Знамя Быка - Sabatini Rafael. Страница 26

— Ведите нас, синьор, — промолвила она. — Я полагаю, мой слуга может оставаться со мной. — И она указала на Марио.

— Разумеется, мадонна, ведь он будет вашим посыльным, — ответил делла Вольпе и повел лошадь монны Фульвии в сторону здания муниципалитета.

Она едва ли вспомнила о несчастном Панталеоне. В ее игре он тоже был лишь пешкой и выполнил свою роль, хотя и не совсем так, как ей хотелось.

Однако она заметила, что с полдюжины арбалетчиков под командой сержанта занялись им. Эти люди не выказывали ни малейшего восторга, арестовывая человека, вооруженного так, что, даже не поднимая руки, он мог сеять смерть вокруг себя. Поэтому они тщательно соблюдали дистанцию. С нацеленными арбалетами они встали широким кольцом вокруг пленника и таким образом заставили его двигаться, угрожая в случае неповиновения выпустить стрелы в пленника.

Когда они наконец удалились, появился человек в ливрее Борджа с пылающим факелом в руке. Не доходя до места, где лежал зараженный пергамент, он швырнул туда факел, и взметнувшееся пламя поглотило письмо. Тем не менее жители Кастель-делла-Пьеве долго еще обходили эту часть площади.

Тем временем монну Фульвию проводили во дворец и предоставили в ее распоряжение длинную комнату с низким потолком, скромно и строго обставленную — ведь Кастель-делла-Пьеве был маленьким городком и не мог соперничать в роскоши с крупными итальянскими государствами.

С наружной стороны двери был поставлен часовой, еще один расхаживал внизу, под окнами, но, по крайней мере, рядом находился Марио. Герцог рассудил, что именно его следует послать к Маттео Орсини, поскольку к письменному сообщению своей госпожи он сможет добавить свидетельства очевидца и подтвердить случившееся.

Старый слуга окончательно пал духом. Сдержанность покинула его, и по обезображенным щекам потекли слезы.

— О, мадонна! О, мадонна! — жалобно всхлипывал он и протягивал к Фульвии руки, словно желая по-отечески утешить ее. — Я вас предупреждал. Я говорил вам, что это дело не для такого нежного создания, как вы. Я умолял позволить мне выполнить его вместо вас. Какой прок от меня! Я стар, моя жизнь идет к закату, и несколько лишних дней не имеют значения. Но вы… О, всемилостивый Боже!

— Успокойся, Марио! Успокойся! — повторяла она.

— Успокоиться? Как я могу успокоиться, когда вам приходится выбирать между предательством и смертью, и какой смертью! Если бы у меня был арбалет, я направил бы стрелу прямо в сердце этого дьявола, когда он изрек вам приговор. Чудовище, изверг!

— Воистину, он дьявол, — вымолвила она, а затем, указав глазами на дверь, отошла от нее к окну, выходящему на площадь, и жестом пригласила слугу следовать за ней.

Около окна она заговорила приглушенным шепотом:

— Быть может, у нас еще есть выход. Ты не возьмешь с собой письмо, поскольку оно тебе не потребуется. А теперь слушай. — И она принялась торопливо излагать свои соображения.

И снова он слушал, раскрыв рот от изумления, а потом стал бурно возражать против нового ее замысла, видя в нем верный путь к погибели.

Но упрямица оставалась непреклонной, и поток его заботливого красноречия, разбившись о скалу ее решимости, иссяк. Так же, как прошлой ночью, ее воля вновь одержала верх.

— А как наш синьор? Что мне сказать ему? — спросил Марио.

— Чем меньше, тем лучше. Не тревожь его.

— Следовательно, мне придется лгать?

— Если потребуется — да, но из любви к нему.

Весь день она провела в одиночестве, лишь однажды потревоженная двумя розовощекими пажами из свиты герцога, которые на золоченых подносах принесли ей пищу и вино в золотом сосуде.

Она выпила немного вина, но, хотя с раннего утра у нее во рту не было ни крошки, аппетит не появился.

Под вечер она увидела герцога во главе пестрой кавалькады. А когда сгустились сумерки, розовощекие пажи от имени герцога позвали ее ужинать. Она стала отказываться, просила извинить ее.

