Покинутый (ЛП) - Боуден Оливер. Страница 31

— Я знал, что вы нам по-прежнему преданы. Мы оплатили вам проезд до Бостона.

Корабль отходит утром. Отправляйтесь, Хэйтем — и прославьте всех нас.

Глава 20

8 июля 1754 года

Бостон сверкал на солнце, над головой с клекотом кружили чайки, вода шумно шлепала в стенку причала, а под ногами, как барабан, грохотал трап, когда мы сходили с «Провидения»— уставшие, сбитые с толку длительным морским путешествием и не вполне верящие в это счастье: что мы, наконец, ступаем на землю. Я остановился, пропуская матросов с соседнего фрегата, которые катили мне через дорогу бочки, издававшие звук наподобие отдаленного грома, и мой взгляд скользнул от сверкающего изумрудного океана, где тихо покачивались из стороны в сторону мачты яхт, фрегатов и военных кораблей Королевского флота, к доку, к широким каменным ступеням, ведущим от причалов и пристаней в порт, наполненный красными мундирами, торговцами и моряками; а дальше, вверху, за гаванью виднелся собственно сам город Бостон — со шпилями церквей и характерными домами красного кирпича, которые, казалось, не представляли себя расставленными на холме в другом порядке, отличном от того, в котором расположила их рука провидения. И повсюду чуть трепетали от легкого ветра флаги Королевства, напоминавшие гостям — если они вдруг усомнятся — что здесь находятся англичане.

Переезд из Англии в Америку оказался богат событиями, если не сказать сильнее.

Я обзавелся друзьями, разоблачил врагов и пережил покушение на свою жизнь — со стороны ассассина, несомненно, который хотел отомстить за убийство в оперном театре и вернуть себе амулет.

Для остальных пассажиров и членов экипажа я был загадкой. Некоторые сочли меня за ученого. Моему новому знакомому, Джеймсу Фарвезеру, я сказал, что «ищу выход из затруднений» и что в Америку еду, чтобы посмотреть, что там за жизнь; что сохранилось из уклада империи и что отброшено; что за перемены произвело британское правление.

Конечно, это было выдумкой. Но не совсем. Потому что даже просто как тамплиеру мне было небезынтересно взглянуть на землю, о которой я так много был наслышан, и которая была, без сомнений, огромна, а дух ее народа целеустремлен и настойчив.

Кое-кто поговаривал, что в один прекрасный день этот самый дух может обратиться против нас, и что наши подданные, если к ним применимо такое определение, могут оказаться грозными противниками. А кое-кто говорил, что Америка просто слишком велика, чтобы мы ею правили; что это пороховая бочка, готовая взорваться; что ее народ измучен налогами, которые взимаются с него для того, чтобы какая-то страна за тысячи миль от него могла воевать с другой страной за тысячи миль от него; и что когда всё взорвется, нам не хватит ни сил, ни средств, чтобы отстоять свои интересы. Все это, я надеялся, мне удастся учесть.

Но только в виде дополнения к моей главной задаче, которая, однако… Что ж, придется признаться, что для меня задача изменилась за время моего путешествия. Я ступил на борт корабля, придерживаясь вполне определенных убеждений, а сошел на берег, уже пережив и сомнение в них, а потом и колебания, и в конце концов осознал, что мои убеждения изменились, и все благодаря этой книге.

Книге, которую дал мне Реджинальд. В пути я долго и тщательно изучал ее; я вынужден был перечитать ее не менее двух десятков раз, и все-таки я не вполне уверен, что осмыслил ее до конца.

Тем не менее, кое-что я действительно понял. Если до этого я воспринимал Тех, Кто Пришел Раньше с сомнением, как скептик, как неверящий, и одержимость ими со стороны Реджинальда вызывала у меня в лучшем случае раздражение, а в худшем озабоченность, что это грозит помешать насущным делам нашего Ордена, то теперь этого не было. Я уверовал.

Казалось, что эта книга написана — точнее сказать, написана, проиллюстрирована, оформлена, нацарапана — человеком или даже не одним: умалишенными, которые заполняли страницу за страницей, чтобы читателю достались дикие, нелепые утверждения, годные лишь на то, чтобы посмеяться над ними и забыть.

