Появление Сесса - Тови Дорин. Страница 21

…Но гроза пронеслась, снова засияло солнце, над тропой закурился пар, и градины таяли прямо на глазах. Мы пошли дальше к озеру Саммит, а потом вновь начали подниматься петляющими зигзагами. Лес остался внизу, и мы шли по ярко-рыжей осыпи, глядя на ледники за вершиной Маунт-Кастер. И добрались до перевала Картью, откуда открывался вид на оба озера Кастер гораздо ниже нас. И тут настало время возвращаться. Наши три часа истекли. Близился вечер, так что идти дальше было нельзя, а мы так и не увидели нашего гризли!

И вообще ничего не видели. Даже снежного козла. Все зря! Или нет? Мы посмотрели на ледники, вспомнили молнии, вспыхивающие среди пиков, солнце, засиявшее, когда гроза миновала.

Спускались мы много быстрее. И идти до озера Камерон нам оставалось не больше получаса, когда я прежде Чарльза обогнула скалистый выступ и увидела впереди на тропе какого-то зверя. Серого, с головой, похожей на лисью, но с шерстью длиннее и грубее, смахивающей на барсучью. Он сидел на оранжеватом пятне вечернего солнечного света, пробивающегося сквозь древесные ветки. Я помахала рукой за спиной, чтобы Чарльз остановился, и мы замерли, точно две тени. Но секунду спустя зверь нас увидел и словно заскользил вверх по склону. Ноги у него казались коротковатыми, но хвост был совсем лисий, и мне еще не доводилось видеть, чтобы лесной зверь двигался с такой быстротой.

— Серая лиса! — в один голос сказали наши соседи по кемпингу, когда мы рассказали им о нашей встрече, и мы придерживались того же мнения. Пока не описали серого зверя сотруднику парка ближе к ночи и не узнали от него, что видели росомаху. Сам он ни одной в жизни не видел, если не считать чучела в музее. Это же одно из самых редких канадских животных, старательно избегающее людских глаз… Черт! Ну и повезло же нам.

Далее мы услышали от него, что росомаха, кроме того, — одно из самых свирепых животных Северной Америки, если учитывать ее небольшие размеры. Единственное, не отступающее перед гризли, насколько известно. Конечно, гризли может прихлопнуть ее одним ударом лапы, но для этого надо достать ее этой лапой, а стремительность, злобность и острые зубы росомахи ставят гризли в тупик, и он предпочитает с ней не связываться. Собственно говоря, объяснил наш собеседник, это ведь ласка величиной с лисицу, ну а какой характер у ласок и хорьков, нам известно. Нет, на людей росомахи не нападают. И ведут уединенный образ жизни, потому-то их и видят так редко. Вероятно, мы должны сказать спасибо грозе. Наверное, росомаха не успела укрыться, ее густой длинный мех намок, и она расположилась на солнышке подсушить его. Черт! — повторил он с завистью. Гризли он навидался досыта, но увидеть росомаху!..

Под конец мы все-таки увидели гризли — в последнюю нашу неделю в Канаде. В Гранит-парке, на который я, собственно, уповала все время, и тем больше была моя гордость, потому что накануне ночью у меня душа ушла в пятки.

Правда, от жуткого холода. Наш фургон стоял в Апгаре на озере Макдональд… по прямой не так уж далеко от озера Траут, возле которого погибла одна из девушек, и хотя мы находились в настоящем кемпинге, медведей вокруг хватало. В этот же вечер егерь рассказал нам, на какую глупость способны люди. Вот, например, недели две назад пешие туристы забрались в отгороженную веревками часть кемпинга и устроились ночевать в спальных мешках под открытым небом. Участок огородили, чтобы дать возможность вытоптанной траве набраться сил, и уже больше месяца там никто не ночевал. Туристы пробрались туда тайком, чтобы не платить в кассу кемпинга за ночной отдых. Но они не знали, что по ночам там проходят медведи. И один рыжий юноша был разбужен ударом по голове. К счастью, разбудил его таким способом барибал. Видимо, медведь счел его рыжую шевелюру за шерсть сурка. Во всяком случае, услышав человеческий вопль предполагаемой добычи, он сразу кинулся наутек. К счастью, юноша отделался поверхностной раной, которую, правда, пришлось зашивать. Но будь это гризли, он был бы убит.

