Религия - Уиллокс Тим. Страница 41

Рыцари были суровы и неустрашимы, ведь все они — мученики Божьи. Вооруженные монахи проходили на улице мимо Карлы так, будто она значила не больше, чем какая-нибудь бабочка, и каждый был занят размышлениями о своем долге и своем месте среди святых. Мальтийские мужчины представляли собой зрелище еще более мрачное. По сравнению с рыцарями они были плохо вооружены и обмундированы. Хотя их было в десять раз больше, никто не сомневался, что и умирать они будут в гораздо большем количестве. Те, у кого были жены и дети, успокаивали их и отправлялись на свои посты. Эти люди сражались не за одного лишь Бога. Самый тяжкий груз ложился на плечи их жен. Они рассеивали страхи своих мужчин, а свои оставляли при себе. Они запасали провизию и обменивались лекарствами для ран. Они готовились в душе к гибели и увечьям тех, кого любили. Любовь была слабым и ненадежным противовесом всепоглощающему страху.

Карла чувствовала свою бесполезность. Она просилась на работу в госпиталь, но ей было отказано, так же как и в интендантской службе. К последней она была, как ей казалось, хорошо подготовлена — однако же то, что в Аквитании она управляла фермой, виноградником, винным прессом и двумя десятками арендаторов, здесь ни во что не ставили. Она опасалась, что ей не найдется другой роли, кроме той, в которой ее видели рыцари: роли тщеславной, слабой женщины, которую нужно кормить и защищать. Оливер Старки предоставил в ее распоряжение собственный небольшой домик на улице Мажистраль. Домик был по-холостяцки аскетический и переполненный книгами. В ее комнате стояла простая жесткая кровать и конторка. Ампаро поставили походную кровать в смежной комнате. Дом стоял рядом с Английским обержем. Поскольку последний пустовал уже много лет, его заняли Матиас с Борсом.

Она мало виделась с Матиасом с момента их отбытия. На корабле он часами разговаривал со Старки и Джованни Каструччо; к тому времени, когда они высадились на берег, он знал о ситуации, о расположении сил ордена, об их запасах и моральном духе, об их связях с Мдиной и Гарсией Толедским больше, чем кто-либо, за исключением горстки рыцарей. По прибытии Ла Валлетт повел его осматривать крепостную стену и места возможных турецких позиций; тем вечером Матиас вернулся с двумя крепкими юнцами, которые притащили ящик восковых свечей, бочонок вина и четыре жареные курицы.

Они ели в трапезной обержа. Матиас сообщил новость: турки высадились на севере, в заливе Гейн-Туффейха, который Карла хорошо знала. Опасались, что турки нападут на Мдину, но он считал это полной ерундой и посоветовал Ла Валлетту не отвлекаться. Его знания о турках были энциклопедическими, она чувствовала, что он гордится их доблестью и хитроумием и с печалью вспоминает, как жил среди них. Несмотря на его нежелание снова оказаться в котле войны, титаническая драма, разворачивающаяся сейчас, явно завладела его фантазией.

— Я связан определенными обязательствами, — сказал он, — и буду занят до тех пор, пока турки не высадятся и их намерения не станут яснее, но как только я докажу свою верность делу, я буду волен поступать так, как считаю нужным, потому что только свободным я буду полезен Ла Валлетту.

Все это было слишком непонятным для Карлы, но Борс знал его лучше.

— Собираешься выйти за стену и отправиться в лагерь неверных? — спросил Борс.

— Если правильно экипироваться, что сделать очень несложно, я еще проще смешаюсь с ними, чем с вашими франками.

— Что, если вас поймают? — спросила Карла.

— А тем временем вы, — продолжал Матиас, пропуская ее вопрос мимо ушей, — отправитесь просматривать записи в церкви Благовещения, в «Сакра Инфермерии» и в camerata.

— И что я там скажу?

— Скажете, что хотите подтвердить личность мальчика, поскольку на него свалилось неожиданное наследство. — Он взглянул на ее рот, что делал теперь все чаще. — И немалое наследство. Вы действуете по поручению завещателя, который полностью доверяет вам и чье имя вам запрещено раскрывать. — Он развел руками, словно не было ничего проще. — Так вы ни разу не солжете и в то же время никого не выдадите. Вряд ли найдется такой грубиян, который станет допрашивать благородную даму вроде вас.

