Орел нападает - Скэрроу Саймон. Страница 26

Но, к его радости, никто больше ниоткуда не выскочил, а улочка свернула прямиком к яме, где грабители схоронили добычу. Яма, впрочем, была подчистую пуста. Поднаторевшие в разбойных делах дуротриги уже успели откинуть шкуры и парусину, выгрести все добро и уйти, но некоторые из них, нагрузившиеся сверх меры, еще возились неподалеку, отстав от тех своих соплеменников, которые алчности предпочли здравый смысл.

— Круши их! — приказал Катон.

Легионеры рванулись вперед вразнобой, не соблюдая никакого порядка. В предстоящей потехе строй был не нужен. С громкими криками «слава Августу!» они обрушились на мародеров, будто на крыс, забравшихся в амбар с зерном.

Солдат, сумевший обогнать всех, настиг дуротрига, волочившего по снегу огромный узел. Бритт почуял неладное, обернулся и вскинул руку, увидев занесенный клинок.

Катон машинально отметил оплошность легионера и отнес ее к упущениям в боевой подготовке. Гладиус — римский короткий меч — не топор и не нож мясника, и хорошо обученный воин, ежели у него имеется выбор, никогда не позволит себе орудовать им как простым тесаком.

Грубая брань сорвалась с губ Катона прежде, чем все это промелькнуло в его голове, и он криво усмехнулся. Кажется, армия сделала-таки свое дело. Превратила сопливого неженку в записного служаку.

Бритт пронзительно вскрикнул, когда римский клинок перешиб ему кость предплечья. Его кисть вмиг обвисла, как хвост рыбешки, сдавленной крепкой рукой рыбака.

— Не руби, а коли! — крикнул Катон, пробегая мимо проштрафившегося бойца.

Легионер виновато кивнул и повернулся к вопящему в ужасе бритту, чтобы прикончить того уже по всем правилам воинского искусства.

Катон миновал еще несколько распростертых на снегу тел. Вокруг валялся высыпавшийся из узлов скарб. Серебряные кубки, блюда, всевозможные драгоценные украшения и — вот неожиданность! — совсем простенькие деревянные и глиняные игрушки. Куклы, фигурки зверей. Наверняка дуротриги прихватывали их, чтобы порадовать свою ребятню. Это соображение поразило Катона. Оказывается, у кровожадных, хладнокровно вырезающих целые поселения и не щадящих даже младенцев убийц тоже имелись собственные детишки, что никак не укладывалось у него в голове.

Оторвав взор от кукол и вскинув глаза, он увидел, как дуротриги, преследуемые утомленными резней римлянами, проскальзывают в проломы ограды, норовя скрыться в холмах, обступающих городок.

Взбежав по крутой, обложенной дерном насыпи к палисаду, Катон окинул взглядом разбегающихся во все стороны дикарей. Хотя их фигуры отчетливо выделялись на белом снегу, в дальнейшем преследовании уже не было смысла. Впрочем, разгоряченные легионеры порывались продолжить погоню.

— Стоять! — рявкнул Катон, несмотря на саднящую боль в горле. — Все назад!

Некоторые солдаты проигнорировали приказ.

— Стоять, кому сказано!

— Командир, — попытался возразить кто-то. — Но они ведь уйдут!

— Я и сам это вижу! — Катон, превозмогая боль, грязно выругался. — Но мы ничего не можем поделать: нам их уже не догнать. Тут вся надежда на кавалерию.

Дисциплина и здравый смысл взяли верх. Тяжело дыша, выпуская изо рта клубы пара, легионеры толпились на валу, сердито глядя, как уцелевшие варвары растворяются в темноте. Катона бил озноб, и не только потому, что наверху гулял свежий ветер. Его трясло от сильного нервного напряжения.

Казалось, прошла целая вечность с того момента, как Шестая центурия кинулась на врага, выскочив из руин, окружавших главную площадь селения. Однако, заставив себя сосредоточиться, Катон понял, что операция никак не могла продолжаться более четверти часа. Со стороны ворот звуков схватки не доносилось — надо полагать, с варварами разобрались и там. Шустро сработано, ничего не скажешь.

Катону вспомнилось его первое сражение. Тот германский поселок был в чем-то сходен с Новиомагом, только бой там длился полдня и всю ночь. Но битва, долгая ли, короткая ли, есть битва, и в любом случае после ее завершения человека охватывает радостное возбуждение. Даже от одного лишь сознания, что ему удалось уцелеть. А стал ли он опытней или, скажем, мудрей — это дело второе.

