Орел нападает - Скэрроу Саймон. Страница 33

— Смотреть по фронту! — крикнул он тем из солдат, которые было дернулись поглазеть на затеянную за их спинами кутерьму.

Наконец стоны и вопли утихли, после чего опять стал слышен шум боя, который вели тыловые подразделения. Молодой оптион стойко ожидал новых распоряжений, оцепеневший, продрогший, раздавленный бременем сопричастности к кровопролитию, только что совершенному по приказу старшего офицера. Хотя эта мера, вне всяких сомнений, повышала боеспособность когорты, а значит, и ее шансы спастись, и хотя все участники беспрецедентной расправы над жителями Новиомага, безусловно, заслуживали любой мыслимой кары, хладнокровное убийство безоружных людей все равно казалось ему чем-то не имеющим оправдания.

Макрон, неуклюже протиснувшись в первую шеренгу Шестой, с угрюмым видом встал рядом с Катоном, и юноша украдкой бросил на него вопросительный взгляд. За время службы он неплохо изучил своего командира, научился ценить его как солдата и, что, быть может, важней, как прямодушного и порядочного человека. Конечно, Катон и мысленно не решился бы назвать такого бравого и бывалого воина своим другом, но отношения между ними определенно выходили за рамки служебных. То были отношения близких людей, где старший опекает того, кто помладше, а младший с готовностью смотрит на старшего снизу вверх. Катон знал, что Макрон не без гордости отмечает про себя даже самые малые его достижения в освоении воинского ремесла.

Самому же Катону Макрон казался воплощением всех тех воинских и человеческих качеств, какие он лично всемерно стремился приобрести. Центурион жил в ладу с собой. Он был солдатом до мозга костей и не имел никаких прочих амбиций. Кроме того, у него напрочь отсутствовала склонность к мучительному самокопанию, так портившая жизнь юнцу, выросшему при римском дворе. Образование, полученное там Катоном, не годилось для службы в армии. Совершенно не годилось. Почерпнутое у Вергилия возвышенное представление о благородной миссии Рима, призванного цивилизовать весь мир, плохо вязалось с ужасами бесконечных сражений или хотя бы с этой вот кошмарной логикой ночного боя, диктовавшей необходимость убийства сотни беспомощных пленных.

— Такое бывает, парень, — словно заглянув в его мысли, промолвил негромко Макрон. — Бывает. Мы делаем то, что должны, если хотим победить. Мы делаем то, что должны, чтобы увидеть свет нового дня. Но от этого нам не легче.

Катон уставился на центуриона, потом неуверенно кивнул.

— Когорта! — гаркнул сзади Гортензий. — Вперед!

Арьергард римлян прошел сквозь завал, и теперь боевой квадрат был опять полностью сформирован. До этого мига тяжелая пехота бриттов яростно наседала на чужеземных захватчиков с тыла, но когда стало ясно, что те вырвались из ловушки, боевой пыл дуротригов угас. Они ослабили натиск, а потом и вовсе покинули поле боя, уныло глядя, как неприятель возобновляет движение. Когорта выглядела отменно, она, казалось, не потерпела никакого ущерба, а потери варваров, судя по валявшимся на земле трупам, были огромны. Однако ночь еще длилась и вплоть до первых проблесков утра оставляла им шанс сравнять счет.

Когорта двигалась в ночном мраке, со всех сторон прикрывая обоз. Подводы отчаянно трясло на ухабах, и раненые непрерывно стонали, раздражая своих еле переставлявших ноги товарищей, которым тоже приходилось несладко. Легионеры напрягали последние силы и слух, боясь проворонить вражескую атаку, однако все эти стенания, крики и жалобы, обильно сдобренные громыханием колес, могли заглушить что угодно. Дуротриги стычек не затевали, но неотступно сопровождали медленно перемещающийся периметр. Из темноты то и дело летели камни и ядра. По большей части они отскакивали от щитов, и все же некоторые снаряды находили меж ними просветы. Каждое точное попадание выводило из строя бойца. Ряды римлян смыкались, затягивая бреши, но вместе с тем ужимался и сам квадрат. Мало-помалу число боеспособных римских солдат сокращалось, причем способствовали тому не единственно пращники. Колесницы, на которые легионерам вечером довелось только глянуть, теперь тоже периодически подъезжали к когорте, возвещая о своем приближении леденящим кровь грохотом и градом копий, чьи листовидные наконечники наносили подчас куда более страшные раны, чем ядра.

