Осада - Алексеев Иван. Страница 26

Однако существовало и третье объяснение. Оно было маловероятным, но маркиз по роду своей службы был все же обязан принять его во внимание. Экстравагантные поступки пана Анджея могли обозначаться на профессиональном жаргоне всего лишь двумя словами: легенда прикрытия. Хорошо известно, что для засланного во вражеский стан агента наилучшим способом отвести от себя возможные подозрения является участие в казни своих соратников. Разумеется, благородный дворянин, рассуждающий о рыцарстве, а именно таковым и представлял себя всем окружающим пан Анджей, не мог напроситься в расстрельную команду, чтобы казнить пленных русских. Но поединок – поступок, во-первых, достаточно благородный, во-вторых, публичный, запоминающийся и производящий весьма сильное благоприятное впечатление.

Тем временем пан Анджей, несмотря на весь энтузиазм, с которым он предавался рассуждениям на любимую тему о собственных подвигах, вынужден был сделать паузу, чтобы промочить пересохшее горло добрым глотком бодрящего напитка. Маркиз не преминул тут же воспользоваться данным обстоятельством, чтобы, выполняя свой служебный долг, задать провокационный вопрос:

– Мотивы вашего поступка, пан ротмистр, вызывают восхищение. Однако, признайтесь честно: вы выходили на поединок, будучи абсолютно уверенным, что эти русские вас не убьют.

При этих словах маркиз в упор взглянул в глаза собеседнику, давая понять, что знает гораздо больше, чем сказано. Его расчет был прост: вражеский агент постоянно ощущает угрозу разоблачения, и он, конечно же, должен был бы хоть на мгновение почувствовать страх, прочитав в словах и взгляде начальника контрразведки намек на то, что он был знаком с пленными и те специально пожертвовали собой, чтобы обеспечить ему абсолютное алиби. Даже если русский лазутчик, находясь в стане своих соратников, никогда раньше этих пленных в глаза не видел, все равно, он вздрогнет, в полном соответствии с русскими пословицами «чует кошка, чье мясо съела», или «на воре и шапка горит».

Пан Анджей изумленно вскинул брови, и переспросил с, казалось бы, абсолютно искренним недоумением:

– Что вы имеете в виду, маркиз?

Фон Гауфт, внимательно наблюдавший за реакцией собеседника, откинулся на спинку стула, улыбнулся доброй открытой улыбкой, невинно округлил глаза:

– Я имею в виду, пан Анджей, что ваше превосходство над противником в искусстве фехтования столь велико, что вы можете без опаски выходить на бой с несколькими русскими варварами одновременно.

Полковник фон Фаренсберг поспешил поддержать маркиза, обрадовавшись возможности принизить значение пресловутого подвига своего соперника:

– Фон Гауфт абсолютно прав: русские очень плохо владеют шпагой. Я слышал, что их царь в Москве специальным указом запретил своим подданным принимать от иностранцев вызов на поединки. Это обусловлено тем, что за несколько лет, с тех пор, как европейские дворяне стали посещать русскую столицу, они убили на дуэлях множество русских дворян из самых знатных семей.

Маркиз с интересом взглянул на полковника. Он знал фон Фаренсберга достаточно давно и даже именовал своим старым приятелем. Однако фон Гауфту было известно, что за рейтаром – профессиональным наемником, продававшим свое воинское мастерство направо и налево, водились в прошлом кое-какие грешки, о которых тот предпочитал не распространяться. Так что «старого приятеля» маркиз отнюдь не вычеркивал из списка подозреваемых.

Полковник, между тем, желая, наконец, выйти в беседе на первый план, обратился к хозяйке:

– А каково ваше мнение на сей счет, фрау Анна?

Хозяйка некоторое время молчала, сосредоточенно разглядывая барельефный рисунок на своем золоченом кубке, словно видела его впервые. Затем, не поднимая глаз, переспросила фон Фаренсберга:

– Вы желаете услышать мою оценку боевого искусства русских?

– Конечно, дорогая фрау. Окажите нам честь, сообщите ваше драгоценное мнение на сей счет!

