В чужом ряду. Первый этап. Чертова дюжина - Март Михаил. Страница 29

— Экономический саботаж, выраженный в поломке тачки. Единственное колесо у моего транспорта отвалилось. Хорошая была машина, не тачка, а «ЗИС-110».

Зека качнуло, но он устоял. На секунду в его глазах мелькнул страх. Падать перед слабым полом не гоже, а силы иссякли. Самонадеянный болван! Зек стиснул зубы, в ушах зашумели волны.

— Дайте ему стул. Он же свалится.

Стул подали вовремя, Петруху уже повело. Ему сунули в рот папиросу. От сладостного дыма закружилась голова, дамочка раздвоилась и начала множиться.

— И что ты меня глазами роешь, любезная фея? Нет во мне ничего. Шкура да глаза. Все отняли, кроме ненависти.

— Пугать тебя не буду. Вижу, смысла нет. Понять хочу. Был ты в свое время знатным шнифером. Тонкая специальность, любой замок открывал без усилий, не то что медвежатники с топорными методами. Твое имя по всей Москве гремело. Чисто работал и вдруг мокруха! Да еще кликуху получил грозную: Кистень. Такой спец с тонкими ручками и взялся за кистень. Это как тебя угораздило?

— А ты никак в ученицы набиваешься? Только в сопроводилов-ке моей ничего такого не писали. Кончился шнифер. Забудь.

— У меня свои каналы, Кострулев. Кликуху Кистень получил во время первой отсидки. После того как жене своей череп проломил?

— Знал бы, кто проломил, не кистень, а лом в руки взял или кайло. Он бы мне ответил за жизнь моей голубки.

— И мне чутье подсказывает, что ты, Петя, не способен на мокруху.

— Не выжимай слезу из меня, гражданочка фея.

— А как быть со вторым убийством? Семь лет отсидел за первое, вышел, и через неделю еще один труп на тебя повесили. На придурка ты не похож, высшее образование не позволяет. Да и попался глупо.

— Вот что, дамочка, за папироску спасибо, а дела мои давние покрылись плесенью. Я сутками слушаю каменный перезвон, и твой журчащий голосок мне темя не прокапает уже. Башка не варит. Ты себе другого чудика найди, их здесь хватает, а меня в мой мешок пора скидывать.

Кострулев покачнулся и упал со стула. Его попытались поднять, но женщина подняла руку.

— Пусть полежит. От папиросы в обморок упал. Очнется, дадите ему хлеба, чистой воды и тулуп. Со своего плеча снимешь, говнюк! — Она показала кулак начальнику лагеря. — Каменный мешок засыплешь и лично мне доложишь завтра же о результатах, не то я тебя там сама зарою. Кострулева в сани. Я его забираю.

Елизавета Степановна направилась к дверям.

Человека, похожего на останки, уложили в сани, накрыли тулупом и повезли в неизвестном направлении.

Кострулев приоткрыл глаза и увидел небо. Рядом звенели колокольчики-бубенчики. Видно, простил ему боженька грехи, принял во врата небесные. Доходяга улыбнулся и вновь потерял сознание.

Секундная стрелка плыла по циферблату как по маслу. Раздался щелчок, потом второй, и дверца сейфа распахнулась. Послышался облегченный вздох.

— Сорок две секунды на «Зауэр 350». Петя, ты бог!

— И не такие вскрывали.

— Равных тебе нет, Петюнчик!

— Согласен. Жаль, что об этом не один ты знаешь, Кутила, но и мусора.

В помещении горел только фонарь, в его свете был виден огромный напольный сейф и четыре руки в хлопковых перчатках, вынимающие из железного ящика черные бархатные коробки. На полу лежал старый потрепанный саквояж. С такими врачи ходили, из категории старорежимных. Коробки вскрывались, содержимое небрежно высыпалось на дно докторского чемоданчика. Даже в слабом луче фонаря драгоценные камни переливались искорками, завораживая своей красотой. Пустые коробки отбрасывались в сторону, их гора росла. Кольца, серьги, медальоны, браслеты, кулоны падали на дно с потертой подкладкой. Еще минута, и саквояж захлопнулся.

— Пора.

— А деньги, Петюня?

— Они меченые.

— Постой, ну пару тысяч на кабачок, по рюмашечке пропустить! Смотри, тут сколько. Даже не заметят.

Кутила осветил сейф. Три нижние полки ломились от пачек купюр, сложенных в высокие стопки.

— Ладно, бери.

Рука хватанула одну пачку из середины, и стройные ряды рассыпались по полу.

— Все, уходим!

