Кровавый глаз - Кристиан Джайлс. Страница 54

— Сигурд встретит сотню воинов, жаждущих сразиться с ним. — Глум оскалился и кивнул своим родичам, подкрепляя их решимость. — Он найдет многих норвежцев, провозгласивших меня своим ярлом. У меня будет достаточно серебра, чтобы их купить. — Кормчий «Лосиного фьорда» поморщился. — Я буду для них куда более щедрым повелителем, чем Сигурд Счастливый. — Последние слова он буквально выплюнул. — Ха! Вероятно, он уже мертв. Ему во сне проткнул брюхо копьем какой-нибудь мерсийский щенок. А теперь спроси у монаха, где мы находимся.

Я посмотрел ему в лицо и спросил:

— Глум, ты считаешь, что Сигурд — тот человек, который может умереть во сне? Ты думаешь, что именно такую судьбу сплели для него норны?

Глум снова ударил меня, причем очень больно, затем неуклюже вытянул шею и почесал бороду.

— Спроси у монаха, Ворон, где мы находимся. Возможно, я сделаю тебя богатым и ты сможешь повести в бой свой отряд.

Я повернулся к отцу Эгфриту. Монах внимательно слушал нас, бормоча молитвы своему богу. Его лицо было бледным от напряжения и страха.

— Где мы сейчас, святой отец? — спросил я, рассудив, что лучше быть полезным Глуму и живым, чем мертвым.

Я кивнул монаху, показывая, что ради всеобщего блага он должен отвечать правдиво.

Какое-то время Эгфрит продолжал бубнить себе под нос, затем громко высморкался и вытер рукавом рясы длинный нос.

— Завтра мы снова пересечем Северн, — сказал он и поднял косматые брови. — Тогда уже останется недолго ждать встречи с разведчиками милорда Эльдреда. Мы их найдем, или же они сами наткнутся на нас. Если только прежде нас не заметят валлийцы. — Монах снова высморкался.

Я перевел его слова, Глум кивнул и рассеянно спросил:

— А кто такие эти валлийцы?

— Они тоже язычники, — сказал я, и предатель одобрительно покачал головой. — Однако это не помешает им проткнуть нас копьями. Они живут на западе, совершают набеги, угоняют скот, убивают англичан.

— Эти валлийцы начинают мне нравиться, — с усмешкой сказал Глум Торлейку.

Он шагнул к монаху и мечом перерезал веревки, которыми были связаны его руки.

— Хвала милостивому Господу! — воскликнул Эгфрит, растирая затекшие запястья.

Глум посмотрел мне в глаза, затем резко развернулся назад и рассек мечом голову монаха. Ноги Эгфрита подогнулись, и он рухнул, как камень. Кинетрит вскрикнула, и я увидел, что ее лицо покрыто алыми брызгами.

— Кровь этого раба Христа пролита в твою честь, Один, — сказал Глум, закрыл глаза и поднял лицо к небу.

С его меча падали красные капли. Я понял, чем было вызвано облегчение, разлившееся по лицу изменника. Он больше не боялся чар отца Эгфрита. Кинетрит била дрожь. Веохстан поморщился и перекрестился связанными руками.

— Торгильс, давай сюда книгу, — приказал Глум.

Он шагнул было к распростертому телу монаха, собираясь вытереть лезвие, испачканное кровью, о его рясу, затем передумал и убрал грязный меч в ножны. После этого он протащил свою бороду через кулак и посмотрел на руку. Ладонь покраснела от крови Эгфрита, и Глум, казалось, был этим удивлен.

— Чего ты ждешь, дружок? — рявкнул он на Торгильса. — Книга! Не наделай в штаны! Теперь жрец Белого Христа больше не сможет направить на тебя свою магию. — Глум нагнулся и вытер окровавленную руку о темный пучок вьющихся листьев щавеля.

Торгильс продолжал колебаться. Его голубые глаза, скрытые густыми бровями, затянулись туманом.

— Пусть книгу несет англичанин, — наконец сказал он и взглянул на Веохстана. — Или она, — добавил норвежец, повернувшись к Кинетрит, и подозрительно прищурился.

— Торгильс, когда это ты потерял свои яйца? — спросил Глум.

Однорукий изменник шагнул вперед, подобрал с земли кожаную котомку, в которой лежала книга, грубо закинул ее Кинетрит на плечо и вытер кровь со своих рук о корсаж платья.

