Боже, спаси Францию! Наблюдая за парижанами - Кларк Стефан. Страница 15

— Эй! Эй!

— Ого!

— Нет, я европеец! Вот дерьмо!

Судьбоносное слово возымело неописуемый эффект!

— О! — Так раздражавшая черноусого женщина сунула документы в пластиковый скоросшиватель.

Мужчина тут же принялся громко кричать о правах человека и тому подобных нелепостях, что ни в коей мере не повлияло на абсолютно безразличное выражение лица его мучительницы. Дамы из пятой и седьмой кабинок вновь вернулись за свою часть перегородки, выпалив в сторону просителя еще парочку восклицаний. Мужчина заявил, что отказывается уходить. В итоге на пороге появился полицейский и с уставшим видом указал ему на дверь. В надежде найти поддержку черноусый обвел комнату глазами, но каждый из присутствующих уперся взглядом в пол. В комнате ожидания госучреждения не место защите гражданских прав.

Буквально через двадцать четыре часа или близко к этому подошла моя очередь. Кабинка номер шесть. Кабина смерти. Я поприветствовал даму бодрым «bonjour»(но без чрезмерной улыбчивости), стараясь произвести впечатление человека, принадлежащего к европейской нации, и, шепча про себя молитву, молча протянул ей папку с документами.

Женщина пометила галочкой наличие соответствующих бумаг в квадратиках с внутренней стороны скоросшивателя, но, добравшись до фото, недовольно поджав губы, сказала:

— Фотографии должны быть разрезанными.

— А! — вырвалось у меня (про себя я подумал: «Merde!»). — Я не знал.

По моему голосу легко можно было догадаться, что я буду неописуемо счастлив не только вырезать фото требуемого размера, но и помассажировать этой даме ступни, с любым ароматическим маслом по ее выбору, позволь она мне тотчас же опуститься на колени.

— Ничего страшного. — Женщина достала ножницы и уверенной рукой ловко отрезала четыре квадратика фотографий. Возвращая одну, она сказала: — Нам нужно только три.

— А себе оставить не хотите?

Этой фразой я надеялся хоть чуть ослабить накопившееся напряжение официальной обстановки, но дама застыла и пристально посмотрела на меня.

Я уже видел заголовки газет:

Глядя в ее глаза — карие, но потухшие за годы работы с теми, кто презирает ее за то, что вынужден так бездарно тратить свое время, — я понял, что в этом и кроется основная разгадка. Тот парень с усами неверно истолковал ее взгляд. А я не должен промахнуться.

Взяв фотографию со словами «Я очень triste(расстроен). Это фото не самое удачное» и кинув на снимок злобный взгляд, я быстро убрал его в сумку.

Женщина кивнула и почти — почти— улыбнулась.

— На фотографиях interdit(запрещено) улыбаться, — сказал я. — Непорядок, каждый мог бы быть чуть меньше triste.

— Да, было бы приятно хоть иногда видеть улыбки. — Уголки ее губ сделали микроскопическое усилие над собой и побежали вверх, пока она твердой рукой прикрепила одно из моих фото к розовому скоросшивателю. — Вот ваша временная carte de sejour. А когда будет готова постоянная, вас известят почтовым уведомлением.

— Спасибо большое.

— Всего хорошего.

— До свидания.

Счастливый, я выскочил оттуда, готовый расцеловать мое только что полученное розовенькое удостоверение. 1:0 в пользу меня в моей борьбе с Францией! Ну наконец-то, хотя бы сегодня!

Послеобеденный счет зависел от Алексы — да, от нее. Я позвонил, и мы отлично поболтали. Алекса смеялась над моими рассказами о волоките с документами и в разговоре обронила, что Хью Грант tres sexy(ну очень сексуален) в романтической комедии «Ноттинг Хилл». Я принялся судорожно вспоминать — затащил он Джулию Робертс в постель или нет? Спрашивать об этом Алексу по телефону казалось мне невежливым, поэтому я пригласил ее на ланч и стал надеяться на лучшее.

