Чудовище - Хаггард Генри Райдер. Страница 28

— Теперь, Ханс, — сказал я, скрывая внутреннее волнение, — пора тебе плыть к лодке. Туман рассеивается, торопись, а то тебя увидят.

— Нет, баас, меня не увидят: я положу на голову вязанку веток с Древа Видений, так что буду казаться плавучими водорослями. Но не хочет ли баас поплыть сам? Он плавает лучше меня и не так боится холода, к тому же он умнее и это дурачье в лодке скорее послушается его, чем меня. А если дойдет дело до стрельбы, то стрелок он лучший. А присмотреть за госпожой Сабилой и второй дамой я вполне сумею сам; и фитиль подожгу не хуже, чем баас.

— Нет, — ответил я, — поздно нам менять план, хоть я и сам хотел бы попасть в лодку, где чувствовал бы себя гораздо спокойнее.

— Хорошо, баас. Баасу лучше знать, — ответил он покорно. И затем, не стесняясь условностями, Ханс разделся и завернул свою грязную одежду в циновку из-под вязанки веток Древа Видений, заметив, что с удовольствием наденет сухое платье, когда доберется до лодки или до того света — одно из двух.

Покончив с этими приготовлениями, он привязал к голове веник при помощи веревок, снятых с рук Сабилы, и тронулся в дорогу — жалкая, сморщенная желтая обезьянка. Однако сперва он поцеловал мне руку и спросил, нет ли у меня поручений для моего преподобного отца. Потом он объявил, что, по его мнению, госпожа Сабила не стоит стольких хлопот, тем более что она выходит замуж за другого. И, наконец, он сказал с ударением, что если когда-нибудь выберется из этой страны, то напьется допьяна на двое суток в первом же городе, где можно купить джина — обещание, которое он не преминул исполнить. Затем он соскользнул со скалы и, держа над головой револьвер и кожаный патронташ, нырнул в воду, тихо, как выдра.

Сквозь поредевший туман я различал на расстоянии ста ярдов смутный силуэт лодки.

И вот с замиранием сердца заметил я, что там что-то происходит. Лодка повернулась, и мне казалось, что я различаю удивленные голоса. Кто-то встал во весь рост. Потом послышался всплеск, и снова все стихло.

По-видимому, Ханс благополучно доплыл до лодки, но пустили его на борт или нет — этого я не знал. Я мог лишь предполагать и надеяться.

Так как нам незачем было оставаться дольше в нашем небезопасном убежище, я решил возвратиться в шлюзный сарай. Сабила, казалось, еще не совсем очнулась, и я не стал ее расспрашивать. Драмана взяла ее за левую руку, я за правую, и мы пошли. Оставив обеих женщин в сарае, я вышел на маленькую рыбачью пристань и стал ждать лодки.

Лодка не показывалась. В течение нескольких часов, показавшихся нам вечностью, до самого рассвета, я смотрел и ждал, ждал и смотрел, наведываясь время от времени к моим дамам. Я узнал от Сабилы, что и отец ее, и Иссикор, оба были в лодке, что делало совершенно необъяснимым ее непоявление, конечно, при допущении, что Ханс доплыл благополучно. Если же Ханс погиб, тогда разгадка была проста: ведь экипаж не знал, в каком мы положении, и не знал даже, что нас можно спасти. Наконец, оставалась возможность, что суеверные вэллосы по религиозным мотивам отказались участвовать в похищении Святой Невесты.

Чем больше взвешивал я все возможности, тем сильнее мною овладевало отчаяние. Несомненно, что-то случилось, но что, что?

А вода поднималась. Казалось, вот-вот она перельет через береговую стену и тогда, конечно, нельзя будет оставаться в шлюзном сарае.

Не помню, упоминал ли я, что в нескольких ярдах направо поднимался футов на восемь над стеной большой утес, имевший вид глыбы, выброшенной из кратера вулкана. На этот утес не трудно было бы взобраться, и он был достаточно широк, чтобы нам можно было всем троим поместиться на нем. Самый сильный прилив не достиг бы его вершины, так как для этого вода должна была бы залить всю расстилающуюся за ним равнину на много ярдов вглубь.

Обсуждая мысленно все обстоятельства, я пришел к заключению, такому неожиданному и твердому, что мне самому показалось, будто оно было подсказано чьим-то внушением извне.