— Если с книгой что-нибудь случится, то я выпотрошу тебя, как рыбу! — сказал он, достал нож и приставил его к животу девушки.

Тут я проникся гордостью за Кинетрит. Она не поняла Глума, но ее зеленые глаза наполнились бесконечной гордостью. Я почувствовал, что девчонка без колебаний вонзит нож ему в сердце, если только у нее появится такая возможность.

Мы снова тронулись в путь, бросив тело отца Эгфрита на растерзание лесным тварям. По лицу монаха уже ползали мухи. Мне захотелось узнать, как поступит с нами христианский бог за то, что мы убили одного из его слуг.

Вдруг все мы услышали звук, от которого у человека стынет кровь в жилах, и разом обернулись. Он был печальным и зловещим, но я успел его полюбить.

Огромный черный ворон взмахнул крыльями, опустился на лицо монаха и каркнул три раза. Норвежцы оскалились, словно волки, радуясь тому, что черный потрошитель, служащий Одину, принял их подношение.

Ночь выдалась безлунной. Она принадлежала лесным тварям, духам и еще более могущественным созданиям. Говорят, что в такие ночи боги принимают человеческое обличье и бродят среди нас неузнанными. Якобы сам Один, Отец всех, порой странствует по миру в поисках знаний, наблюдает за деяниями великих воинов. Возможно, им предстоит сразиться за него в Рагнароке, последней битве, которая грядет на исходе дней.

Костров мы не разводили, о чем я сожалел. Ведь огонь отпугнул бы опасность, которая, как я чувствовал, таилась в черном лесу. Не было и песен о быстрых кораблях, рассекающих волны, и врагах, сраженных в боях. Мы молча сидели под густыми ветвями древнего ясеня, корявый ствол которого был обвит какой-то сладко пахнущей травой. Я черпал силы у векового дерева, надеялся, что ясень предупредит злобных ночных духов о том, кто из нас изменник, нарушивший клятву, а кого, наоборот, предали.

На следующий день мы так и не встретили людей олдермена Эльдреда. У меня мелькнула мысль, не солгал ли отец Эгфрит, когда сказал, что мы уже у самых границ Уэссекса. Быть может, монах рассчитывал, что Глум отбросит осторожность и даст возможность Сигурду и Маугеру настигнуть нас. Или же он просто ошибался. Так или иначе, но я сообразил, что мы отклонились на запад гораздо дальше, чем было нужно. Продираясь через густые заросли, человек, совершенно естественно, выбирает самую легкую дорогу. Со временем это начинает сказываться. Мы сбились с пути.

— Напрасно ты убил этого маленького вонючего ублюдка, — проворчал Торгильс на следующий день, когда скандинавы наконец позволили нам напиться из журчащего ручья.

Мне уже начинало казаться, что даже кости у меня высохли, как старые палки.

— Этот христианин был единственным, кто знал эту землю. Мы заблудились, кузен.

— Если ты еще раз поставишь под сомнение мои действия, свиной член, то я брошу тебя здесь одного, — отрезал Глум и с хлюпаньем выпил воду из пригоршни.

Верзила Торлейк молча наполнял бурдюк. Глум заставил нас идти всю ночь. В темноте мы заблудились.

Когда взошло солнце, Глум понял, что почти всю ночь вел нас на запад. Ближе к вечеру мы выбрались на поляну, усыпанную камнями. Когда солнце скользнуло за непрерывную цепь холмов, Торгильс заметил убогую пастушью хижину. Она стояла высоко на скале, где вяз, ясень и дуб уступили место дроку и вереску.

Великан Торлейк покачал головой, отчего заплясали его светлые косы.

— Нам нужно оставаться среди деревьев, кузен. Так безопаснее. — Он указал копьем на хижину, погружавшуюся в густую тень по мере того, как солнце клонилось к западу. — Если мы поднимемся туда, то нас станет видно на многие мили вокруг.

— Кто нас здесь увидит, кузен? Зайцы и барсуки? — Торгильс обвел рукой окрестные холмы, заросшие лесом, и презрительно усмехнулся. — В кои-то веки мне хочется выспаться под крышей. — Он поморщился, сплел руки за спиной и потянулся. — У меня ноет все тело.

— А я сейчас предпочту хороший сон смазливой молоденькой шлюшке, — хмуро проворчал Глум. — Ты видел того жирного долбаного ворона, Торлейк. — Он изогнул брови. — Старый Асгот сказал бы, что это добрый знак. Я говорю то же самое.