Шаман - Гордон Ной. Страница 12

— Еще рано. Срок очень небольшой, — ответил он и коснулся ее щеки, чтобы утешить.

Мысль о том, что придется жить в этом районе, ужасала его. Однако он понимал: если он и дальше будет врачевать исключительно бедных иммигрантов, то зарабатывать на жизнь себе, жене и ребенку сможет лишь при условии проживания в подобной трущобе. На следующее утро он смотрел на окружающие лачуги со страхом и гневом, и в нем росло отчаяние, сравнимое по силе с безнадежностью, которую он видел вокруг: на жалких улицах и в переулках.

Он стал беспокойно спать, его мучили кошмары. Ему постоянно снились два сна. В особенно тяжелые ночи они снились ему оба. Часто он не мог заснуть, лежал в темноте и снова и снова вспоминал все происшедшее, деталь за деталью, и в результате уже не мог сказать, спал он или бодрствовал.

Раннее утро. Погода пасмурная, но из-за туч пробивается ласковое солнце. Он стоит в толпе из нескольких тысяч мужчин возле завода «Каррон айрон воркс», где производят крупнокалиберные пушки для судов английского флота. Сначала все идет хорошо. Какой-то мужчина, стоя на перевернутой корзине, читает анонимное воззвание, написанное Робом Джеем, призывая людей принять участие в акциях протеста: «Друзья и соотечественники! Пробуждаясь ото сна, в котором нас держали в течение стольких лет, в связи с невозможностью продолжать так жить дальше, а также в связи с тем презрением, которым отвечают на наши ходатайства, мы вынуждены, рискуя жизнью, отстаивать свои права». Голос у мужчины пронзительный, а временами и вовсе срывается: ему очень страшно. Когда он заканчивает читать, повсюду раздаются одобрительные возгласы. Три волынщика начинают играть, собравшиеся охотно затягивают песню: сначала — церковные гимны, потом — уже более энергичные произведения, и заканчивают песней о борьбе за независимость Шотландии. Но власти уже видели призыв Роба и не дремали. Вокруг собрались вооруженные полицейские, народное ополчение, Первый батальон Стрелковой бригады, хорошо обученные кавалеристы 7-го и 10-го гусарских полков — ветераны европейских войн. На военных — великолепные мундиры. Отполированные сапоги гусар мерцают, словно шикарные темные зеркала. Военные моложе полицейских, но на их лицах читается точно такое же незыблемое презрение. Неприятности начинаются, когда друг Роба, Эндрю Герулд из Ланарка, произносит речь о разрушении ферм и невозможности для рабочего люда жить на гроши, которые они получают за работу, обогащающую Англию и сталкивающую Шотландию в пропасть нищеты. По мере того как выступление Эндрю становится все жарче, присутствующие начинают издавать гневный рев и кричать: «Свобода или смерть!» Драгуны пускают своих коней вперед, оттесняя демонстрантов от забора вокруг литейного завода. Кто-то швыряет булыжник. Он попадает в гусара, и тот падает с седла. Немедленно остальные с лязгом достают мечи из ножен, и на них обрушивается град камней, пачкая кровью синие, малиновые и золотые мундиры. Ополченцы начинают стрелять в толпу. Кавалеристы наносят рубящие удары направо и налево. Люди кричат и плачут. Роба окружают со всех сторон. Он не может сбежать в одиночку. Он может только позволить толпе унести себя прочь от гнева солдат, отчаянно пытаясь устоять на ногах, понимая, что, если он споткнется, его растопчет охваченная паникой бегущая толпа.

Второй сон был еще хуже.

