Графиня Монте-Кристо (Мадемуазель Монте-Кристо) - Магален (Махалин) Поль. Страница 51

Он выглядел очень печальным, спокойно и без всякой аффектации заговорив о своей бедности и моем богатстве. По его словам, те времена, когда знатное имя ценилось дороже денег, давно прошли. «Я должен думать о своем будущем», — серьезно сказал он мне.

С того самого дня он стал все реже и реже показываться в Нуазеле. Сначала он приходил через день, потом раз в неделю, а потом и того реже.

Я прекрасно понимала причину такого поведения шевалье и от этого любила его еще больше.

Приблизительно в то же время бабушка вызвала меня домой и представила сливкам нантского общества. Брак мой с твоим отцом был уже делом решенным и я, возможно, была единственной, кто еще не знал об этом проекте.

Однажды вечером к нам прибыл граф де Пьюзо и тут я впервые увидела своего жениха. Не прошло и суток, как мы с ним обвенчались и граф тут же отправился с дипломатическим поручением в Англию, не проведя со мною даже первую брачную ночь.

Так я неожиданно для самой себя стала графиней де Пьюзо. Казалось, это был какой-то странный сон.

Мне было тогда лишь пятнадцать лет и я была столь мала ростом и худощава, что на вид мне можно было дать не больше тринадцати.

На дне своей свадебной корзинки я нашла огромную коробку леденцов.

Сразу же после свадьбы бабушка перестала вывозить меня в свет, ибо считала, что мне отныне следует появляться там только в сопровождении мужа.

По правде говоря, я никогда не испытывала особой любви к обществу, в отличие от бабушки, для которой светская жизнь была просто необходима.

— Тебе очень повезло, что у тебя есть я, — сказала она мне однажды, — ты всегда останешься эксцентричной натурой, бедняжка Ортанс, но теперь ты хотя бы замужем.

Я сообщила ей о своем желании вернуться в Нуазель и ожидать там возвращения мужа. Просьба моя не вызвала у бабушки никаких возражений.

Так я снова ненадолго вернулась к Ламбер в свое дорогое старое поместье, но бедный Мари д’Альже теперь совсем перестал навещать нас. Я видела его лишь по воскресеньям в церкви во время мессы, ибо целый год он даже не переступал нашего порога.

Вести из внешнего мира с трудом доходили до нашего затерянного в глуши местечка. Однажды мы узнали, что произошла революция, лишившая престола короля Карла X; в ответ на это герцогиня Беррийская подняла восстание в Вандее.

Шевалье исчез за несколько месяцев до этих событий и никто не знал, что с ним сталось. Я подозревала, что он решил принять участие в смелом предприятии герцогини, чтобы заглушить свою печаль или встретить смерть в борьбе за благородное дело.

Эгоизм женщины может принимать иногда чудовищные размеры и должна признаться тебе, что мысль об отчаянии, охватившем шевалье, причиняла мне не только страдание. До некоторой степени я была даже польщена глубиной и силой его чувств.

Днем и ночью я постоянно думала о горстке храбрецов, скитающихся по стране, подобно изгнанникам.

Однажды вечером моя гувернантка отправилась с визитом к нашим соседям и я осталась одна в целом доме. Склонившись над вышиванием, я, как всегда, думала об отважных повстанцах и о подстерегающих их опасностях.

Внезапно я вздрогнула и прислушалась. Кто-то осторожно стучал в мое окно. Я молча ждала, что будет дальше и сердце мое сжалось от какого-то странного предчувствия.

Стук повторился, на этот раз он был громче и чей-то голос, слабый, как дуновение ветерка, произнес мое имя. Я не ошиблась. Голос этот действительно принадлежал шевалье д’Альже.

Я подбежала к окну и, распахнув его, увидела внизу тени двух мужчин, один из которых неподвижно лежал на земле.

— Кто там? — тихо спросила я прерывающимся от волнения голосом.

Неизвестный мне голос взволнованно ответил:

— Откройте скорее, он только что лишился чувств.

Не долго думая, я выполнила просьбу незнакомца, ибо была уверена, что он говорит о шевалье.

