Кровавый глаз - Кристиан Джайлс. Страница 11

Бородатый скандинав, которого я впервые увидел на носу дракара, оттолкнул меня и занес меч, чтобы поразить Эльхстана.

— Он мастер своего дела! — не сдавался я. — Посмотрите, мой господин!

Я выхватил из-за пояса нож, которым пользовался во время еды, и протянул его Сигурду. Воин, застывший надо мной, отнял у меня эту вещицу, небрежно взглянул на нее, швырнул Сигурду под ноги, снова повернулся к Эльхстану и оскалился.

— Подожди, Улаф! — остановил его Сигурд, изучая нож.

Лезвие было короткое и простое, как у того языческого ножа, что мастер возвратил мне сегодня ночью, однако рукоятка была вырезана в форме дельфина. Сам я никогда их не видел, но Эльхстан в детстве нашел одного мертвого дельфина, выброшенного на гальку. Эту рукоятку он вырезал по памяти.

— Это кость благородного оленя, мой господин, — продолжал я.

Сигурд провел по белой фигурке морского существа большим пальцем, и я воспринял это как признание мастерства работника. По правде сказать, я видел, как Эльхстан вырезал гораздо более красивые рукоятки для тех, кто мог заплатить за них. Однако этот нож был мне очень дорог как подарок. Лишь сейчас до меня дошло, что Эльхстан дал мне его взамен того, языческого, который он обнаружил у меня на шее. Быть может, тем самым старик хотел помочь мне начать новую жизнь вместе с ним.

— Работа хорошая, — признал Сигурд, почесывая бороду.

Воин по имени Улаф, которого скандинавы называли Дядей, открыл было рот, собираясь возразить, но Сигурд поднял руку, останавливая его.

— Одна скамья освободилась, — сказал он, оглянувшись на бледное тело мертвого воина, к которому подбирались жадные языки пламени.

Сухие дрова разгорелись. Волосы убитого норвежца отвратительно затрещали и ярко вспыхнули, наполняя воздух зловонным дымом.

— Отведите на корабли обоих, — приказал Сигурд и повернулся ко мне спиной.

Нас оттащили к морю, к дракарам, глубоко осевшим в воду под тяжестью добычи, награбленной у жителей Эбботсенда. Скандинавы заняли свои места и дружно налегли на весла, прогоняя воду вдоль вытянутых корпусов. Скоро гребцы вошли в ровный ритм. Я смотрел на удаляющийся берег и вдыхал желтоватый дым горящей деревни.

Глава третья

Я был противен самому себе, онемел от стыда. Мы с Эльхстаном приютились на корме, рядом со стоящим у румпеля скандинавом, который хищно скалился каждый раз, когда встречался со мной взглядом. Он словно злорадствовал по поводу того, что я предал своих. Пусть жители Эбботсенда меня ненавидели и деревня никогда не была мне домом, но я чувствовал себя так, словно проклял свою душу, обрек ее навеки парить в воздухе вместе с черным дымом от сожженных домов. Эльхстан упорно не желал даже смотреть в мою сторону, и от этого в моей груди все ныло. Старик столяр поддержал меня в противостоянии с Вульфвердом, но теперь винил в случившемся.

Я в этом не сомневался, чувствовал, как между нами черным пятном разливается мрачное настроение, поднял взгляд к небу и заметил, каким же бескрайним оно выглядело с моря. Рассеяв утреннюю дымку, поднялось солнце, повелитель и судия людей. Мне трудно было поверить, что за то время, которое потребовалось ему, чтобы взойти на свой трон, целая деревня была стерта с лица земли.

Я вдыхал терпкий запах вяленой рыбы, сосновых досок и дегтя. Язычники гребли, смеялись и шутили, словно не произошло ничего необычного. Воины сидели лицом к нам, каждый устроился на сундуке со своими пожитками. Одни таращились на меня так, словно недоумевали, что я такое, другие избегали встречаться взглядами.

«Озрик, ты жив, потому что эти люди тебя боятся, — сказал я себе. — Они страшатся твоего дьявольского глаза, а ведь это настоящие мужчины, разве не так?»

Поэтому я закрыл здоровый глаз, уставился на скандинавов другим, налитым кровью, и они начали отводить взоры. Я попытался внушить им, что способен видеть их насквозь и читать мысли. Похоже, кое-кто в это поверил.