Он снова стоит в большой толпе. Людей столько же, сколько их было возле литейного завода, но на сей раз мужчины и женщины стоят перед восемью виселицами, возведенными в замке Стерлинг; толпу сдерживают ополченцы, выстроившиеся вдоль всей площади. Священник, доктор Эдвард Брюс из Ренфру, сидит и молча читает. Напротив него сидит человек в черном. Роб Джей успевает узнать его, прежде чем тот прячет лицо под черной маской; он — Брюс Как-его-там, обедневший студент-медик, получающий пятнадцать фунтов в год за работу палача. Доктор Брюс начинает громко зачитывать слова 129-го псалма: «Из глубины взываю к Тебе, Господи!» Каждому из осужденных дают традиционный стакан вина, а затем несчастных ведут на эшафот, где стоят восемь гробов. Шестеро заключенных предпочитают промолчать. А мужчина по имени Гарди окидывает взглядом море лиц и приглушенно произносит: «Я умираю как мученик за дело справедливости». Эндрю Герулд говорит очень четко. Он выглядит изможденным и явно старше своих двадцати трех лет: «Друзья мои, я надеюсь, ни один из вас не пострадал. Когда все будет кончено, прошу вас, мирно разойдитесь по домам и читайте Библию». На головы им надевают колпаки. Двое осужденных выкрикивают слова прощания, когда палач прилаживает петли. Эндрю больше ничего не говорит. Все происходит по сигналу, и пятеро умирают без борьбы. Трое еще какое-то время дергаются. Новый Завет Эндрю падает из его бессильных пальцев в молчаливую толпу. Когда подручные палача перерезают веревки, палач наносит удар топором по шее каждого повешенного, одного за другим, и поднимает внушающий трепет предмет за волосы, каждый раз объявляя, как того требует закон: «Вот голова изменника!»

Иногда Роб Джей просыпался посреди ночи в своей узкой постели под крышей, ощупывал себя и дрожал от облегчения, что жив. Глядя в темноту перед собой, он спрашивал себя, сколько людей ушло из мира живых из-за того, что он написал тот призыв. Сколько судеб изменилось, сколько жизней оборвалось — и все потому, что он передал свои убеждения очень многим людям? Общепринятая мораль утверждала, что за принципы стоит бороться, за них стоит умереть. Но разве жизнь не самое ценное, чем обладает человек? И разве, как врач, он не обязан прежде всего спасать и сохранять жизнь? Он поклялся себе и Эскулапу, богу врачебного искусства, что больше никогда не пошлет человека на смерть из-за различия в убеждениях, никогда не ударит другого в гневе, и в тысячный раз поразился тому, как же тяжело Брюсу Как-его-там давались пятнадцать фунтов.

— Вы тратили не свои деньги! — однажды утром кисло заявил Робу мистер Вильсон, когда тот вручил ему пачку бланков. — Это деньги, полученные поликлиникой от отцов города. Финансы благотворительного фонда нельзя тратить по прихоти одного из наших врачей.

— Я никогда не тратил деньги от благотворительности по своей прихоти. Я никогда не лечил и не выписывал рецепты пациенту, который бы не был серьезно болен и не нуждался в немедленной помощи. Ваша система никуда не годится. Иногда мне приходится лечить растяжение мышцы, в то время как другие умирают из-за отсутствия врачебной помощи.

— Вы забываетесь, сэр. — Взгляд и голос Вильсона оставались спокойными, но его рука с бланками дрожала. — Вы понимаете, что впредь вам придется ограничить свои посещения только адресами на бланках, которые я выдаю вам каждое утро?

Робу отчаянно хотелось сказать мистеру Вильсону, чтоон на самом деле понял и чтомистеру Вильсону лучше всего сделать со своими бланками. Но в связи с недавними осложнениями в своей жизни он не посмел. Вместо этого он заставил себя кивнуть и отвернуться. Засунув пачку бланков в карман, он направился в свой район.

В тот же вечер все изменилось. Маргарет Холланд пришла к нему в комнату и села на край кровати — место для сообщения новостей.

— У меня пошла кровь.

Он заставил себя мыслить прежде всего как врач.

— У тебя кровотечение, ты теряешь много крови?

Она покачала головой.

— Сначала было немного сильнее, чем обычно. А потом — как всегда во время месячных. Уже почти закончилось.

— Когда все началось?

— Четыре дня назад.

— Четыре дня! — Почему она выждала четыре дня, прежде чем сообщить ему? Маргарет не смотрела на него. Она сидела абсолютно неподвижно, словно выставив защиту от его гнева, и он понял, что она провела эти четыре дня, борясь с собой. — Еще немного, и ты бы решила ничего мне не говорить, верно?