Гладиатрикс - Уитфилд Рассел. Страница 80
— Которые учинят кровавую баню, — кивнул Фронтин. — Императору должно понравиться.
— Не говоря уже о народе, — поддакнул Бальб. — Славлю тебя, господин мой, твоя идея осенена гением!
— Спасибо на добром слове, ланиста. Надеюсь, ты останешься здесь со мной, чтобы мы могли насладиться зрелищем вместе?
— Почту за честь, — улыбнулся Бальб, молясь про себя, чтобы в этот вечер все сошло гладко.
Его так и преследовал вид мертвого тела Лисандры, распластанного на белом песке.
После услышанного от Палки смеяться и болтать не хотелось уже никому. Эллинки сидели на своих лежанках, угрюмо уставившись в пол. Фиба помогала готовиться Лисандре. Той предстояло драться по-фракийски, в одной набедренной повязке. Устроители игр предпринимали все усилия для умиротворения разгневанных зрителей. Вид ее почти обнаженного тела должен был стать успокоительным средством. Это при том, что по первоначальному плану ей надлежало идти на арену в тяжелых доспехах. Саму Фибу, как им удалось выяснить, должны были выпустить в качестве ретиарии, тоже одетую в один лишь сублигакулум.
Они молча намазывали одна другую маслом, избегая смотреть в глаза. Когда с самым необходимым было покончено, девушкам осталось только заново усесться и ждать. Было слышно, как над их головами, за каменной толщей, притихла арена. Это значило, что поединки осужденных преступников подошли к концу. Наступал черед гладиатрикс.
Лисандра все еще пыталась совладать с потрясением. Мысль о том, чтобы обратить меч против подруг, была отвратительна и невыносима. У спартанцев не было заведено убивать союзников. Но проигрывать схватку было еще более не по-спартански! Она знала, что не сможет биться вполсилы. Наверняка о том же думали и другие. Губы Лисандры сошлись в одну прямую черту. Она вспомнила, как уговаривала Эйрианвен забыть прежнюю дружбу и не давать пощады Сорине.
«Нет, нельзя позволять себе сейчас думать об этом, если только я не собираюсь скорейшим образом воссоединиться с Эйрианвен в Гадесе! Быть может, некая часть моего существа когда-то к этому и стремилась, но моя добровольная смерть лишь разочаровала бы подругу, если бы мы и правда встретились по ту сторону Стикса».
Она обвела своих эллинок взглядом. При всем том, что жизнь в луде и совместное воинское учение очень тесно их сблизили, каждая стремилась остаться в живых. Вернейший путь к выживанию понуждал перешагнуть через мертвое тело соперницы на арене.
«Не соперницы. Врагини! — мысленно поправилась Лисандра. — Женщина, вставшая передо мной на арене, должна называться именно так. Врагам не полагается ни милосердия, ни пощады. Если мне придется прирезать Данаю или заколоть Фибу, что ж, я это сделаю».
— Лисандра!
Вскинув глаза, она увидела в дверном проеме рослый силуэт Катуволька. Он угрюмо смотрел на нее, и она молча поднялась на ноги.
«Дух — это ведь тоже оружие. Если мне доведется драться против какой-нибудь эллинки, то пусть все видят, что я готова и к этому. Промедли я, и они почтут мою медлительность за нежелание биться».
Шагая вперед, она сказала себе, что уже выиграла первую схватку, только это почему-то совсем не радовало ее.
Выйдя из жилого покоя, Лисандра попросила Катуволька оставить ее. Весь длинный путь до выхода на арену она хотела проделать одна. К тому же девушка до последнего не хотела знать, с кем столкнет ее судьба, и боялась, что наставник сейчас вызовет еще кого-то из эллинок. Пусть врагиня как можно дольше остается безликой. Узнать имя значило сразу увидеть в ней человека.
Повсюду суетились служители арены, но шум и голоса постепенно словно бы отдалялись, делались глуше. Лисандра освобождала свой разум, дабы ничто не помешало боевому сосредоточению. Она должна была победить. Она. Должна. Была. Победить.
«Слишком многое стоит за мной. Мои эллинки. Мое войско. Они же пропадут без меня.
Боги, сделайте так, чтобы это оказалась Сорина!»