Через несколько минут бедный мальчик лежал уже на диване, на котором обычно спала старушка Ламбер.

Его товарищ, гордый и красивый молодой человек, опустился рядом с ним на колени и, расстегнув одежду на окровавленной груди шевалье, начал перевязывать ему рану. Я молча помогала ему, даже не думая спрашивать, что привело их сюда.

Наконец Мари д’Альже открыл глаза и увидел меня. На губах его показалась печальная слабая улыбка. Взяв за руки меня и своего товарища, он прошептал:

— Вот два существа, которых я люблю больше всего на свете. Октав, это Ортанс, о которой я так часто рассказывал тебе; Ортанс, это виконт де Ранкон, мой лучший, мой единственный друг…

— Хорошо, хорошо, — прервал его виконт де Ранкон, — теперь, когда мы наконец в безопасности, по крайней мере, на ближайшие несколько часов, пора подумать о покое, который так тебе необходим.

Через несколько минут для шевалье была готова маленькая комната рядом с моим будуаром.

Пока я стелила там постель, виконт де Ранкон сообщил мне о событиях последних нескольких дней.

Маленький отряд сторонников герцогини Беррийской потерпел поражение в битве под Бург-Нефом, саму герцогиню захватили в плен в Нанте и поднятое ею восстание было безжалостно подавлено.

Виконт де Ранкон должен был вернуться домой, но прежде, чем расстаться с другом, захотел доставить его в безопасное место. Он не сомневался, что Нуазель хотя бы временно послужит ему надежным убежищем.

Ситуация была очень серьезной, но я была полностью уверена в молчании своей гувернантки, на порядочность которой всецело могла положиться.

Поэтому я твердо сказала господину де Ранкону, что под моей крышей его другу не грозит никакая опасность.

На следующий день виконт покинул нас и продолжил путь в замок своих предков.

Шесть долгих недель провел Мари в Нуазеле, и все это время нам с дорогой Ламбер удавалось сохранить его присутствие в тайне.

За все свое пребывание в нашем доме он ни разу не заговорил со мной о любви, стараясь как можно меньше вызывать в моей памяти картины прошлого, но эти шесть недель все равно запомнились мне, как долгая песня любви.

Даже сейчас я часто вспоминаю об этих счастливых часах с чувством столь же чистой радости, как чисты были наши отношения. За все это время у нас не было ни малейшей причины упрекнуть в чем-либо друг друга.

Час расставания явился для нас жестоким испытанием, тем более, что оба мы старались казаться лишь немного опечаленными, в то время как в душе каждый из нас чувствовал глубокую горечь утраты и безысходное отчаяние.

Шевалье попросил на память обо мне лишь одну вещь — медальон с моим миниатюрным портретом — и я не смогла отказать ему в этом последнем знаке внимания. Медальон этот висит сейчас у меня на груди и я не расстанусь с ним даже после смерти.

Бедный маленький шевалье!

Матушка уронила голову на грудь и на несколько минут погрузилась в глубокое молчание.

Затем она продолжила свой печальный рассказ.

— С тех пор я никогда больше не видела шевалье. Он уехал как раз вовремя, ибо через неделю в Нуазель прибыл мой муж, собиравшийся вернуться вместе со мной в Париж, где его ожидал важный пост и большое будущее.

Он был со мною очень мил и любезен, даже сказал, что за его отсутствие я выросла и еще больше похорошела.

Короче говоря, если ему и не удалось заставить меня позабыть Мари, то во всяком случае он смог облегчить мне горечь утраты.

Выйдя замуж не по своей воле, я, тем не менее, была рада, что муж мой оказался столь заботлив и внимателен ко мне, ведь многие бедные девушки не находят счастья в браке, а у твоего отца за внешней фривольностью манер скрывается нежное и любящее сердце. Вскоре я поняла, что он по-настоящему любит меня и стала надеяться, что счастье для нас вполне возможно.

Шевалье д’Альже был в моей жизни лишь случайностью и я вскоре забыла его или, скорее, убедила себя в этом, искренне веря, что полюбила мужа.

Ах, Киприенна, все мои несчастья начались с твоим рождением, которое, по идее, должно было бы стать благословением небес.