Послушав эту историю и почитав на сон грядущий «Ночь гризли», неудивительно — мы же теперь были в парке Глейшер, где разыгралась трагедия, — что я проснулась в три часа ночи, ощущая, что окружена медведями, и обнаружила, что совсем заледенела. В окна фургона лился серебряный свет луны, и я поняла, что Чарльз тоже не спит.

— Бррр! Ну и холодина же тут, — сказал он и подскочил на постели. — Господи! Дверь открыта настежь!

Он не ошибся. Вновь закапризничал один из этих неукротимых замков, и, видимо, мы его плохо заперли. Но каким образом дверь открылась? Фургон же был неподвижен! Кто-то открыл ее когтистой лапой? Толкнул носом? И вот-вот появится тяжелая голова, увенчанные горбом плечи?

Чарльз слетел с постели, ухватил дверь и закрыл ее.

— Все в порядке, — сказал он.

Но так ли? А что, если дверь откроется, когда мы уснем, а снаружи окажется медведь… и заберется внутрь, отрезав нам путь к отступлению?

Я пролежала без сна до утра, спрашивая себя, почему я не способна ничему научиться… Для чего мне понадобились медведи, когда мне так хорошо и уютно было дома в нашей долинке? И вопрос этот я задала себе с еще большей настойчивостью на обрыве, высоко-высоко над перевалом Логана.

Мы прочли, что это наиболее удобный путь в Гранит-парк. Оставить фургон в высшей точке перевала на обочине шоссе и пройтись по семимильной Верхней тропе. «Она вторгается в царство снежных коз, толсторогов и пум, — сообщал путеводитель, — и вьется выше границы леса». Упоминался также альпийский луг, усыпанный горными лилиями и горечавками, а дальше целые склоны заросли бородачом — эффектным травянистым растением с высокими прямыми метелками. Будто волнующееся море кремовых и красных плюмажей. До сих пор нам доводилось видеть его только на фотографиях. В жаркие дни эти склоны посещают медведи и олени, спасаясь там от жалящих насекомых, повествовал путеводитель. И добавил, будто требовались еще какие-нибудь соблазны, что «ореховки, орлы и всякие другие птицы, предпочитающие горы, превратили их в свой воздушный приют».

Очарованная этой картиной, я не обратила внимания на строчку, в которой говорилось, что местами тропа проходит по выемкам, пробитым в стене обрыва, и вспомнила о ней, когда пиявкой вцепилась в пояс Чарльза, едва мы добрались до такой выемки. Ноги у меня стали ватными, а Чарльз твердил, чтобы я не смотрела вниз.

Собственно, с этого и начался наш путь — там, где на перевале тропа ответвляется от шоссе, она тянется по горизонтальному уступу, а шоссе внизу словно проваливается. Собственно говоря, несколько сотен ярдов тропа нависает над шоссе, будто хоры. Так как же я могла не смотреть вниз, если всякий раз, когда я переставляла дрожащие ноги, мой взгляд невольно устремлялся на машины, одолевающие перевал далеко подо мной?

Я чувствовала себя мухой, ползущей по стене. И жалела, что я не муха. Присоски на подошвах пришлись бы мне в самый раз.

— Может, вернемся? — спросил Чарльз.

— Нет. Я намерена увидеть этого гризли, — ответила я.

Мы продолжали брести вперед по уступу, и на полпути — естественно! — появилась спускающаяся нам навстречу девушка. Мне пришлось отцепиться от Чарльза, чтобы дать ей пройти. Чарльз обогнул ее. Она небрежно обогнула меня.

— Боитесь высоты? — осведомилась она, проходя мимо.

Когда потом я спросила Чарльза, как она догадалась, он ответил, что ясновидящей быть не требовалось.

— У тебя был такой вид, будто ты переходишь по канату через Ниагару, — сказал он. — И позеленела же ты!

Но я дошла! Уступ наконец остался позади. Теперь мы шли по обычной горной тропе. Впереди нас поджидали еще карнизы, но они первому в подметки не годились. И я радовалась, что решила не возвращаться. Около трех миль тропа вилась почти горизонтально, и красота вокруг была потрясающая, как и вид на долину внизу. Затем за седловиной Хейстак-Батт начался довольно пологий подъем. Теперь мы пересекали склон под острым краем Садовой Стены, как называют эту грандиозную часть Грейт-Дивайда. Над нами среди камней сновали сурки — главная приманка для проголодавшихся гризли. Под нами слева виднелись купы ольхи и осыпанные ягодами кусты, среди которых мог скрываться медведь.