Зелен камень - Ликстанов Иосиф Исаакович. Страница 50

— Да, есть, существует «альмариновый узел», — продолжал Павел, стараясь не встречаться с оледеневшим от ужаса взглядом Марии Александровны. — Вот в борьбе за этот узел он и топтал меня.

Раздался тонкий, почти визгливый голос:

— И тебя я нашел, друг милый! Ну, здравствуй, здравствуй, голубчик!

В дверях возник гневный разоблачитель — Георгий Модестович. Его детские сиреневые глазки сверкали, он точно выше стал, этот щупленький старичок. Войдя в комнату, Георгий Модестович протянул руку к груди Павла.

— Звездочку надел! Звездочку носит! — закричал он пронзительно. — Звезда есть эмблема советской власти! Честные люди ее на лбу да на сердце носят, а ты снимай! Отдай звезду, а то продашь, гляди что! Ведь ценность, тоже ценность… — передразнил он Павла. — Лишнюю рублевку заработать и то такому лестно!

— Что это вы, Георгий Модестович! — И Павел прикрыл звездочку рукой. — Что вы говорите!

Запал подошел к концу. Пошатнувшись, Георгий Модестович провел в воздухе рукой, ища опоры, медленно опустился на стул, который ему подставила Валентина.

— Мало ему честной зарплаты! — горестно воскликнул он. — С Никомедкой Халузевым спутался, Никомедку в Гилевке баженовской под боком держал, коммерцию с ним завел — камень актерам да актеркам маклачит… Ах ты, господи!

— Как вам не стыдно о Павле такие вещи говорить, Георгий Модестович! — всплеснула руками Мария Александровна. — Павел — маклак! Вы подумайте, в чем вы его обвиняете!

— А что у него за дело с Никомедкой? — закричал Георгий Модестович. — Где он тот альмарин добыл? У Халузева! Камень-то Федюшкиной работы, пустоваловской особой грани. Ты его спроси, мамочка, как он камень актеру маклачил: инженер из Новокаменска, мол, свои ценности продает… Что он молчит!

— Павел, ты слышишь, Павел! — бросилась к сыну Мария Александровна. — Что все это значит? Почему ты молчишь?

Уже через минуту после этого Валентина не решилась бы сказать, что она увидела: слезы наполнили глаза Павла, блеснули и тут же исчезли. Бледный, с искаженным лицом, он глухо проговорил:

— Нет, этого он не мог сделать! Это не он, не он! Халузев — да, но не он! — и закрыл лицо руками.

В открытое окно послышался шум колес, кто-то баском прикрикнул на лошадь, и, широко открыв дверь, в комнату, не постучав, быстро вошел Никита Федорович.

— Павел Петрович, — проговорил он поспешно, — тебе в Конскую Голову спешно нужно… Прибегала Ленушка, говорит — Роман в свой ум вошел, начальство кличет. Тихон уже уехал в Конскую Голову… Здравствуйте, Валентина Семеновна!.. Идем садиться, Павел Петрович, — и вышел.

— Павел Петрович, дорогой мой! — подхватил его под руку Абасин, отвел в сторону, зашептал на ухо: — Павел Петрович, уезжать никак нельзя! Вас просит, очень просит к себе тот человек, которому вы в Горнозаводске по телефону звонили. Он вас будет ждать, он уже, вероятно, приехал в Новокаменск из Кудельного и ждет вас. — Он выхватил свои никелевые часы: — Тьфу, напасть, опять забыл завести… Но он назначил на час, в доме приезжих…

— Игошин?!

— Да, точно, если знаете. Мой друг с малых лет. Прекрасный, удивительный человек!

Некогда теперь, Максим Максимилианович! Прошу, скажите ему: очень хочу встретиться с ним. Федосеев должен был вчера ему из треста в Горнозаводск звонить. Хорошо, что Игошин сам приехал. Скажите Игошину, что я в Конской Голове буду ждать от него весточки… А пока передайте ему это: может быть, это ему многое скажет. — Он достал из бумажника погашенное завещание отца, письмо Халузева, записку, найденную в кисете. — Прощайте, Максим Максимилианович! Теперь со спокойной душой поеду в Конскую Голову. — Он уже взялся за ручку двери, но задержался, вернулся к старику. — А вы, Георгий Модестович, возьмите звездочку. Надеюсь, придет время, когда вы мне ее вторично подарите. — И, заставив Георгия Модестовича взять рубиновую звезду, бросился за порог.

