Религия - Уиллокс Тим. Страница 48

— Неужели он способен на такое вероломство?

— Он кастилец.

— А император Филипп тоже допустит гибель Мальты?

— Если вслед за тем он обретет ее снова, причем как исключительно испанское владение, почему бы нет? Карл Пятый отдал Мальту рыцарям, только чтобы забыть об их существовании после изгнания ордена с Родоса. В то время остров уже обеднел и почти не имел стратегического значения. Но это было сорок лет назад, до того, как возмужал Сулейман, до катастрофы в Северной Африке, [75] до того, как Карл Пятый разделил империю между сыновьями, [76] до того, как Лютер расколол христианский мир пополам. С тех пор как рыцари обосновались на Мальте, весь мир перевернулся с ног на голову.

Гислери покачал головой. Он все-таки не был убежден до конца.

— Толедо колеблется, потому что потеря и Мальты, и испанского средиземноморского флота будет таким огромным несчастьем, какое будет трудно перенести, — сказал Людовико. — А там, где собирается много турок, несчастья случаются слишком уж часто. Толедо будет тянуть время, наблюдая, откуда дует ветер. Но если я сумею уговорить его послать хотя бы небольшую помощь, скажем тысячу человек, тогда Толедо сможет заявить, что, дескать, сделал все, что было в его силах, а рыцари Ла Валлетта будут благодарить меня за содействие, инквизитор ли я или нет.

Гислери взвесил все возможности.

— Но сможет ли наша конгрегация собрать требуемые средства убеждения? Подкупать богачей дорого, вот почему я до сих пор не понтифик. Толедо не беден, а скупость испанцев — это просто не более чем легенда.

— Продвижения по службе, богатые священные реликвии вместе с подарками его святейшества Папы сильно превосходят те суммы, которыми располагает наша конгрегация. Ватикан сможет собрать более чем достаточно, чтобы подкупить не только Толедо, но еще и все важные фигуры в ордене иоаннитов. — Людовико подался вперед. — Пусть Медичи платит музыканту. А мы тем временем будем заказывать музыку.

Гислери снова дернул себя за длинную белую бороду.

— Ваша военная хитрость состоит в том, чтобы обратиться к Медичи, а заодно и к его преемнику. И тогда вы будете облечены папской властью во всей ее полноте.

— Завтра, — сказал Людовико, — я объявлю о своем приезде в Рим и расскажу обо всем Медичи, как будто бы по секрету. Папа снабдит меня необходимыми инструментами и всем, в чем я нуждаюсь.

— И тогда вы вернетесь на Мальту?

— На Сицилию к Гарсии де Толедо, а затем на Мальту.

— А если Мальта уже сдастся Турку?

Людовико ничего не ответил. Он поднялся.

— Как только я покажусь в Ватикане, за мной будут наблюдать до самого моего отъезда. Нам лучше уже не встречаться.

Гислери нахмурился.

— Вы сказали, необходимо предпринять два шага, прежде чем Религия прижмет вас к своей груди. Какой же второй шаг?

— Я присоединюсь к рыцарям на бастионах и пролью собственную кровь, сражаясь против неверных.

Целая гамма эмоций отобразилась в глазах Гислери. Он протянул руку и положил на плечо Людовико.

— Умоляю вас, не уезжайте дальше Сицилии.

Людовико посмотрел на него, ничего не отвечая.

— Вы мне ближе сына, — сказал Гислери. — И гораздо дороже.

Людовико, непривычный к выражению приязни, почувствовал, что тронут. Но все равно ничего не ответил.

— Вы еще молоды, — продолжал Гислери. — В один прекрасный день вы сами наденете «кольцо рыбака». На самом деле я очень надеюсь и молюсь, чтобы так оно и было.

Людовико знал об этом. Он представлял себе каждое действие, которое необходимо предпринять, в виде цепочки валунов, переброшенных через поток. Он с такой страстью желал достичь невозможного. Он мечтал о гибели Ла Валлетта. Он мечтал, чтобы сражение все разрешило. Эти сокровенные мечты, верил он, были выражением силы всеобъемлющей и глубокой: воли Господней.

— Вы запрещаете мне это? — спросил он.

Гислери вздохнул. Покачал головой.

— А если вы погибнете?

— Я полагаюсь на защиту Господа, — ответил ему Людовико. — Вы дадите мне благословение?

— Как члену священной конгрегации? Или как рыцарю Иоанна Крестителя?

— Тому, кем я должен стать, чтобы исполнить волю Божью.

Вторник, 5 июня 1565 года

Берег залива — Эль-Борго — ночь

Ночь. Ветер. Звезды. Море. Камни.