— Это воля его высочества, — уточнил один из подростков, подчеркивая, что герцогу повинуются беспрекословно.

Поняв, что упорствовать бесполезно, девушка поднялась и попросила проводить ее. В коридоре их ожидали еще двое пажей, державшие в руках зажженные свечи. Маленькая процессия вошла в большой зал, где уже собралась толпа изысканно одетых кавалеров и дам, при виде которых она сразу же почувствовала себя неловко в своей простой запылившейся одежде.

Сам герцог, высокий и изящный, в зеленовато-желтом камзоле, украшенном серебряными лентами, вышел ей навстречу и почтительно поклонился, словно имел дело с принцессой. Вслед за этим он провел ее к распахнутым настежь двойным дверям, за которыми находились длинные столы, накрытые для ужина.

Герцог занял место во главе стола и усадил ее рядом с собой, после чего расселись придворные.

Этот спектакль глубоко ранил ее, вызвав в ней мстительное чувство, однако внешне она осталась бесстрастной. Сидя между герцогом Валентино и дородным Капелло, венецианским послом, Фульвия стойко выдерживала любопытствующие взгляды.

Это помещение, обычно голое и унылое, как амбар, благодаря стараниям челяди герцога настолько преобразилось, что его можно было принять за один из залов Ватикана. Стены были увешаны дорогими гобеленами, каменный пол устилали ковры византийской работы, а столы сверкали и переливались вышитыми золотом скатертями, серебряными и золотыми сосудами, дорогим хрусталем и массивными подсвечниками, в которых горели разноцветные ароматизированные свечи. Приглашенные на ужин были разодеты в шелка и бархат, золотую и серебряную парчу, горностаевые и беличьи меха, на корсажах у женщин сверкали геммы [24] из самоцветов, а сетки для волос украшали драгоценные камни. Вокруг стола сновали слуги в великолепных ливреях и нарядные юные пажи. Монна Фульвия, выросшая вдали от дворов государей, в монастырском уединении Пьевано, была ошеломлена.

С галереи, расположенной над дверями, доносились звуки виол и лютней, и под музыку мелодичным голосом герцог произнес:

— Я радуюсь вместе с вами, мадонна, что сегодня стол накрыт не для свадебного пиршества.

Она подняла на него глаза и тут же опустила их.

— Мое сердце разорвалось бы, — тихим и ласковым голосом продолжал он, — если бы такую красоту, как ваша, пришлось отдать на растерзание отвратительной болезни. И поэтому я горячо молюсь, чтобы Маттео Орсини явился сюда сегодня ночью.

— А, может быть, есть другие причины?

— Признаюсь, есть и другие, — уступил он, — но, клянусь, поскольку я живой человек и боготворю красоту, причина, о которой я говорил, — самая серьезная. — Он вздохнул. — Я молюсь, чтобы Маттео Орсини сегодня ночью спас вас.

— Он приедет, — ответила она ему, — не сомневайтесь в этом.

— Будучи мужчиной, он просто обязан, — тихо произнес герцог. — Но вы совсем не едите, — переменил он тему.

— Я боюсь подавиться.

— Ну, тогда хотя бы чашу вина, — настаивал он, и сделал знак виночерпию, несшему золотой сосуд. Но видя, что она жестом отказалась, он протянул руку, остановил слугу ипозвал пажа.

— Подай малахитовую чашу для монны Фульвии, — велел он мальчику, и тот умчался.

— Нет нужды в подобных предосторожностях, — произнесла девушка, имея в виду бытовавшее мнение, что малахитовые чаши лопаются, если их касается отрава. — У меня нет подозрений на этот счет, и я не боюсь ядов.

— Мне стоило бы помнить об этом, — заметил он, — поскольку вы, как оказалось, основательно изучили их применение.

Эта фраза заставила ее вспомнить, что она была отравительницей, схваченной на месте преступления, и заслуживала более чем суровое обхождение.

Вернулся паж с малахитовой чашей. По знаку герцога виночерпий наполнил ее до краев, и, отвечая на его приглашающий взгляд, она выпила вина.

Но расставленные перед ней кушанья остались нетронутыми, и, не обращая внимания на герцога, с изысканной вежливостью продолжавшего насмехаться над ней, она неотрывно смотрела на двери.