Зелен камень - Ликстанов Иосиф Исаакович. Страница 4
С мирным временем пришла забота и о самом городе. Асфальт ложился на старый булыжник, вдоль улиц поднимались чугунные фонари-канделябры, на окраинах строились кварталы новых домов, сменявших обветшавшие бараки.
Павел улыбнулся, увидев пятитонную машину, высоко нагруженную детскими двухколесными велосипедами: завод детских велосипедов в военное время давал военное снаряжение. Потом, проходя мимо здания облисполкома, он увидел хоровод ребятишек, мчавшихся вокруг фонтана на велосипедах, и залюбовался пестрой картиной.
Улица Ленина шумела. Здесь в последнее время было построено особенно много; все было велико, внушительно. От театрального сквера, где на серой гранитной скале лицом к любимой Москве стоит памятник Ленину, открылся вид на здание Политехнического института имени Кирова.
Горнозаводск развертывался перед Павлом многогранный и деловитый. Павел рос с этим городом, и порой ему казалось, что он прожил и сделал гораздо больше, чем это было в действительности. Теперь он чувствовал, что главное впереди, — и это было острое, тревожное, радостное чувство.
Свое назначение на далекую шахту, заброшенную в тайге, молодой инженер воспринимал как одно из бесчисленных условий великого всенародного движения к заветной цели.
Помнил ли он о Мельковке, о Халузеве? Да, помнил, но посещение Халузева он поставил в самом конце деловых забот, неосознанно желая необычное сделать обычным, не имеющим особого значения.
Домой Павел вернулся в шестом часу вечера. Матери не было; она оставила записку: «Обед в духовке. Валентина звонила. Встретимся у театра».
Он пообедал, переоделся и подумал:
«Теперь — последний визит».
2
Почти безлюдная улица открылась перед Павлом, малопроезжая, с узкой полоской булыжной мостовой. Казалось, тишина Мельковки шла от почерневших бревенчатых домишек, щедро украшенных резьбой, от плотно занавешенных окон. Автомобильные гудки и шум трамвая доносились с Привокзальной площади смутными отголосками.
«Полюс спокойствия», улыбнулся Павел. Фамилии домовладельцев были обозначены на жестянках, прибитых под козырьками калиток. Рядом со стандартным фонарем № 53 он увидел табличку «Дом Н. И. Халузева» и, отступив на край тротуара, окинул взглядом жилище мельковского обитателя — плотно сложенную из толстых бревен пятистенку на высоком фундаменте синеватого шарташского гранита. Бросилось в глаза, что все окна, кроме одного, несмотря на ранний час, забраны ставнями.
«Крепкий домок», подумал он, поднявшись на крылечко, протянул руку к звонку старого фасона с надписью вокруг вентиля «Прошу повернуть» и не успел позвонить.
Послышался шорох, шаркнул засов, звякнула цепочка, дверь приоткрылась, и слабый, глуховатый голос с мягким старческим придыханием медленно произнес:
— Добро пожаловать, дорогой, взойдите!
Это было неожиданно и неприятно: Павла поджидали.
— Никомед Иванович? — спросил он, ступив через порог.
— Точно, точно! Прошу!
В сенцах было темно. Халузев запер дверь и, придерживаясь за стену, медленно прошел мимо гостя, показывая дорогу.
— Сюда пожалуйте! — приговаривал он. — Спокойненько идите, приступочков нету.
Через темную переднюю они вошли в комнату, в которой было открыто лишь одно окно из трех. Наконец Павел смог разглядеть Халузева. Перед ним стоял тщедушный седобородый старичок, как видно очень взволнованный. Пальцы костлявых, болезненно белых рук, дрожа, перебирали прядки в кисточке шелкового пояска на серой сатиновой косоворотке.
Склонив голову, Никомед Иванович некоторое время смотрел на Павла, потом вдруг обмяк и тяжело опустился в кресло у круглого стола.
— Вот и ослабел, — проговорил он тихо и вытер глаза платочком. — Дождался и ослабел. Не обращайте внимания, Павел Петрович. Недавно после воспаления легких встал. Случайно выжил. Слаб весьма. Доктор долгих дней не сулит.