Она удивила меня: предложила пообедать на речном трамвайчике — это такие небольшие теплоходы, переполненные туристами, идущие по Сене от Эйфелевой башни до собора Нотр-Дам и обратно. Вот как? — ведь именно ей не понравилась шаблонная картинка. Может, этот выбор был чем-то сродни уступке? Или это значило, что, по ее мнению, я если и разбираюсь в чем-то, то только в шаблонах и клише.

Я вышел на станции метро «Мост Альма», недалеко от туннеля, в котором погибла принцесса Диана. Немногочисленная группка туристов — большинству из них было чуть за двадцать — стояла посередине моста и любовалась золотистой копией факела статуи Свободы, превращенного в памятник в честь погибшей Дианы. Две монашки в белых одеждах переходили мост по кольцевой развязке, трясясь от страха и рискуя покинуть этот мир очень схожим с принцессой способом.

Река стремительно несла свои зеленые воды, но не доставала даже до ног статуи зуава, колониального солдата, установленной на одной из опор моста. Я слышал, что в особо дождливые времена вода поднимается так, что скрывает его сапоги. А уж если она замаячит ближе к его гениталиям, парижанам пора наполнять мешки песком.

У пристани стояли два речных трамвайчика, похожих на жилые дома из стекла. Алекса сидела на скамейке и, прищурившись, вглядывалась в тусклое солнце. На ней была кожаная куртка, но на сей раз в комбинации с юбкой — мешковатая джинсовая макси, за которой прятались коленки, зато выглядывали гладкие — нежно телесного цвета — икры. Казалось, девушка дюйм за дюймом приоткрывала свое тело.

Наклонившись, я поцеловал ее в щечку.

— Удивлен моим выбором? — спросила она.

Взглянув на ужасного вида махину, я кивнул.

— Я выбрала специально для тебя. Посреди реки мы уж точно не встретим собак.

Теплоходик с прозрачными боками из стекла плыл по Сене. Ощущения были далеки от тех, что испытываешь, находясь на воде. Судно не давало крен, не качалось на волнах, хотя течение было сильным и под мостами частенько закручивалось небольшими водоворотами. Казалось, мы движемся по рельсам.

Сидя на открытой палубе под лучами осеннего солнца, обдуваемый легким бризом, я любовался городом, не отвлекаясь на разбросанный повсюду мусор.

Алекса достала завернутые в фольгу сэндвичи, и тут же раздался приятный хлопок, сопровождающий открытие бутылочек охлажденного пива. А из динамиков тем временем лилась полезная для туристов информация — сначала на французском, затем на английском, немецком, испанском и наконец на языке, напоминающем русский или японский.

Как я понял, кораблик держал курс к центру города и собору Нотр-Дам.

—  A votre droite, — вещал записанный на пленку женский голос, — l?Hotel des Invalides, la tombe de l?Empereur Napoleon Bonaparte.

— По правую сторону от вас, — прорезался оживленный голос американского диктора. — Дом Инвалидов, могила…

По тому, как люди поворачивали голову в тот или иной момент, можно было определить их национальную принадлежность. Одни болгары производили впечатление людей, задавшихся целью все путешествие держать взгляд ровно по курсу.

— Что внутри? — Я начал разворачивать фольгу, облеплявшую сэндвич длиною почти в половину багета.

— Нормандская сосиска — andouille de Vire. [78]

Едва японский диктор успел сказать о Доме Инвалидов, как француз сменил его с просьбой посмотреть налево и пустился в короткие объяснения, что обелиск на площади Согласия является подарком египетского султана…

Вернемся к сэндвичу: половинка багета была начинена кусочками навевающей подозрения серокоричневой субстанции.

— Сосиска? — Скептическая интонация парила в воздухе вместе с речью немецкого диктора о «der Concorde-Platz».

— Да.

Я откусил кусочек и тут же выплюнул его обратно в фольгу.