БЛАТНОЙ - Демин Михаил. Страница 103

По сей день стоит только подумать об этом, на мгновение углубиться в былое, и сразу же передо мною возникает больничная палата, силуэт Лешего, смрадный, мерзостный полумрак…

Вот так, с перехваченной глоткой, пошатываясь и почти не дыша, выбрался я тогда в коридор. Торопливо закурил. И, удрученный, двинулся в выходу.

И у самых дверей - лицом к лицу - столкнулся с Семой Реутским.

Внимательно посмотрев на меня, Сема спросил:

— Что с тобою, старик?

— Да понимаешь, - пробормотал я, задыхаясь, - я сейчас у Лешего был…

— Ах, у психа! - он усмехнулся. - Ну и как? Сбежал, я вижу, не выдержал?

— Поневоле сбежишь, - ответил я. - Не представляю, как он там сидит. Как выдерживает?… Ведь задохнуться можно! Послушай, - я взял его за рукав. - Почему?…

— Ну, как почему? - Сема пожал плечами. - Как почему? Ты же сам знаешь, что он жрет, чем, так сказать, питается.

— Знаю, - кивнул я, - но все-таки… Ему что же - специально приносят?

— Вот именно! По приказанию главврача. Он как увидел Лешего, сразу решил, что тот косит. Ну, и нарочно, сволочь, распорядился. Пускай, говорит, жрет. Пускай этот вариант оправдывает. Я его, говорит, отучу хитрить. Нравится дерьмо - что ж, ладно. Будет получать регулярно, три раза в день. Посмотрим, что он запоет.

Реутский умолк, наморшась, и затем, придвинувшись ко мне вплотную:

— Мне все же непонятно, - проговорил он, понижая голос. - Этот Леший, что, в самом деле, косит? Или, может, он болен по-настоящему?

— А черт его знает, - уклонился я. Сема хоть и хороший был парень, свой парень, но все-таки открывать блатные секреты таким, как он, было нельзя, не положено. - Ты ведь медик, тебе и карты в руки, - я сказал так и сейчас же добавил: - А что тебя, собственно, смущает?

— Да вот именно то, что Леший, с одной стороны, никак не походит на настоящего шизофреника. Понимаешь? Не укладывается в рамки. Ни под какую категорию его не подведешь. А с другой стороны, это самое дерьмо… Какой же нормальный человек станет его есть? Да еще так, как Леший.

Безотказно, старательно, три раза в день… Три раза! Ты только подумай!

— И неужели безотказно?

— В том-то и дело.

— Но послушай, - сказал я, - раз уж он и в самом деле таков, значит, что-то есть. Ты же сам говоришь: ни один нормальный человек так не смог бы… Какую-нибудь комиссию ему назначат все же? Должны? Как ты думаешь?

— Конечно, - махнул Сема рукой. - Если так будет продолжаться… Главврач прямо заявил: или я его разоблачу, расколю, или же - открою новый случай в психиатрии. И так и эдак - все равно истина сокрыта в дерьме. Чем больше его Леший сожрет, тем лучше… Вот как он заявил! Он негодяй, конечно, подонок. Но человек опытный, этого от него не отнимешь! И, что самое печальное, неглупый.

— Значит, истина сокрыта в дерьме, - повторил я медленно. - Что ж, кое в чем он, пожалуй, разбирается - твой начальничек! Он у тебя философ, Семка.

— Он во многом разбирается, - уныло подтвердил Сема Реутский. - И на этап я сейчас ухожу из-за него! Из-за этого философа!

И сейчас же он заспешил, засуетился - вспомнил, что до отправки на этап остается всего лишь часа полтора…

— Времени в обрез, а дел уйма, - сказал он, торопливо прощаясь со мною. - Надо в каптерке побывать, сдать кое-какое барахлишко. Потом получить у нарядчика старый должок, да еще успеть заскочить в карцер. Там один тип сидит - из ваших. Прислал мне ксивенку: просит желудочные капли. Он у меня раньше бывал, я его вообще-то знаю. Только вот кличку запамятовал, - Сема сощурился, покусал губу. - Какая-то партийная. Не то Сталин, не то Берия… Нет, скорее - Ленин.

Вот как все это было!

Конечно, я сделал подлость: схитрил, отмолчался, утаил от ребят своих правду.

Я схитрил - и спасся таким образом. Избавился от заклятого своего врага, подвел его под удар.

Некоторые из урок, правда, настаивали на том, что дело это надо еще доследовать.

— Торопиться с выводами нельзя, - заявляли сомневающиеся, - и уж тем более нельзя судить человека заочно. Пусть Ленин освободится из карцера, предстанет перед обществом и даст ответ…

Этот голос благоразумия был все же довольно слабым, вняли ему не все. Большинство было настроено недобро и агрессивно.

В этом всеобщем озлоблении угадывалась некая истеричность; такая же, в сущности, как и та, что охватила толпу блатных в бухте Ванино, в бане, на пересылке. Тогда все кончилось нежданной кровью. И сейчас результат получился тот же.

Разница заключалась только в том, что тогда, в бухте Ванино, убийство произошло публично, на глазах у людей. Теперь же все совершилось втайне.

Втайне не только от начальства, но и от самих блатных.

Ленин вышел из карцера поздно вечером. Кодла встретила его сумрачно, с настороженным любопытством, и он сразу почувствовал это. Попробовал было выяснить, в чем дело. Однако внятного ответа никто ему так и не дал. Близился отбой, пора было спать, а толковише, по идее, предстояло долгое. Урки решили отложить разговор до утра.

— Что ж, ладно, - хрипло буркнул Ленин, укладываясь на нарах, на старом своем месте, - разберемся завтра - что к чему. Только учтите, братцы: кто меня подсидит - еше не родился. А кто родился - трех дней не проживет.

Это были последние его слова!

Утром - перед самым отбоем - труп Ленина был обнаружен в уборной.

Уборная эта - небольшая фанерная будка - помещалась возле барака, у задней его стены. Там-то и расправились с Лениным. Судя по всему, его подстерегли в темноте и задушили, набросив на шею полотенце.

Душить полотенцем - испытанный, старый арестантский, способ. Он удобен тем, что на горле у убитого не остается почти никаких заметных следов. Есть лишь одна характерная особенность: сзади, возле затылка, в том месте, где полотенце скручивается жгутом, неизбежно возникает легкий кровоподтек или небольшая ссадина.

Такая вот ссадина имелась и у Ленина. И для блатных мгновенно стало ясно: расправу над ним учинил человек, знающий традиционные приемы.

— Кто бы это мог быть? - недоумевали ребята. - Кому могло это понадобиться? Кто-то, очевидно, заинтересован был в том, чтобы убрать Ленина как можно скорее, не дожидаясь общего толковища…