— Павел, куда ты? — спросила Валентина, когда он уже сел в экипажик. — Скажи, что мне думать, Павел?

— Нельзя терять время, Валя. Может быть, дело идет к концу. Что бы там ни было, как бы тяжело ни было мне, но кончится, кончится все это! — Ей показалось, что его глаза снова готовы наполниться слезами. — Прощай!

— Возьми меня с собой! — умоляюще проговорила Валентина. — Я измучаюсь, думая о тебе.

— Останься с мамой! — приказал он. — Едем, Никита!

Улица опустела.

Еле передвигая ноги, Валентина направилась к дому и столкнулась с дядей. Он пообещал вскоре вернуться, попросил не отлучаться от Марии Александровны и напоить чаем старика, которого он устроил в своей спаленке отдохнуть.

— Что все это значит, дядя? — спросила она. — Что происходит вокруг Павла?

Абасин не ответил и исчез.

…Экипажик мягко катил по тракту. Никита Федорович слушал внимательно, а когда Павел замолчал, не скоро откликнулся.

— Так как же все-таки, по-твоему? Если судить окончательно — он это или не он? — спросил наконец Самотесов.

— Не знаю, на чем остановиться… Он или не он? Как можно решить! Вернее всего он!

— А я тебе вот что скажу: нет!

— Почему ты так думаешь?

— Потому что такого человека земля не стерпит. Такой человек немыслимое дело! — И Самотесов стегнул вожжами по запотевшим бокам конька.

Глава пятая

1

Постоялец дома приезжих, к которому явился Абасин, только что умылся с дороги и, по-видимому, был в отличном настроении. Доктора он встретил дружеской улыбкой, извинился, что потревожил его так поздно ночью звонком из Кудельного, усадил поудобнее, вгляделся в его лицо и посерьезнел.

— А где Павел Петрович? — спросил он. — Не удалось извлечь его из Конской Головы?

— Нет, Мария Александровна по моей просьбе навестила его и привела.

— Так почему же вы его не притащили? Отказался с Игошиным побеседовать? Быть не может!

— Нет, нет! Он говорит, что сам хотел с вами встретиться, что Федосеев должен был вчера вам в Горнозаводск звонить. Обрадовался, когда узнал, что вы в Новокаменске, зажил, что прямо из Конской Головы к вам явится, в дом приезжих. Но его внезапно в Конскую Голову вызвали.

— Опять, значит, встреча не состоялась! Ну не везет нам с Павлом Петровичем! То одно, то другое помешает… А это что за бумаги?

— Просил передать.

— Спасибо! — Игошин заставил себя отложить бумаги, поинтересовался: — Что это глядите вы странно? В чем дело?

— Тяжело было, — вздохнул Абасин. — Ведь у меня форменный семейный совет состоялся. Мария Александровна, будучи проездом в Кудельном, пригласила ко мне и Валентину. Все собрались.

— Понимаю! На нервах проехались. Жаль, очень жаль! Не хотелось лишних переживаний молодым людям доставлять… О чем разговор на семейном совете был, если разрешите?

Доктора он выслушал с настороженным вниманием; особенно заинтересовали Игошина слова Павла об «альмариновом узле» и о силе, которая до сих пор скрывалась за дверью.

— Он об этой силе говорил? По имени не называл?

— Не называл… Да я бы заставил его свои предположения высказать, если бы не этот старик — Семухин. Он как снег на голову свалился.

— Гранильщик? Георгий Модестович? — удивился Игошин. — Он-то откуда взялся?

— Из Горнозаводска через Баженовку, Гилевку… Поспел в самый разгар беседы, обвинил Павла Петровича в том, что тот в Горнозаводск ездил ради подпольной продажи альмаринов, что он эту торговлю ведет совместно с каким-то Халузевым…

— С Никомедом? С Никомедом Ивановичем?

— Точно, точно, с Никомедом!

— Как принял это обвинение Расковалов? — нетерпеливо спросил Игошин.

— Был положительно убит… Закрыл лицо руками, несколько раз повторил: «Он не мог этого сделать, это не он…»

— Это Халузева касалось?

— Нет, определенно кого-то другого. Он так и сказал: Халузев, мол, мог это сделать, а «он» нет. Кто «он» — неизвестно.

— Так, так! — Игошин, точно ему изменило спокойствие, быстро прошелся по комнате, отрывисто спросил: — Зачем Расковалов в Конскую Голову поехал?