— Я думал, что вы лежите…
— Лежу, лежу, голубчик… А сегодня вот встал. Как же! Все в окошечко глядел. Знал, что к умирающему придете. Издали увидел вас…
— Вы меня знаете, — сказал Павел, глядя на колечко с ярким зеленым камешком, свободно сидевшее на безымянном пальце правой руки старика, — а мне не приходилось с вами встречаться.
— Да нет же, встречались, много раз встречались! — усмехнулся Халузев. — Только вы меня не замечали. Старички народ неприметный для молодежи. А я вас видел и когда вы в школу бегали, и когда на стадионе «Динамо» по боксу отличались, и когда в институт ходили. Как же! Мне легко было всюду поспеть: булочками я торговал от артели имени восьмого марта. Булочка кругленькая, она катилась, а я за нею… — Он рассмеялся хрупким смехом и затем долго не мог отдышаться. — Только на военное время потерял вас. Уж очень вы скоренько в Донбасс собрались. — Он призадумался, упершись кулаками в колени, наклонившись к Павлу. — А ведь вы, дорогой, передо мной в долгу, хоть напоминать и не стоило бы. Сколько я за вас свечей сжег… Верите ли?
— Я вам очень благодарен… если не за свечи, то за внимание…
— Вот, вот, внимание! — с чуть насмешливой улыбкой подтвердил Халузев и тут же посерьезнел. — Вы единственный сын моего спасителя от лютой смерти покойного Петра Павловича Расковалова. Я должен был его волю выполнить.
Медленно пройдя через комнату, Никомед Иванович выдвинул ящик стеклянной горки, сдул пыль с того, что достал, приблизился к Павлу и молча протянул пакет из жесткой, сильно пожелтевшей бумаги. Впервые Павел увидел крупный, резкий почерк своего отца. Надпись на конверте гласила:
«В случае преждевременной смерти моего сына вручить жене моей г-же Расковаловой Марии Александровне
ЕГО БЛАГОРОДИЮ ГОРНОМУ ИНЖЕНЕРУ
г-ну РАСКОВАЛОВУ ПАВЛУ ПЕТРОВИЧУ»
Павел поднял голову; Халузев смотрел в упор, точно подстерегал каждое движение.
— «Его благородию»?.. Кажется, право на это звание получали кончившие высшее учебное заведение. Отец был уверен, что я стану горным инженером?
— Веры не было, а надежда имелась, — слегка пожав плечами, ответил Халузев. — По надежде и сбылось.
— А если бы я не стал горным инженером?
— Все равно волю Петра Павловича я при случае выполнил бы. Прошу пакет вскрыть.
Перочинным ножом Павел взрезал конверт по верхнему краю, вынул сложенный вчетверо лист тонкой полотняной бумаги, пробежал взглядом по строчкам и почувствовал облегчение: почти ничего о матери.
Снова, уже внимательно, он прочитал краткую завещательную записку:
«Сын мой!
Разыщи г-на Халузева Никомеда Ивановича, проживающего в г. Горнозаводске, по улице Мельковке, в собственном доме, № 53.
Вручи г-ну Халузеву Н. И. завещание и вступи во владение завещанным, если г-н Халузев Н. И. не предъявит встречный документ, лишающий данную запись ее законной силы.
В случае установления деловых отношений с г-ном Халузевым Н. И. соблюдай уважение младшего к старшему, искренне желающему тебе добра.
Надеюсь, что мой подарок будет употреблен тобою с пользой, может быть послужит основанием благополучия как твоего лично, так и твоей матери.
Твой любящий отец
Ниже имелась приписка:
«Подлинность сей завещательной записи заверяю.
Чувство, уже испытанное Павлом накануне, снова вернулось и властно тронуло сердце. Лицо его затуманилось, рука, державшая завещание, дрогнула; тем неприятнее показался настороженный, почти жадный взгляд Никомеда Ивановича, следившего за каждым движением своего гостя.
— Вам известно содержание письма? — спросил он.
— Как не помнить… Разрешите! — И Никомед Иванович, по-старчески далеко отставив записку, прочитал ее, сложил и, забрав свою жиденькую бородку в горсть, проговорил задумчиво, как бы про себя: — В этом самом покойце было составлено. Сколько лет тому, а вот точно вчера… Бежит, бежит время, нас, маленьких, не спрашивает! — После краткого молчания спросил: — Что же насчет завещанного не любопытствуете?