Все это время центурион Гортензий не умолкал, подбадривая легионеров то шуткой, то окриком, громогласно грозя самыми жуткими карами совсем обессилевшим рядовым, но обещая чины и награды самым упорным и стойким. Когда дуротриги, передразнивая его, принимались поносить из тьмы римлян, старый вояка не оставался в долгу, отвечая туземцам отборной затейливой бранью. Наконец небо на востоке начало понемногу светлеть, свидетельствуя о приближении утра.

Измученному Катону на миг даже показалось, будто полоску рассвета вытянуло из-за горизонта страшное напряжение сотен человеческих взглядов, с мольбой и надеждой пытавшихся разогнать ночной мрак. Тьма вокруг римского строя редела, распадалась на тени, в которых проступали фигуры сопровождавших когорту врагов. Римляне были вымотаны, истомлены, однако их боевой порядок оставался незыблемым, и в случае новой атаки у них имелись все шансы опять дать противнику достойный отпор.

Дорога впереди стала подниматься к невысокому гребню, и, когда первые шеренги квадрата перевалили через него, Катон, приглядевшись, увидел вдали аккуратные очертания земляных валов укрепленного римского лагеря. До него было не более пяти миль. Над тонкой темной линией частокола висела грязно-коричневая пелена дыма костров, и только тут юноша понял, как он проголодался.

— Уже недалеко, парни! — крикнул Макрон. — Похоже, мы придем к завтраку!

Но не успел он это сказать, как дуротриги зашевелились, стягивая все свои силы в единый кулак. Враг, которому каким-то чудом удалось продержаться всю ночь, мог ускользнуть, и у них оставалась единственная возможность разгромить его, жестоко отомстив за своих соплеменников, чьи тела валялись повсюду вдоль пройденного Четвертой когортой пути.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

— Говоришь, вы выехали вчера, во второй половине дня?

Веспасиан, выслушавший доклад только что прибывшего декуриона, поднял бровь.

— Так точно, командир, — ответил декурион. — Ближе к сумеркам.

— Тогда почему же ты столько времени сюда добирался?

Декурион смущенно откашлялся:

— Прошу прощения, командир. Поначалу нам все казалось, что мы скачем в самую гущу врага. Эти варвары были повсюду: всадники, колесницы, пехота… Они так и кишели вокруг! Приходилось маневрировать, менять направление, чтобы не обнаружить себя, а в результате я заблудился, и мне пришлось выбираться, положившись на интуицию. Оказалось, что мы сильно уклонились к востоку, но это выяснилось лишь с зарей. Ну а уж завидев Каллеву, мы понеслись сломя голову.

— Ясно.

Веспасиан внимательно вгляделся в лицо офицера, пытаясь понять, не хитрит ли тот с ним. Труса, способного ради собственной безопасности поставить жизни товарищей под угрозу, он не простил бы. Однако покрытый грязью и явно предельно измотанный длительной скачкой декурион держался с достоинством и глаз не прятал, хотя давалось ему это с трудом. Повисло тягостное молчание, которое нарушил Веспасиан. Он спросил:

— Какова численность дуротригов?

Ему было приятно отметить, что декурион помедлил с ответом. Хотя мог бы отделаться первой пришедшей в голову цифрой и отправиться спать.

— Их где-то две тысячи… может быть, даже две с половиной, но никак не более, командир. Примерно четверть из них — тяжеловооруженные пехотинцы, остальные — голь без мало-мальски надежных доспехов. Есть там, правда, пращники, есть колесницы — десятка, наверное, три. Это все, что я видел сам, командир. Но за ночь могли подтянуться и новые силы.