Дни были жаркими и изнурительными, зато ночи прохладными, как и эта ночь, и зеленого льняного платья Ампаро было недостаточно, чтобы защитить ее от холода. Она обхватила колени тонкими руками и дрожала на зябком ветру. Темное волнистое море было прорезано лентами серебра, растущая луна низко висела среди пыли небесной. Направление ничего не значило для Ампаро, точно так же, как и время. В том месте, где она сидела, устроившись между штабелями бревен на берегу залива Калькара, только эти нежные друзья — ветер, море, звезды, луна и ночь — были ей знакомы, только они давали ей утешение. У нее на коленях лежало ее волшебное стекло в кожаном цилиндрическом чехле. Она пыталась прочесть тайны его зеркал при свете луны, но ангелы ничего не говорили. Все, что она видела, — сполохи красок. Красивые узоры, но ничего больше. Неужели ангелов спугнула та ненависть, которая сейчас была разлита повсюду вокруг нее? Или, поскольку Ампаро была влюблена, она уже больше не нуждалась в их советах?

Тангейзер ушел, бродил где-то среди нехристей за чудовищными стенами, внутри которых укрывались все они и из-за которых она чувствовала себя загнанной в капкан. Когда не было ни его, ни Бурака, чтобы заполнить время, день тянулся медленно. Квартирмейстер отругал ее за то, что она тратит воду на цветы, и ей ничего не оставалось, как только наблюдать, как они умирают. К закату солнца Тангейзер не вернулся. Измученная ожиданием и беспокойством, она отправилась на берег посидеть в тишине. Но тишина была изгнана из этого места. Пушечные выстрелы сотрясали землю с восхода солнца до темноты. От периодических криков пехотинцев у нее мороз шел по коже. Мужчины орали или бормотали молитвы. Хлысты, свистки и проклятия погоняли рабочие отряды, несчастных людей в цепях, которых заставляли возводить все выше и без того бесконечно высокие городские стены. А в оберже предавалась мрачным размышлениям Карла, которая не могла найти своего мальчика. Возможно, хотя она не говорила об этом, она была расстроена еще и потому, что Тангейзер сделал Ампаро своей любовницей.

Что касается неведомого мальчика, Ампаро не испытывала по его поводу вообще никаких чувств. Это была задача, требовавшая связать события глубокой давности с будущим, которого еще не было, загадка, которая ставила ее в тупик. Всего несколько часов до и после настоящего момента были для нее пределом, дальше которого ее воображение не простиралось. Завтра было очень далеко, а вчера уже ушло. Надежды были ей непонятны, а воспоминаний было мало. Она надеялась, что мальчик найдется, тогда Карла была бы счастлива. Пока Карла не появилась среди ивовых зарослей, словно ангел из ее стекла, в жизни Ампаро чего только не было. А с того момента ее жизнь сделалась пронизанной чудом и красотой. Ампаро любила Карлу. Но поиски мальчика были предприятием, в котором для нее не было места.

Что же касается Тангейзера, его она любила с дикой, ужасной страстностью, исходящей из самой ее крови, из самой ее сердцевины, из глубины ее сердца и души. Она полюбила его, когда он рассказал сказку о соловье и розе. Кроваво-красной розе, убившей того, кто ее обожал. Тангейзер подарил ей желтые кожаные туфли с турецкого базара, которые были сейчас на ней. Он подарил ей гребень из слоновой кости, отделанный серебром и расписанный цветочными узорами, который она носила в спутанных волосах. Он заставил ее стонать в ночи, когда она лежала под ним. Он заставил ее рыдать, когда он спал, а она лежала у него на груди, охваченная страхом, что он может погибнуть. Ампаро знала, что она не похожа на других женщин. Как и почему, она не смогла бы объяснить, но так было всегда. Она думала, что знает о плотской страсти все. Это вечно окружало ее — начиная со спаривания коров, которых разводил ее отец. Она видела и испытала это в убогих лачугах, где она ночевала за время своих скитаний, на узких жестоких улицах Барселоны. Она помнила продавца сладостей, который ударил ее ногой в лицо, и батраков, которые заваливали ее на землю, а потом, кончив, мочились на нее. В мире, который она делила с Карлой, в мире музыки, лошадей и мира, подобным вещам места не было, о них никогда и не говорили вслух. Поначалу это поражало Ампаро, но годы шли, и она сама стала забывать об этом. Как и для Карлы, плотская любовь оставалась для нее загадкой. И вот она увидела Тангейзера обнаженным. Ее сердце едва не остановилось, когда она увидела буквы, колеса, полумесяцы и красный раздвоенный кинжал с рукоятью в виде драконьей головы, которыми были бесшабашно расписаны его руки, бедра и икры. Он действительно был тот человек, которого она видела в волшебном стекле. Она тоже разделась перед ним с безудержной и бесстыдной радостью и отдалась ему, и он ее взял.