Но каким-то образом, чем больше я читал, тем ближе я подходил к истине. Многие годы Реджинальд твердил мне (раньше я сказал бы: «нудил мне») свою теорию о расе существ, бывшей до нас. Он уверял, что мы появились на свет благодаря их усилиям и, следовательно, были подчинены им; что наши предки бились с ними за свою свободу в долгой кровопролитной войне.

Все, что за время путешествия почерпнул я из этой книги, произвело на меня сильнейшее впечатление. И вот тогда я понял, почему Реджинальд так одержим предтечами [10]. Помните, я насмехался над ним? Но читая книгу, я вовсе не чувствовал никакого желания смеяться, а чувствовал лишь удивление, какую-то легкость внутри себя, и временами у меня почти кружилась голова от волнения и того ощущения, которое можно бы описать как «ничтожность» применительно к моему месту в мире. Как будто я заглянул в замочную скважину, рассчитывая увидеть с той стороны еще одну комнату, а увидел целый новый мир.

Но что же случилось с Теми, Кто Пришел Раньше? Что оставили они после себя?

Этого я не знал. Это и была та самая тайна, что на протяжении столетий озадачивала мой Орден, загадка, которую меня попросили разгадать, и которая привела меня сюда, в Бостон.

— Мастер Кенуэй! Мастер Кенуэй!

Это выкрикнул молодой джентльмен, возникший в толпе. Я подошел к нему и осторожно спросил:

— Да? Чем могу служить?

Он протянул мне руку.

— Чарльз Ли, сэр. Рад с вами познакомиться. Меня попросили показать вам город.

Помочь устроиться на новом месте.

Я слышал о Чарльзе. Он не состоял в Ордене, но очень хотел присоединиться к нам и, по словам Реджинальда, не прочь был снискать мое расположение в надежде на мое покровительство. Присутствие Чарльза напомнило: теперь я великий магистр Колониального Обряда.

У Чарльза были длинные темные волосы, густые бакенбарды и видный, ястребиный нос, и хотя Чарльз мне сразу понравился, я заметил, что со мной он говорил, улыбаясь, а на всех остальных в гавани посматривал свысока.

Он позаботился о моем багаже, и мы двинулись через толпу, наводнявшую длинную пристань, мимо утомленных пассажиров и членов экипажа, все еще привыкавших к суше; через грузчиков, торговцев и красных мундиров, пронырливых ребятишек и собак, вертевшихся под ногами. Я вежливо приподнял шляпу перед парочкой хихикающих женщин и обратился к нему:

— Вам здесь нравится, Чарльз?

— Полагаю, в Бостоне есть свое очарование, — ответил он через плечо. — По сравнению с другими поселениями. Да, в здешних городах нет ни лондонской изысканности, ни блеска, но народ серьезный и трудолюбивый. У них своеобразная страсть к первопроходству, и кажется, она неодолимая.

Я посмотрел вокруг.

— Ну, это не так уж страшно — исследовать место, которое, фактически поставило их на ноги.

— Только боюсь, что ноги купаются в крови других людей.

— А, эта история стара, как мир, и одна из таких, что не меняются. Мы создания жестокие и безрассудные, поставленные на путь завоеваний. Саксы и франки. Османы и сефевиды. Я могу перечислять часами. Вся история человечества не что иное, как череда завоеваний.

— Я молюсь, чтобы однажды мы оказались выше этого, — искренне ответил Чарльз.

— Пока вы молитесь, я буду действовать. Посмотрим, кто первым достигнет цели, а?

— Красивые слова, — сказал он с долей зависти в голосе.

— Ну, да. И опасные. Слова имеют силу. Их не произносят зря.

Мы погрузились в молчание.

— Вы ведь подчиняетесь Эдварду Брэддоку, не так ли? — спросил я, когда мы проходили мимо телеги, груженной фруктами.

— Ну, да, но я полагал, что мог бы… ну… Я думал…

Я поспешно шагнул в сторону, чтобы не толкнуть маленькую девочку с косичками.

— Не стесняйтесь, — сказал я.

— Я прошу прощения, сэр. Я думал… Я надеялся, что мог бы учиться у вас. Я хотел бы вступить в Орден и не представляю себе наставника лучше, чем вы.