Графиня Козель - Крашевский Юзеф Игнаций. Страница 27

– Незачем! – холодно ответил король, продолжая читать.

Козель вспыхнула. Забыв о присутствии почтенного старца, который закрыл глаза и отпрянул, как громом пораженный, Анна в одной рубашке вскочила с постели и вырвала письмо из рук Августа. Король смутился, взглянул на советника, тот стоял в смиренной позе человека, не знающего куда деваться.

Козель пожирала письмо глазами, а потом в неописуемом гневе разорвала его на клочки. Предчувствие не обмануло ее: письмо было от Генриетты Дюваль, с которой король, обманывая Анну, завел интрижку в Варшаве, в нем сообщалось о рождении дочери, ставшей потом знаменитой графиней Ожельской. Несчастная мать спрашивала короля, как быть с ребенком.

– Пусть она бросит его в воду, пусть утопит! – закричала Анна. – Как я утопила бы ее, если бы могла!

Король засмеялся, Анна стала плакать. Бозе с поклонами, понимая, что он здесь лишний, попятился к двери.

– Анна, ради бога, успокойся! – промолвил король, подходя к постели.

– Как? Ты, для которого я пожертвовала всем, смеешь обманывать меня, изменять мне, преданной жене своей!

Это была уже не первая сцена ревности, Анна устраивала их после каждой измены Августа и не оставляла его в покое, пока он не вымаливал прощения у ее ног, обещая исправиться. На этот раз добиться прощения было трудно, Август целовал ее руки, не помогало.

– Чего ты требуешь от меня? – спросил он.

– Если ты хоть одно слово напишешь в ответ этой негодяйке, если ты хоть пальцем для нее пошевельнешь, – крикнула Козель с возрастающей горячностью, – клянусь тебе, я поеду на почтовых в Варшаву и убью мать и дочь.

Королю пришлось дать рыцарское обещание, что он ни словом не отзовется, забудет жертв своих прихотей, предоставит воле судьбы их участь. Так закончилась эта сцена, о которой Бозе ни словом не обмолвился, ибо как никто другой боялся восстановить против себя всемогущую госпожу. Его политика заключалась в том, чтобы быть тише воды, ниже травы и не навлекать на себя гнева. Многие считали его простодушным старичком, он помалкивал и делал вид, будто знать ничего не знает.

Никто бы и не узнал об утреннем происшествии, если бы король, утомившись за день, не вздумал собрать вечером в малой столовой тесный кружок приближенных, чтобы немного развлечься. В вине топили воспоминания о шведе. После второго или третьего кубка – рюмок там не признавали – король с ухмылкой поглядел на Фюрстенберга.

– Как досадно, – сказал он, – что не ты, а старый Бозе пришел ко мне сегодня с бумагами из Польши. Ты, может, помирился бы с Козель, если бы увидел ее в наряде, в каком она предстала перед стариком.

– А что такое? – спросил князь. – Ведь графиня не встает с постели?

– В том-то и дело, она вскочила в одной рубашке, чтобы устроить мне безобразнейшую сцену из-за письма несчастной Генриетты. Графиня невозможно ревнива, и я ничуть не удивился бы, если бы она в приступе ревности сдержала слово и пустила мне пулю в лоб. Пистолет у нее всегда заряжен.

Фюрстенберг обвел присутствующих настороженным взглядом, чтобы удостовериться – нет ли среди них доносчика: были только свои, все они терпеть не могли Козель.

– Ваше величество, – заговорил он с многозначительной усмешкой, – графиня Козель, которая так ревниво охраняет ваше сердце, что впрочем, вполне понятно, сама уж никак не должна бы давать повода к подозрению и ревности.

Август медленно приподнял голову, нахмурился и ледяным голосом сказал:

– Дорогой Фюрстенберг, кто решается сказать такое, должен хорошо взвесить свои слова и помнить о последствиях. Изволь-ка объясниться.

Князь взглянул на своих единомышленников.

– Уж ежели слова эти вырвались у меня, я обязан доказать их справедливость. Не я один, мы все были свидетелями того, как развлекалась графиня в отсутствие вашего величества. Дворец был всегда полон… полон гостей, поклонников, а старший граф Лешерен, удостоившийся особой благосклонности, из дворца почти не выходил. Часто видели его с братом или одного, выскальзывающего оттуда около полуночи. Каждый день на обеде, каждый день за ужином.

