Ацтек. Том 2. Поверженные боги - Дженнингс Гэри. Страница 49

За не столь уж долгое время, которое мы могли уделить друг другу по дороге к источнику, она самое меньшее трижды достигла наивысшего возбуждения. Ее возросшая страстность в сочетании с более зрелым телом навели меня на некоторые догадки, а последующий опыт общения с женщинами убедил в том, что они оказались правильными. Вот что я понял. Если хотите узнать, какова женщина в постели, достаточно взглянуть на кружки вокруг ее сосков. Чем они больше и темнее, тем более возбудима и страстна их обладательница. Красота и особенности фигуры при этом не имеют значения, точно так же как и манера поведения. Изображая распутницу или, наоборот, нарочито сдержанную женщину, она может намеренно или неумышленно вводить мужчину в заблуждение, но знающий человек всегда определит степень ее приверженности плотским утехам по надежным признакам, которых никакое искусство, никакие мази и притирания не могут ни скрыть, ни подделать. Женщина с большими темными кругами вокруг сосков всегда привержена плотским радостям, даже если будет прикидываться холодной, а женщина с соском, походящим на мужской, неизменно останется холодна, сколько бы она ни изображала буйный темперамент. Разумеется, я высказался лишь в самом общем смысле, тогда как и цвет, и размер сосков имеют множество градаций, которые немало говорят опытному взгляду. Но только опытному. Зато уж такой мужчина, бросив лишь один взгляд на обнаженную грудь, получает полное представление о том, чего ему ждать от этой женщины и насколько пылкой она будет в постели. Опытного человека не проведешь.

Ваше преосвященство желает, чтобы я покончил с этой темой? Ну что ж, должен признать, что я уделил ей столько внимания, поскольку не мог не изложить своей собственной теории. Она многократно подвергалась проверке на практике и ни разу меня не подвела. По-моему, мужчине очень полезно знать такие вещи, ведь они могут пригодиться ему и за пределами спальни.

Ййо, аййо!!! Знаете, ваше высокопреосвященство, мне вдруг пришло в голову, что моим открытием могла бы заинтересоваться ваша Святая Церковь. Посудите сами, разве это не самый быстрый и простой способ безошибочного отбора тех женщин, кому самой природой предназначено быть монахинями в ваших…

Да-да, мой господин, уже заканчиваю. Можно сказать, закончил. Так вот, когда мы с Тцитци наконец, шатаясь, вернулись домой с четырьмя полными воды кувшинами, матушка, разумеется, не преминула выбранить нас за то, что мы шляемся неизвестно где в такое время. Сестренка удивила меня и тут. Только что она была страстной, неистовой, в экстазе впивающейся в меня ногтями самкой, а сейчас лгала с небрежной легкостью, что твой жрец:

– Нечего нас ругать. Мы вовсе не бездельничали. Просто не нам одним потребовалось набрать из источника воды. Народу пришло немало, а поскольку всякие сборища нынче запрещены, нам с Микстли пришлось ждать своей очереди в сторонке. Так что, матушка, вины за нами никакой нет.

Когда эти унылые «скрытые дни» подошли к концу, весь Сей Мир вздохнул с огромным облегчением. Уж не знаю, ваше преосвященство, что вы имеете в виду, говоря вполголоса о «пародии на Великий пост», но первый же день месяца Растущего Древа положил начало всеобщему веселью. В последующие дни праздник продолжался. В особняках знати, в домах зажиточных простолюдинов и даже в местных деревенских храмах устраивались пирушки, на которых все – хозяева и гости, жрецы и молящиеся – вознаграждали себя за вынужденное воздержание во время немонтемин.

Правда, в том году начало празднеств было несколько омрачено известием о кончине Тисока, нашего юй-тлатоани, но надо сказать, что его правление было самым коротким и наименее примечательным за всю историю Мешико. Поговаривали, разумеется не открыто, что правителя отравили. Одни приписывали это злодеяние старейшинам Совета, недовольным тем, что владыка совершенно не интересовался войнами, а другие его брату Ауицотлю, Водяному Чудовищу, – весьма деятельному принцу, который мечтал заполучить власть и снискать славу великого государя. Так или иначе, Тисок был настолько бесцветной фигурой, что о нем не слишком скорбели, и у нас на Шалтокане проходившая на площади перед пирамидой многолюдная церемония восхваления бога дождя Тлалока была одновременно посвящена и восшествию на престол Чтимого Глашатая Ауицотля.