Взгляд его сияющих глаз переместился, словно против его воли, на ее шею и грудь. Она знала, что он хочет ее тела и мысленно уже сжимает ее в объятиях. Она желала его с не меньшей силой. Тот факт, что он бросал сладострастные взгляды и на Ампаро, лишь усиливал ее желание. Матиас поднялся из-за стола и жестом позвал Борса.

— Мы на бастионы, присмотреть за наемниками и ополченцами. В темноте у людей проявляются такие мысли, которые они держат при себе при свете дня.

С этими словами он ушел, оставив ее гадать, на что похоже прикосновение его рук.

В субботу он заехал, возвращаясь с разведки, сообщить, что авангард из трех тысяч турок, включающих и отряд янычаров, высадился в заливе Марсашлокк, в пяти милях южнее. Они разграбили деревню Зейтун и окружили христианский патруль, которому удалось уйти, только потеряв нескольких рыцарей убитыми и пленными. В числе захваченных турками был Адриен де ла Ривьер, которому Карла предоставляла ночлег всего несколько месяцев назад. Когда она спросила, что с ним будет, Матиас ответил, что сначала его будут пытать мастера своего дела, а затем его задушат шнурком. В ту ночь Карла плохо спала. Ла Ривьер показался ей тогда таким несокрушимым в своей молодости и отваге. Она задумалась, что же она натворила, затащив своих товарищей в мир, полный опасностей и жестокости.

В воскресенье она вовсе не видела Матиаса.

К вечеру турецкий главнокомандующий, Мустафа-паша, высадился в заливе Марсашлокк с основной частью своей громадной армии. Они разбили лагерь на плоской местности рядом с Марсой, западнее Большой гавани. Карла узнала от Борса, что идут горячие споры из-за того, разумно ли отдавать туркам эту землю без сопротивления, но мнение Ла Валлетта, которого поддерживал Матиас, в тот день победило. Христиан было слишком мало, чтобы они могли вести сражение на открытом берегу. Лучше позволить туркам подойти к стенам. Когда стемнело, сторожевые костры авангарда янычаров загорелись рядом с деревушкой Заббар, в какой-то миле от стены среди округлых желтых холмов.

Все эти дни Ампаро мало говорила, задумчивым взглядом наблюдая за лихорадочной деятельностью вокруг и видя что-то, понятное только ей одной. Она принялась оживлять маленький садик позади дома, безрассудно растрачивая на цветы столь ценную воду. Но она рассуждала так: если всем людям суждено умереть — а она слышала, что люди делают это часто и регулярно, — тогда можно хотя бы оставить на память о себе что-нибудь красивое. Ее волшебное зеркало не показывало ничего в три первых дня в этом доме, словно окно в иные миры задернули занавеской, но Карла нисколько не жалела, потому что все предсказания наверняка были бы безрадостными. Они не музицировали вместе, казалось, что это будет неуместно среди общих мрачных настроений. Их инструменты лежали в комнате Карлы нераспакованные.

В понедельник, когда Матиас заехал к ним, направляясь на разведку во вражеский лагерь, Карла с Ампаро, стоя на коленях, пропалывали сорняки в заброшенном садике. Карла обернулась и увидела, что он улыбается, словно это нелепое зрелище вселяло в него оптимизм.

— Я рад, что вы воспринимаете наше бедственное положение с таким апломбом, — сказал он.

Карла стряхнула с рук мелкую пыль и подошла к нему. Ее сердце дрогнуло при виде его лица и при звуке его голоса, и она подумала, что это, наверное, заметно.

— Мы хотели найти себе более полезное занятие, — сказала она, — но нам ничего не позволили. Отец Лазаро сказал нам, что лазарет — это тоже мужская вотчина. И нам, разумеется, запрещено даже приближаться к его стенам.

— Когда лазарет выплеснется прямо на улицы, Лазаро придется изменить свое мнение.