно глубоченных провалов, покорно уходила в болота, под туман. Алмазной каплей дрогнула в крошечном озерке последняя звезда и погасла за поникшей осокой. Загремели бубенцы — поднялись олени. Все повернулись к рассвету, стоя встречали утро нарождающегося дня… Где-то рядом, в сырой ложбине, скорбно кричала одинокая чайка, отставшая от стаи. На юг устремились стаи мелких лесных птиц. Они летели низко над землей, придерживаясь перелесков.

«День… день… день…» — вестил ворон.

У костра уже пили чай Карарбах и Лангара.

— Что стоишь, иди сюлюкать (пить чай),- зовет меня Лангара.

Я присаживаюсь к костру. Просыпается лагерь, наполняясь людскими голосами.

— Какая нужда разбудила вас так рано, отдыхали бы! — говорю старухе.

— Чай- разве не отдых?. Потом всякие-разные думы есть.Карарбах спрашивает: ты хорошо узнал, что людоеда убил? Может, не он? Старик хочет ходить сам смотреть его.

— Ошибиться не мог. Два медведя на одном месте жить не будут. Но если он хочет, я поведу его к убитому зверю, пусть посмотрит.

Старик утвердительно кивает головой.

— Спасибо тебе,Лангара,и тебе, Карарбах, что не сочли за труд предупредить нас о людоеде. Не знаю, как рассчитаюсь я с вами.

Лангара подняла голову.

— Так не говори. Не знаешь, что ли,- люди должны помогать друг другу.

— Хорошие слова сказала ты, Лангара.

— Это живет в нашей крови от предков.

Нам остается только найти Елизара.Думаю, что поиски не будут трудными. Он, вероятно, тоже где-то там, в кустарнике, на северном склоне гольца. Затем проведем наблюдения на вершине Ямбуя и уйдем навсегда из этого безлюдного края. Но почему беспокойство не утихает в душе? Какая тревога затаилась во мне?

— Какой план на сегодня?- спрашивает Цыбин,подходя ко мне и доставая кисет.

— Надо начинать наблюдения и поторапливаться- вот-вот завьюжит.

— Мы не задержим. Позавтракаем- и на голец.- Цыбин прикурил от уголька, затянулся и продолжал: — Мне для наблюдений понадобится всего один человек, остальных используйте на розыски Елизара.

— Вот и хорошо. Здесь останутся Павел для связи со штабом и Лангара. Остальные пойдут со мною искать Быкова. Передайте оружие и личный пистолет тем, кто пойдет на поиски Елизара. Вам оно на пункте не нужно. Каждому, в том числе и каюрам, выдайте двухдневный запас продуктов, спички… Через час выходим.

— Эй, хлопцы, подъем!- кричит Цыбин в сторону большой палатки.

Оттуда донеслись сонные вздохи.

У каюров свой костер под толстой лиственницей. Кроме Ильи и Долбачи, тут еще двое незнакомых мне эвенков: один- старик, маленький, сгорбленный, с приветливыми чертами на задубленном от ветров лице. И второй- помоложе, длинный, сухой и подвижный, с продолговатым лицом и с усталыми глазами.

У каждого свой чайник. Пьют из блюдец, молча, с нескрываемым наслаждением.

Я присел на бревно рядом со стариком.

— Вы должны все пойти с нами искать Елизара. С оленями останется Лангара, — обратился я к ним.

Но мои слова никакого впечатления не произвели на них.

— Они думают, что ты не убил медведя, — поясняет Долбачи.

— Если убил, покажи шкуру, — добавляет старик.

— Зачем же мне обманывать, с этим шутить нельзя.

— Я не верю. Такого убить нельзя, он притворился,- продолжал старик,- обманул тебя, а ты хочешь обмануть нас. Голец ходи не могу.

— Зачем мне обманывать, подвергать опасности себя и других? Никто на это не пойдет. Говорю, с людоедом покончено. Пока Цыбин будет наблюдать, надо найти Елизара, без этого мы не можем уехать отсюда.

Каюры молча продолжали пить чай… Я не стал настаивать. События на Ямбуе давали хорошую пищу суеверным людям.

Потом с ними говорил Цыбин. Не Илья ли их настраивает, иначе чего бы им упрямиться?

— Лангара, — обратился я к старухе, — каюр Илья из вашего стойбища?

— Как же, из Омахты.

— Ты знаешь его?

— Мало-мало.

— Как думаешь, плохой он человек?

Лангара двинула плечами.

— Если у тебя сердце будут рвать руками, ты будешь смеяться?

— Кто-то сделал ему больно?

— Три года назад Омахта пришел экспедиция. Илья с женой у них ходил каюром. Все лето хорошо ходил. Потом начальник брал у него жену. Илья думал, он совсем взял, уступил, сам остался с двумя детишками, даже не стал сердиться, думал, так надо. Доброе сердце тогда было у Ильи. Но начальник обманул. После работы увез ее далеко устье Учур, сам до своей баба ушел, а эвенку бросил. Говорили, даже денег не дал ей обратно вернуться или продукты купить. Какой плохой люди!