Остановившись наконец у ворот, Лисандра прикрыла глаза, выдохнула через нос и ступила на песок, приветственно воздевая руки. Уже — Ахиллия, не Лисандра. Она была готова сражаться.
Зрители сразу отозвались на приветствие и стали дружно выкликать ее имя. Уж она-то, Ахиллия, нипочем их не подведет. Уж она-то даст им какое следует зрелище. Да не простое, а несомненно величественное, достойное памяти.
Лисандра остановилась на середине арены. Противоположные ворота лязгнули, отворяясь, и врагиня обрела лицо. При ее появлении зрители чуть не разнесли цирк. Они мигом поняли, что сейчас произойдет битва равных. Живой останется только одна.
Сорина с ума сходила от ярости. Она гневалась и на толпу, и на себя — за то, что во время поединка не удосужилась немного подумать. Даже этой дуре-гречанке Данае хватило здравого смысла понять, что соперницу надо было поводить, как рыбу на удочке, тогда как она, прославленная Амазона, поторопилась убить и лишила зрителей развлечения.
Но вот кого она первым долгом и с удовольствием сейчас задушила бы, так это Лисандру. Ненависть к обнаглевшей спартанке просто сжигала ее. В ушах так и звучали слова, произнесенные тем недомерком в желтой тунике. Они означали, что галикарнасский люд переметнулся от нее к Лисандре. Сорина презирала толпу, но эта измена больно била по ее самоуважению, по ее чести. Тем более что Лисандра была в самом деле ничем. Кучкой навоза. Наглым подростком, нахватавшимся кое-каких приемов. Ничего от истинной воительницы в ней не было и быть не могло!
Когда Сорина узнала, какие изменения претерпело расписание боев, ее сердце так и запело. Боги, не иначе, вознамерились наконец-то наградить ее за все муки. Вот она, желанная возможность поквитаться с сучкой-гречанкой!
Она удалилась в свою комнатку и принялась истово, жарко молиться, чтобы жребий указал разом на нее и на Лисандру. Вот это было бы счастье превыше всего, о чем только можно мечтать!
Она так распалила себя, рисуя воображаемые картины смерти Лисандры, что между бедрами сделалось влажно и жарко. Она будет стоять, политая кровью спартанки, и рубить, рубить на части ее бледнокожее тело, а толпа станет приветствовать каждый удар слитным, яростным криком. В тускнеющих глазах Лисандры смешаются ужас и боль, предсмертные корчи заставят ее обмочиться. Сорина же испытает немыслимое блаженство, железной рукой вгоняя железный клинок в кровавую плоть.
Стремление убить Лисандру успело стать для нее сродни жажде, сосущему голоду. Она не чувствовала подобной ненависти даже к римлянам, которые пролили немало дакийской крови и отняли у нее свободу.
«Дайте мне только одну-единственную возможность, — мысленно повторяла она. — Пожалуйста, боги. Только возможность встать против нее на арене. Больше я ни о чем не прошу».
Она с радостью отдала бы собственную жизнь, лишь бы Лисандра умерла мгновением раньше нее. Пусть спартанка провалится в Хель с мыслью о том, что она повержена.
Дверь за ее спиной отворилась.
— Сорина, — хмуро проговорил Палка. — Ты бы лучше готовилась.
Она обернулась к нему. Глаза первой воительницы еще не прояснились от страстных мечтаний и молитв.
— Скажи скорей, с кем я буду сражаться? — спросила Сорина почти умоляюще.
Зрители, снедаемые предвкушением, начали ритмично топать ногами. Уж что говорить, зрелище им предстояло не среднее. Фронтин тщательно старался изобразить этакую отстраненность и ничем не выдать снедавшего его жгучего интереса, но и он невольно заерзал, глядя, как навстречу Лисандре идет ее соперница. Это будет поединок из тех, которые долго потом служат пищей для пересудов. Германка несла громадный скутум и в целом была вооружена как мирмиллон. Ее руки и плечи защищали кожаный рукав и стальные накладки. Помимо доспеха на ней была лишь короткая кожаная юбочка, и толпа уже ревела от восторга. Обе соперницы являли собой сущее украшение своего пола — рослые и прекрасные, и от вида их прелестей по подбородкам зрителей стекала слюна. Похоть и смерть! Вот отчего сходят с ума. Вот ради чего они здесь собрались.