Океания. Остров бездельников - Рэндалл Уилл. Страница 19

Вскоре мне самому захотелось овладеть этим языком, поскольку даже Гримбл научился ему, хотя и добавлял в конце каждой фразы «старик» или «дружище». Р. Л. Стивенсон, будучи человеком более смышленым, также заговорил на одном из местных наречий, но я убедил себя, что пиджин полезнее, поскольку на нем можно разговаривать с представителями самых разных племен. Хорошо было Робинзону Крузо — ему не пришлось учить языки.

Вначале все представляется довольно простым. Я должен читать вслух на первый взгляд кажущиеся непроизносимыми сочетания звуков, которые Имп записывает своим идеальным почерком, а затем те же слова и фразы, словно по мановению волшебной палочки, превращались в исковерканный вариант английского. Однако, увы, как и со многими другими занятиями в этой жизни, овладеть основами труда не составило, а вот научиться пользоваться ими было гораздо труднее.

И тем не менее каждый вечер мы вели с Импом воображаемые беседы по составленным им сценариям.

— Добр утрен с ты. Ты хор? (Доброе утро. У тебя все в порядке?)

— Мой хор. (Все хорошо, спасибо.)

— Какая день в неделе сейчас сегодня? (Какой сегодня день недели?)

— Меня не знает. Станция полиции около здесь? (Не знаю. А где здесь ближайший полицейский участок?)

— Хочешь платить за этого пацана кокорако? (Не хочешь ли купить этого цыпленка?)

— Может, дай меня посмотреть. Меня не любит свин–свин. (Может, дашь мне взглянуть еще на что–нибудь? Я не очень люблю свинину.)

— Прости, но он счур стар. (Прости, но он слишком старый.)

(«Счур», как ни странно, обозначает не «чересчур», а «очень». Поэтому фразу «Капитан он едет назад в Англию. Ему стар счур» не следовало понимать как констатацию дряхлости Капитана, а всего лишь как указание на его возраст.)

— Ой, простите, у меня есть животное недержание. (Прошу прощения, но я страдаю от диареи.)

— Он хорошо. Предположим меня дать двигатель принадлежать ты. (О не извиняйся. Можно у тебя одолжить двигатель?)

— Ой, прости, он накрылся конец. (Боюсь, он непоправимо сломан.)

И вот так эта беседа, приобретая все больше сюрреалистических оттенков, затягивалась до ужина, захватывая, ко всеобщему замешательству, и время трапезы.

Первые несколько недель я совершенствовался довольно быстро, радуя своего учителя и сам наслаждаясь новизной ощущений. Поэтому решил отточить свои познания, взяв несколько уроков у Стэнли и его друзей. И они тут же ухватились за возможность раскрыть мне кое–какие секреты.

Сидя рядком в тени одного из перевернутых каноэ, мальчики и девочки делились со мной бесценными сведениями, полученными от «пи–пи человека в длинном плавательном боте» (француза, приплывшего на яхте). Так, они сообщили мне, что если не пользоваться «длинным пластиковым тык–тык» (презервативом), это почему–то неизбежно приводит «к толстой Мэри» (беременности). К несчастью, обстоятельства, при которых надо было ими пользоваться, оставались для детей покрытыми тайной, однако я все равно от души поблагодарил их. Нельзя было не согласиться, что это очень ценные сведения.

Я подумал, а знал ли Гримбл о «длинном пластиковом тык–тык», и решил, что вряд ли. Что же касается Роберта Льюиса, то он был слишком щепетилен, чтобы размышлять о подобных вещах, и поэтому Робинзон Крузо вряд ли продвинулся в этом вопросе дальше фазы размышлений.

Не успеваю поблагодарить Импа за первый урок, а он — объяснить мне всю важность практических занятий и своевременного выполнения домашнего задания, как появляется невероятно возбужденный Смол Том с мешком в руках.

— Хороший подарок для мистера Уилла! — восклицает он, прыгая с ноги на ногу и засовывая руку в мешок, откуда медленно и осторожно вытаскивает гладкую рыжую кошку, которая озирается со злобным видом. — Очень хорошо от крыс!

— Потрясающе, спасибо, — с чувством благодарю я. — А как его… ее зовут?

— Зовут?

— Ну, в Англии животным обычно дают имена.

— Зачем?

— Ну, мы просто… э–э…

— И какие? — с любопытством спрашивает Смол Том.

— Я… — Тут мне на глаза попадается пара штук манго, которые кто–то из детей оставил на моем столе. — Я буду звать ее Чатни.