Луч фонаря перекинулся на дверь, осветив полированный паркет. Шли бесшумно, быстро. Миновав длинный коридор, спустились по лестнице на первый этаж. Фонарь погасили: через окна витрин магазина проникал свет уличных фонарей. Грабители пригнулись, перебежали на другой конец зала и юркнули в приоткрытую дверь. Свет фонаря вновь вспыхнул. Еще один коридор, еще одна дверь. Небольшой кабинет, два стола, несгораемый шкаф и окна с решетками. Решетка легко снялась, окно распахнулось, и они выпрыгнули наружу в тихий темный дворик. Черные халаты сняли, заменили на белые, на головы надели колпаки и двинулись дальше. Возле плохо освещенного подъезда трехэтажного дома стояла «скорая помощь». Оба сели в салон фургона и постучали по перегородке, давая сигнал шоферу. Кремовый фургон с красным крестом сорвался с места. Машина выехала из подворотни на улицу и помчалась по вечерней Москве. Шел дождь, люди торопились, укрываясь под зонтами.

Грабители сняли с ног мешки, пропитанные крепким табачным раствором, и запихнули их в другой мешок, набитый камнями. Машина притормозила на набережной Яузы возле Астаховского моста. Кутила вышел, осмотрелся и зашвырнул мешок в реку. Булькнув, он пошел ко дну — верхняя обувка, не позволяющая собакам взять след, исчезла бесследно, на ногах остались хорошо начищенные ботинки в калошах.

Машина помчалась дальше, надрываясь визжащей, скрипучей сиреной.

— Чисто сработали, Петюня.

— Нормально, взяли все. У них список есть, проверят.

— А мы не продешевили?

— Хочешь что-то оставить себе? Фроське подаришь бриллиантовое колье, будет в чем за картошкой на базар сходить. До первого мусора дойдет.

— Жлобы! Используют они нас.

— Балда ты, Кутила. Тебе ста тысяч до конца жизни хватит.

— Ты каждый раз говоришь то же самое, Петюня. Денег много не бывает. Тут камешков не меньше чем на миллион!

Он постучал по саквояжу.

— Не бузи. Добыча крупная и доля достойная. Пора завязывать.

— Спятил!

— За мной давно следят. Что проку в деньгах, если их нельзя тратить. Машка на керосинке картошку на шкварках жарит, мне чекушки покупает только по выходным. Сидим, как хрычи, носа не кажем, а несколько мешков денег плесенью покрываются.

— У меня хрусты не залеживаются.

— Потому что ты никто. Шпана. Кочуешь от бабы к бабе и из кабаков не вылезаешь. Кому ты нужен? Гуляй рванина от рубля и выше. А меня каждый мильтон в городе знает, вот только руки коротки.

Машина сбавила ход, сирена замолкла.

— Подъезжаем, Петя.

— Осмотрись хорошенько. Не суетись. Надень очки, облагородь рожу, помни, ты врач и приехал по вызову. Нарисуешь испуг на морде, тут же возьмут.

— Не впервой, Петюня.

Кутила достал пистолет из-за сиденья и сунул его под белый халат.

— Если шмальну, сваливайте.

В белом колпаке и халате, в очках, с саквояжем в руках и старым зонтиком «доктор» вышел из машины и перешел дорогу, осторожно поглядывая по сторонам. Район Марьиной рощи по вечерам пустел, он издавна имел дурную славу. Дома на узкой улице невысокие, деревянные. В один такой и зашел доктор. Прежде чем позвонить в дверь, поднялся выше на один пролет лестницы и глянул наверх. Лампочки, засиженные мухами, едва освещали провонявший кошачьей мочой подъезд. Убедившись, что все чисто, спустился по скрипучим ступеням и трижды нажал на кнопку звонка.

Дверь открыла молодая женщина в ситцевом халатике.

— Наше вам с кисточкой, мадам.

Он передал ей саквояж и получил такой же взамен.

— Мой скоро придет?

— А то как же. На таксомоторе доставим.

Дверь захлопнулась. Нахальная улыбочка стерлась с лица «доктора», не обремененного образованием. Поплясывая по булыжной мостовой, Кутила вернулся в машину.

Фургон вместе с халатами и саквояжем оставили во дворе в районе Сокольников. Трое прилично одетых молодых парней пересели в легковую машину и поехали в центр. На Трубной находился небольшой уютный ресторанчик, где троица любила отмечать серьезные события. Сегодня был тот самый случай. Заказывали много, чаевых не жалели, а потому и столик для них всегда имелся в удобном местечке у окна. Водочка, икорочка, балычок, грибочки, красная рыбка. Все как полагается. К тому же сегодня дежурила Танечка, самая очаровательная официантка ресторана.