К свершению обрядов приступили лишь после того, как Тонатиу погрузился в сон на своем западном ложе, дабы владыка тепла не узрел, какие почести воздают его брату, властелину влаги, и не позавидовал тому. На закате на площади и на склонах ближайших холмов начали собираться жители острова. Приходили все, кроме самых старых, немощных и недужных, а также тех, кому приходилось остаться дома, чтобы за ними ухаживать. Едва солнце скрылось за горизонтом, как на ступенях пирамиды и в находящемся на ее вершине храме появились жрецы в черных одеждах. Они готовились разжечь множество факелов и жаровен, которым предстояло распространять разноцветный дым и сладостные ароматы. Жертвенный камень в эту ночь не использовался: вместо этого к подножию пирамиды, так, что в нее при желании мог заглянуть каждый, доставили огромную каменную купель, наполненную предварительно освященной особыми заклинаниями водой. После наступления темноты деревья, росшие вокруг пирамиды, тоже осветились множеством огоньков. Бесчисленные крохотные светильники создавали удивительное впечатление: казалось, будто в рощице собрались все светлячки Сего Мира. А на ветвях деревьев раскачивалось множество ловких малышей – мальчиков и девочек в любовно сшитых матерями праздничных нарядах. Разноцветные бумажные платьица девочек были круглыми или вырезанными в форме лепестков – малышки изображали различные фрукты и цветы. Мальчики, в еще более причудливых костюмах из перьев, представляли собой птиц и бабочек. Всю праздничную ночь мальчики-«птицы» и мальчики-«насекомые» перебирались с ветки на ветку, делая вид, будто «пьют нектар» из девочек-«фруктов» и девочек-«цветов».

Когда окончательно настала ночь и все население острова собралось у пирамиды, на ее вершине появился главный жрец Тлалока. Протрубив в раковину, он властно воздел руки, и шум толпы начал стихать. Руки жреца оставались поднятыми до тех пор, пока на площади не воцарилась полная тишина. Потом он уронил их, и в тот же самый миг раздался оглушительный раскатистый гром: ба-ра-РУУМ! То был голос самого бога дождя Тлалока. Содрогнулось все: листва на деревьях, пламя костров, благовонный дым и даже сам воздух. На самом деле Тлалок тут, конечно, был ни при чем: это жрецы били огромной деревянной колотушкой по туго натянутой змеиной коже «громового» барабана, иначе именовавшегося «барабаном, вырывающим сердце». Звуки эти разносились аж на два долгих прогона, так что можете себе представить, как они воздействовали на нас, собравшихся неподалеку. Наводящий страх пульсирующий грохот продолжался до тех пор, пока людям не стало казаться, что их кости вот-вот рассыплются. Потом грохот постепенно начал стихать, пока наконец его звук не слился с ударами в небольшой, «божий» барабан. Их ритмичный перестук стал фоном для ритуального приветствия Тлалока, провозглашаемого главным жрецом.

Время от времени жрец умолкал, и тогда вся толпа издавала протяжный, похожий на совиный крик: «Ноо-оо-оо!» – приблизительно соответствующий по смыслу вашему церковному «аминь». Также в промежутках между его декламациями вперед выступали младшие жрецы. Они извлекали из своих одежд маленьких водяных существ – лягушек, саламандр и змей, – показывали нам этих извивающихся тварей, а потом глотали их. Живых и целиком!

Наконец жрец завершил свое древнее песнопение, выкрикнув изо всей мочи: «Техуан тьецкуийа ин ауиуитль, ин покхотль, Тлалокцин!»

Переводится это так: «Мы хотим укрыться под могучим кипарисом, о владыка Тлалок!», то есть: «Мы просим твоей защиты, твоего покровительства».

В тот самый миг, когда их глава проревел это, остальные жрецы, рассредоточенные по площади, бросили в жаровни пригоршни тончайшей маисовой муки, и каждое такое облачко взорвалось с громким треском и ослепительной вспышкой: казалось, что повсюду засверкали молнии. И вновь оглушительно загрохотал громовой барабан. Его пробирающий до самых костей бой начал стихать лишь тогда, когда казалось, что еще чуть-чуть – и наши зубы, расшатавшись, выпадут из десен. Но вот громыхание сошло на нет, и наши уши, вновь обретшие способность воспринимать обычные звуки, наполнила музыка. Теперь играли на глиняной флейте, имевшей форму сладкого картофеля, на подвешенных тыквах различных размеров, издававших, когда по ним ударяли палочками, звуки разной тональности, и на свирели, сделанной из пяти скрепленных между собой обрезков тростника различной длины. Ритм этому оркестру задавал инструмент под названием «крепкая кость» – то была оленья челюсть, скрежетавшая, когда по зубам животного водили жезлом. Едва зазвучала музыка, танцоры – мужчины и женщины, которым предстояло исполнять танец Тростника, – выстроились кругами, каждый из которых был расположен внутри другого. У их лодыжек, колен и локтей были прикреплены высушенные стручки с семенами, трещавшие, шуршавшие и шептавшие при каждом движении. Мужчины в одеждах синего, как вода, цвета держали в руках обрезки тростниковых стеблей – длиной в руку и толщиной в запястье. Юбки и блузы женщин были бледно-зелеными, цвета молодого тростника, а тон всему танцу задавала Тцитцитлини.