— Сатни? — Смол Том с запинкой произносит новое слово, пожимает плечами и переключается на свою следующую гениальную идею: — У меня еще есть кое–что хорошее для тебя, мистер Уилл. Мы сегодня играем в карты, и я хочу, чтобы ты был в моей команде.

Чувствуя себя исключительно польщенным, с готовностью соглашаюсь, однако предупреждаю, что не отличаюсь особыми талантами по части карточной игры.

— Не волнуй–волнуйся, — успокаивает он с неисчерпаемым добродушием. — Ты следуй за мной.

К сожалению, я слишком поздно обнаруживаю, что мой новый партнер Дадли Смол Том абсолютно некомпетентен.

И все же с этого дня почти каждый вечер за моим столом рассаживалось шесть игроков в окружении зевак и целой толпы советчиков и болельщиков. Поддерживаемые пинтами горячего сладкого черного чая, непрерывно доставлявшегося с вечного огня Эллен, мы играли в своеобразную форму виста, загадочные правила которого зачастую ставили меня в тупик, а Смол Тома заставляли совершать ошибки. Нашими соперниками были Джордж Лута, Кисточка, деревенский плотник Имп и Толстый Генри, который ребенком явно отличался упитанностью, а теперь представлял собой огромного жизнерадостного детину.

Ходы делались с быстротой молнии. Карты со смехом бросали на стол с такой силой, что детвора, сидевшая внизу и игравшая со своими воображаемыми картами, взвизгивала от восторга и то и дело дребезжал медный чайник.

Имп вел записи и подсчеты на грязно–сером куске картона, Лута непрерывно сворачивал сигареты из маслянистых брусков черного табака и моей любимой почтовой бумаги. Мы играли глубоко за полночь, и, лишь когда слова сменялись зевотой, а мы со Смол Томом были уже как следует выпотрошены, Лута складывал потрепанную колоду и запихивал карты обратно в упаковку.

— Родо диана. (Спокойной ночи!)

Все расходятся, и я поднимаюсь в свой дом, чувствуя себя смущенным, растерянным и невероятно возбужденным после суток, проведенных в Мендали. Чатни с крыши устремляет на меня свои глаза–катафоты, и я улыбаюсь, когда до меня доносится голос моего партнера, беседующего с Эллен. Он искренне недоумевает, как это мы умудрились проиграть последнюю сдачу. А как мы продули предыдущие?

Еще шире расплываюсь в улыбке и забираюсь в постель вместе с Артуром Гримблом.

Глава 6 Встреча с Невинным

Я решаю, что пора браться за дело. — Приступаю к деятельности. — Меня опережает ребенок. — И я вынужден отступить.

Я подходил к этой деревенской жизни с некоторым трепетом, как неуверенный пловец, спускающийся к бассейну и готовый в любой момент кинуться назад по лестнице. Однако метафорические воды, окружавшие Мендали, оказались теплыми и гостеприимными, и появление незнакомого «белого» даже не вызвало на них ряби.

Довольно скоро, гораздо раньше, чем думалось когда–то, я начинаю воспринимать свою жизнь на островах как нечто совершенно естественное. И не вижу ничего необычного в своих походах в «маленький домик», попытках уловить собственное отражение в ведре, в том, что руками поедаю жареную рыбу, завернутую в банановый лист, или моюсь в ручье с помощью алюминиевой кастрюли и кусочка мыла.

Настала счастливая жизнь; только следует признать, чтобы мир не казался слишком сказочным, — пища там была ужасная.

Острова лениво растянулись от тропика Козерога до широты несколькими градусами южнее экватора. Температура воздуха на протяжении всех месяцев остается здесь постоянной, дожди выпадают регулярно, и времена года не играют никакой роли в ведении сельского хозяйства. Едва посеешь что–нибудь, вскоре пора переходить к жатве. Однако, увы, ассортимент овощей поражал своей крайней скудостью, потому что пища воспринималась, и наверное — вполне справедливо, не как способ демонстрации финансового или интеллектуального превосходства («Невиданная изобретательность! Просто чудеса творит с фуа–гра!»), а как необходимое топливо для жизнедеятельности. Островитяне на протяжении многих сотен лет поддерживали свои силы благодаря известным им овощам и фруктам. И естественно, главным оказывалось не их качество, а количество. Разнообразие было не в чести, и постепенно диета островитян свелась к трем–четырем неотличимым по вкусу корнеплодам, варка которых требовала огромного количества воды и множества приправ, в противном случае они напоминали по вкусу кусок мыла, только без его ароматических и пенистых свойств.