Два брата Лешерен, старший очень красивый, с аристократической осанкой, весьма образованный и тонкого ума человек, и младший, почти ни в чем ему не уступавший, рыцарь Мальтийского ордена, готовившийся к духовной карьере, несколько месяцев тому назад прибыли в Дрезден искать счастья при дворе. Поняв, откуда исходят милости, они сделались преданными друзьями графини. Козель выхлопотала им у короля звание камергеров. Надеясь, по-видимому, и на другие милости, они остались в саксонской столице. Придворные Августа, зная, что он любит окружать себя иностранцами, видели в них опасных соперников. Фюрстенберг заронил в короле подозрение не только для того, чтобы навредить Козель, но еще и для того, чтобы избавиться от старшего Лешерена, который благодаря своим недюжинным способностям мог достичь высокого положения.

Король Август выслушал Фюрстенберга с деланным равнодушием, но князь, да и все присутствующие, прекрасно научились отгадывать его истинные чувства по едва заметному изменению в лице, и все поняли: стрела попала в цель.

– Что ты мелешь, Фюрстенберг, – ответил Август, – зависть говорит в тебе, графиня тебя не любит! Ты что хотел бы, чтобы она сидела, запершись в четырех стенах, и скучала? Ей нужны были развлечения, а Лешерен человек занятный.

– Ваше величество, – произнес наместник с притворным простодушием, – я вовсе не собирался доносить вам об этом, слова вырвались у меня нечаянно. Пользуясь расположением вашего величества, я не так уж ценю благосклонность графини. Но мне, вашему преданному слуге, досадно было видеть, как за любовь, такую верную, пылкую, сильную, платят неблагодарностью.

Август помрачнел. Кубки стояли наполненные, разговор оборвался, король встал.

По впечатлению, произведенному его словами на короля, Фюрстенберг понял, что дело проиграно. Когда Август желал избавится от какой-нибудь фаворитки, он цеплялся за каждый удобный случай, даже сам подсылал придворных, чтобы иметь повод для преследования и разрыва, но сейчас все убедились, что любовь к Козель еще не остыла.

В тот день графиня в первый раз встала с постели. Август не пожелал продолжать вечернее пиршество, попрощался кивком головы с гостями и направился в кабинет.

Фюрстенберг и придворные были смущены, князь заставил себя улыбнуться, чтобы скрыть охватившую его тревогу.

Невольный свидетель подслушал разговор за столом. Заклику, в верности и привязанности которого Анна не сомневалась, она всякий раз посылала с записками к королю, чтобы вручить их в собственные его величества руки. Соскучившись в одиночестве, графиня написала королю письмо и отправила его с Закликой как раз в тот момент, когда были наполнены кубки. Прерывать пиршество не разрешалось. Заклику, однако, слугам велено было впускать в любое время. Незамеченный, он встал позади огромного буфета, ожидая удобного случая, чтобы отдать королю записку. Фюрстенберг как раз в это время говорил о Лешерене. Опасность, грозившая, как ему казалось, Анне, придала Раймунду храбрости, он незаметно улизнул, так и не вручив королю письма, побежал назад во дворец и постучался в спальню графини.

Анна хорошо изучила Заклику, он был единственный слуга, которому она верила, изредка вознаграждая его улыбкой. Когда он вошел, графиня по его бледному лицу поняла, что случилось что-то недоброе.

– Говори, – вскричала она, подбегая. – Что-нибудь случилось с королем?

– Нет, – ответил Заклика, – я, быть может, виноват, что прибежал сюда, но вот чему я был свидетель, что слышал и о чем, мне кажется, обязан вам доложить…

Торопясь, срывающимся голосом Заклика передал слово в слово поклеп Фюрстенберга. Анна слушала его, красная, растерянная, оскорбленная; она молча взяла у Заклики письмо и кивнула, чтобы он ушел. Сердце ее колотилось неистово. Сама не зная зачем, она вышла из спальни и, пройдя кабинет, уселась в огромном пустом зале, как всегда освещенном в тот вечер, хотя приема не ожидалось. Стены зала были увешаны портретами и картинами из жизни Августа II; на одной из них была изображена торжественная церемония его коронации. Блестевшими от слез глазами Анна безучастно глядела на картину, как вдруг услышала шаги Августа. Он шел быстро, разыскивая ее повсюду, бледный, расстроенный, сердитый. Графиня встала и, будто не заметив, что он вошел, подошла к картине.