Я выведу женщин и положу их на вершине утеса. Темный плащ Драманы скроет их от наблюдения даже в эту яркую лунную ночь (туман давно рассеялся). Сам я вернусь в сарай, подожгу фитиль и присоединюсь к моим дамам, и мы станем наблюдать с утеса все, что произойдет в результате взрыва, и ждать приближения лодки. Впрочем, на последнее я уже почти не надеялся.

Оставив все сомнения и колебания, я принялся за выполнение плана с холодной, но бешеной энергией. Я схватил за руки обеих сестер, которые, вообразив, что спасение близко, шли довольно бодро, поднялся с ними на утес и велел им лечь ничком, набросив темный плащ Драманы на них обеих и на наши пожитки. Затем я вернулся в сарай, зажег спичку и поднес ее к концу фитиля. Огонек побежал вверх. Я выскочил вон, запер тяжелую дверь и помчался обратно на утес.

Пять минут прошло, и, когда я начал уже думать, что фитиль почему-либо испортился, раздался глухой грохот. Он был негромок. Не думаю, чтобы можно было услышать его на расстоянии пятидесяти ярдов, не напрягая специально слуха. Сарай был основательно построен, а крыша поглощала звуки. Похож был грохот не на ружейный выстрел, а скорее на звук какого-то тяжелого падения.

После этого сперва как будто ничего особенного не произошло. Но вот я заметил, что вода, до сих пор удерживаемая каменной подъемной дверью, вдруг побежала по каналу, как мельничный ручей. Внутренне торжествуя, я понял, что взрыв удался.

Шлюзы рухнули, и озеро прорвалось за ограду!

Минуту спустя я заметил, что из стенки канала выпал камень — один, другой, третий. Все сооружение точно таяло. Уже на его месте зияла все расширяющаяся брешь в береговой стене. Еще через минуту сарай рухнул, точно карточный домик, так как вода размыла фундамент. Канал превратился в настоящую реку, которая бурно затапливала низко лежащие поля за береговой стеной.

Я взглянул на восток. Край неба, там, где оно встречается с поверхностью озера, из черного становился серым. Начинался рассвет.

С неумолчным ревом через расширяющуюся с каждым моментом брешь в стене воды бежали на поля — безудержные, неисчерпаемые. Вид их был ужасен. Наш утес уже превратился в окруженный морем островок. И вот на востоке забрезжил первый луч еще не вставшего солнца, пронзая гигантским копьем омытое дождями небо. То было чудное зрелище, и с мыслью, что, может быть, в последний раз присутствую при нем на земле, я жадно смотрел на него.

Между тем женщины рядом рыдали от ужаса, ожидая, что нас вот-вот затопит. Будучи сам того же мнения, так как скала дрожала под нами, будто сейчас перевернется, подмытая водой, и погрузится в бездонную пучину, я делал вид, что не обращаю внимания на их страх, и упрямо смотрел на восток.

И вдруг с первым солнечным лучом из туманной мглы над озером вынырнула лодка. Рев воды заглушал всплески весел. На корме, приставив дуло револьвером ко лбу кормщика, стоял Ханс.

Я встал, и он меня увидел. Я знаками указывал ему, куда подплыть. Лодке грозила опасность опрокинуться или быть унесенной течением в водоворот, бурливший на месте шлюзного канала. Но вэллосы были искусными гребцами, а револьвер Ханса придал им храбрости.

Наконец лодка пристала носом к нашему утесу, и Ханс, пробравшись вперед, бросил мне канат. Я схватил его одной рукой, а другой спихнул вниз дрожащих женщин. Ханс подхватил их и швырнул в лодку, словно кули с мукой. Затем я перебросил наше снаряжение и сам сделал отчаянный прыжок, почувствовав, что утес переворачивается. Я шлепнулся по пояс в воду, но Ханс и кто-то еще подхватили меня и втащили в лодку. А еще через мгновение утес исчез под желтым вспененным потоком!

Лодка качнулась и закрутилась веретеном. К счастью, она была велика (на двадцать пар весел) и устойчива, так как была выдолблена из одного огромного ствола. Ханс выкрикивал команды, гребцы гребли изо всех сил. Первую минуту наша гибель казалась неизбежной: течение затягивало и мы не продвигались ни на пядь. Наконец мы немного продвинулись вперед, по направлению к скале Приношений, и еще через минуту были вне опасности.