– Ну что ж, извольте. – Пани Анна подняла голову, и маркиза поразило сосредоточенное, даже, пожалуй, суровое выражение ее лица. – На первый взгляд, русские уступают европейцам в военном мастерстве, как индивидуальном, так и общевойсковом. Но это впечатление возникает только в том случае, если сравнивать профессиональных бойцов, таких как рейтары господина полковника, или гусары господина ротмистра, с русскими ополченцами, то есть крестьянами и ремесленниками, составляющими большинство русского войска.

– Но, дорогая фрау, – не совсем галантно перебил ее фон Фаренсберг, изрядно угостившийся горячительным из запасов пана Анджея, пока тот произносил свой монолог во славу рыцарства. – Мы сейчас говорим не о мужиках-ополченцах, а о русской знати – боярах и дворянах, то есть об офицерах, каковые составляют хотя и не большинство, но основу любого войска и являются профессиональными военными.

– Если вы имеете в виду поместную конницу, а именно бояр, которые согласно русским обычаям не служат, как европейцы в регулярной армии, но должны являться на войну «коны и оружны» со своими дворянами, коих именуют «дети боярские», то я бы рекомендовала вам воздержаться от однозначных оценок, – медленно, с расстановкой произнесла пани Анна.

Она подняла свой кубок, пригубила ароматное венгерское вино.

Воспользовавшись возникшей паузой, фон Гауфт воскликнул как бы невзначай:

– Вы хорошо знаете русские слова и обычаи, пани Анна!

Та слегка усмехнулась в ответ:

– Разумеется, ведь я долгое время жила в России со своим первым мужем, маркизом фон Штаденом. Так вот, дорогой полковник, – продолжая начатый разговор, вновь обратилась она к фон Фаренсбергу. – Боярские полки, или дружины, отнюдь не однородны. Боевое мастерство дружины сильно зависит от личности возглавляющего ее боярина. Есть такие, которые в основном предаются неге и лености в своих поместьях и не владеют должным образом ни саблей, ни пистолью. На их счет вы абсолютно правы: они не выдержат поединка с европейцами. Однако есть и другие.

Пани снова сделала паузу, подняла кубок, но не стала пить, а просто держала его в руке и откинулась на спинку кресла так, что ее лицо оказалось в тени.

– Доводилось ли вам, господа, слышать о поморских дружинниках боярина Ропши? – продолжила после паузы пани Анна.

Маркиза поразила еле уловимая перемена в звучании ее голоса, когда она произносила эти слова. Он пока затруднился определить, чем именно вызваны новые интонации: или невольным, хотя и тщательно скрываемым, уважением к тем, о ком говорила пани, или же страхом и лютой ненавистью к ним.

– Поморские дружинники? Нет, я о них не слышал, – пожал плечами пан Анджей.

– Я плохо запоминаю русские имена, дорогая фрау, – ответил в свою очередь фон Фаренсберг.

Маркизу показалось, что голос ротмистра и реплика полковника звучали чуть-чуть фальшиво. Пани Анна подняла глаза на маркиза, ожидая, что скажет он. Но фон Гауфт уклонился от прямого ответа:

– А что, эта самая поморская дружина входит в состав псковского гарнизона? – переспросил он.

– Я не уверена насчет всей дружины, но небольшой отряд поморов в Пскове, безусловно, присутствует. Сегодня утром мои люди, производя разведку, вступили с ними в бой в одной из прибрежных деревень. Мы потеряли одиннадцать человек.

– Невероятно! – с искренним изумлением воскликнул фон Гауфт. – Как же такое могло случиться? Ваши люди попали в засаду?

Пани Анна криво усмехнулась и собралась было что-то сказать в ответ, как вдруг сквозь звуки музыки, которыми оркестр рейтар услаждал пирующих начальников, прорвался характерный гул, как будто со стороны осажденного города к оркестру присоединился большой барабан. Все четверо мгновенно замерли, затем повернули головы на звук, который они – опытные воины – не могли спутать ни с чем. Вскоре звук повторился: это ударило второе орудие, а затем – третье. Свиста ядер они не услышали, но взрыв гранаты на дальнем от них конце лагеря, разумеется, прозвучал как гром среди ясного неба и заставил всех повскакать со своих мест.