Правда, радость юноши несколько умалялась жестокой болью в горле. Чтобы хоть как-то смягчить ее, ему приходилось по-дурацки вытягивать шею. Как ни крути, а этот долбаный великан дуротриг его чуть было не убил.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Бледно-розовое свечение неба отражалось в снегу, покрывавшем руины, и спросонок могло показаться, что городок сплошь заплыл кровью. Впрочем, Катон не спал, он просто провалялся с часок под плащом, а потом выполз из своего закута размять онемевшие ноги. Видимо, само это место не слишком располагало ко сну, да и ночной холод донимал худосочного, долговязого оптиона куда пуще, чем его более плотных соратников вроде того же Макрона. Тот, как обычно, когда не дежурил, дрых вмертвую, оглашая округу таким мощным храпом, что от него сотрясалась земля.

Когда Катон встал, с его плаща бесшумно осыпался пушистый слой снега. Лениво стряхнув остатки пороши, оптион потянулся, подошел, осторожно ступая по скользким камням, к свернувшемуся калачиком Фигулу и мягко потыкал его носком сапога. Легионер что-то буркнул и отвернулся, пришлось ткнуть его посильнее.

— Поднимайся, солдат.

Хотя Фигул был в армии новичком, он уже кое-чему научился, и его тело быстрей, чем сознание, отреагировало на приказ.

— Разведи костер, — велел Катон. — На каком-нибудь ровном участке, подальше от легковоспламеняющихся предметов.

— От легко… что?

Катон, заподозрив, что малый валяет дурака, сердито насупился, но простодушный бесхитростный взгляд новобранца заставил его улыбнуться и поискать слово попроще.

— Ну, не разводи огонь близко к чему-нибудь, что может загореться. Дошло?

— Так точно, командир. Будет исполнено.

— Да уж, постарайся.

Фигул, неторопливо почесывая затекший зад, направился за растопкой. Катон, кривя губы, проводил его ироническим взглядом.

«Туповат этот паренек, да и зелен для воинской службы», — заключил мысленно он.

Наверное, столь пренебрежительное суждение о ровеснике кому-то могло показаться и странноватым, однако Катон имел все права думать так, ибо чувствовал себя по сравнению с Фигулом чуть ли не ветераном, умудренным тем обретенным в Германии и Британии опытом, который единственно только и ценится в армии. Он все больше сживался с воинским бытием, и сейчас осознание этого факта наполнило его немалым удовлетворением.

Плотно запахнув плащ, Катон отошел от скопления почерневших от пламени развалюх, ставших на ночь пристанищем для Четвертой когорты. Легионеры не спеша пробуждались. Они садились, потягивались и разлепляли веки, глядя сонными, затуманенными глазами на безоблачное, светлеющее небо. На головах или руках некоторых бойцов виднелись окровавленные повязки, но в целом потери были невелики и, уж во всяком случае, не шли ни в какое сравнение с уроном, нанесенным бриттам. Около восьми десятков вражеских трупов валялось возле ворот да еще около двадцати у колодца. Раненых и просто пленных набралось более сотни, их согнали в большой полуразрушенный амбар, охранявшийся дежурной центурией. Нескольких взятых живьем друидов крепко связали и держали отдельно от прочих варваров, в одной из ям.

Шагая в ту сторону по хрустящему снегу, Катон увидел Диомеда. Тот сидел над ямой на корточках и не сводил со жрецов глаз. Голова грека была замотана тряпкой, на щеке запеклась кровь. По приближении оптиона Диомед не поднял глаз и не шелохнулся: единственным признаком того, что он жив, был выдыхаемый пар.

Друиды, трясясь от холода, лежали в ряд на заснеженной мерзлой земле с завернутыми за спины руками и туго скрученными лодыжками. Ртов им не затыкали, но они не переговаривались и лишь угрюмо косились на своих стражей. В отличие от других бриттов, с которыми доводилось сталкиваться Катону, эти варвары не втирали в свои волосы известь, чтобы придать жесткость торчащим во все стороны космам, а перехватывали их сзади шнурками, собирая в пучки наподобие конских хвостов. Все они были одеты в черное, бород не брили и даже не стригли, а на лбу у каждого красовалась татуировка в форме темного полумесяца.