Дракар рассекал волны, ритмично поскрипывая снастями и досками обшивки. В моих внутренностях что-то зрело, бурлило, отзываясь на качку. Вскоре меня вывернуло наизнанку зеленой жижей, и я испугался, что желудок сейчас порвется. Тошнота и головокружение еще больше углубили отчаяние.

Хорошо, что мы ни на минуту не теряли из вида землю. Это служило для меня хоть каким-то утешением. Мы удалялись в открытое море, чтобы обойти отмели и скалы, затем снова возвращались к берегу.

— Мы плывем на запад, Эльхстан, — заметил я в конце дня, чувствуя на лице тепло заходящего солнца. — Это означает, что скандинавы еще не направляются домой. Они пришли из страны, которая находится далеко на севере.

Старик пробормотал что-то. Я разобрал слова «ублюдки», «грабители» и «вонючие свиньи-язычники». Как и Эльхстан, я понимал, что впереди новая кровь.

Затем, когда скандинавы стали делить награбленную добычу, я увидел сокровища, которые хранились на дне корабля под промасленными шкурами. Здесь было много того, что норвежцы продали в Эбботсенде, а после схватки опять забрали себе: желтовато-розовые моржовые бивни, рога северного оленя, бурые меха, сундуки, доверху набитые бронзовыми украшениями, желтый янтарь, точильные камни и серебряные монеты. Я увидел и ожерелье, которое Гриффин купил для своей жены.

— А они богатые люди, Эльхстан, эти язычники, — сказал я, отчаянно желая привлечь внимание старика.

Он упорно не хотел смотреть мне в лицо. Я гадал, не объясняется ли хотя бы отчасти его пустой, отрешенный взгляд полученными побоями. Стыдно признаться, но мне хотелось надеяться, что дело именно в этом. Мое сердце разрывалось при мысли о том, что Эльхстан ненавидит меня за предательство. Опухоль у него на лице раздулась и пожелтела.

— Одни моржовые бивни, наверное, стоят целое состояние.

Старик щелкнул пальцами и промычал что-то невнятное.

— Ты думаешь, все это добро награблено, так? — спросил я. — В других деревнях, давно превратившихся в угли и пепел?

Не глядя на меня, Эльхстан стиснул кулак, уставился в море и покачал головой. Я понял, о чем он думает. Такие люди за горсть серебра поплывут хоть на край земли.

— Как твоя голова, старик?

Один водянистый глаз Эльхстана почти полностью заплыл. Мастер махнул рукой, показывая, что ему приходилось терпеть и кое-что похуже.

— Я знаю. Будь ты помоложе, обязательно разрубил бы напополам одного-двух из этих сукиных сынов, — криво усмехнулся я. — Расколол бы, как дубовое полено.

Эльхстан ответил на мои слова угрюмой гримасой. А я уставился на волны, но видел только лица зверски убитых жителей Эбботсенда. Я потер подбородок и ощупал распухшую губу.

— Нас подвел лук, — сказал я. — Тетива оказалась гнилой.

Старик обернулся, и наши взгляды встретились.

«Нам до ужаса повезло, — красноречиво говорили глаза Эльхстана. — Теперь мы сидим здесь, жуем свою собственную блевотину».

Затем он усмехнулся щербатым ртом, а я украдкой посмотрел на норвежца, у которого в плече до сих пор торчал обломок моей стрелы. Тот греб как ни в чем не бывало, но все же время от времени я ловил у него на лице гримасы боли.

«Пусть они ублюдки и язычники, но гордости им не занимать», — подумал я.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда со второго корабля донесся сильный и отчетливый предупредительный окрик. Звуки до странности хорошо распространяются над водой. Голос человека, до которого с трудом долетит стрела, выпущенная из лука, слышится так, словно он находится совсем рядом.

Сигурд пробрался на нос, где уже стоял кормчий Улаф, и посмотрел в сторону берега, прикрывая ладонью глаза от солнца. На вершине высокой скалы стоял отряд всадников, ощетинившихся копьями. Все они вглядывались в сторону моря. Судя по всему, магистрат Эдгар узнал о судьбе жителей Эбботсенда и выслал людей, чтобы с берега следить за продвижением язычников. Всадники могли без труда перемещаться по проторенным тропам, в то время как нам приходилось плыть практически в полный штиль. Разумеется, когда мы обогнули большой меловой утес, разведчики появились на западном склоне, и Сигурд выругался. Это означало, что скандинавы не смогут устроиться на ночь в какой-нибудь укромной бухте, не говоря уж о том, что им придется на время оставить мысли о новых грабежах.