Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 2. Власть незримого - Мессадье Жеральд. Страница 39

Затем он обнаруживает тщательно скрываемую семейную тайну: его отец когда-то совершил чудовищное злодеяние, но ныне слывет честным гражданином. Может ли он по-прежнему чтить его память? Нет, ибо подобное лицемерие представляется бесчестьем. Но он, напротив, может также обнаружить, что его отец был героем, а его миролюбивая натура нисколько не приемлет эту публичную доблесть, и она неприятна ему. Пренебрежение к страданиям, особенно к чужим страданиям, которое принято именовать героизмом, это чрезмерное почтение к себе самому, которое приводит в действие механизм подвига, подобно тому как фитиль заставляет взорваться гранату. Иными словами, пристрастие к шумихе и всему непостижимому, характеризующее героев, кажется ему достойным порицания. Он не воспринимает себя как сын своего отца. Но поскольку каждому известно, что он таковым является, он рискует прослыть недостойным своего предка.

Отчего необходимо быть сыном своего отца? Разве в пятьдесят лет человек такой же, как в тридцать? А в тридцать такой же, как в двадцать? Разве человек существует не сам по себе? Неужели его добродетель основана на его идентичности? Выходит, он пленник собственного прошлого? Или прошлого своих родителей?

Когда юный Висентино де ла Феи бросился в реку, чтобы спасти тонущего ребенка из потока, разве он не следовал мгновенному, безрассудному порыву сострадания, неужели им руководили понятия о славе и долге?

Следовательно, никакой идентичности, с присущей ей мишурой, не существует. Тем не менее каждый стремится найти подлинник. Разыскивает, расспрашивает всех и каждого: слугу, поставщика, таможенников. Себастьян знал об этом, Франц пересказывал ему услышанные сплетни.

Утром на Херренгассе доставили письмо от герцога Вильгельма Гессен-Кассельского. Со дня приезда Себастьяна в Вену это было третье послание от друга. Первое было восторженно-хвалебным: герцогу сообщили, что граф де Сен-Жермен в период известных событий находился в Санкт-Петербурге, и, несмотря на довольно неубедительные отпирательства Себастьяна, герцог нисколько не сомневался, какую роль тот сыграл в этом историческом спектакле. Падение царя Петра III и разрушение альянса между Россией и Пруссией стали для него одним из счастливейших событий в жизни.

В своем втором письме герцог выражал удивление, что Екатерина II, новая императрица, не назначила Сен-Жермена своим советником. Себастьян ответил, что здравый смысл подсказывает не подходить слишком близко к горнилу власти.

Послание, пришедшее этим утром, показалось Себастьяну достойным его размышлений об идентичности.

«Дорогой друг!

Я не знаю, присутствовали ли вы в прошлом году в Москве на коронации Екатерины II, но мне стало известно, что многие видели вас в Санкт-Петербурге в последние дни правления Петра III, а также вскоре после его смерти. Один из очевидцев даже стал уверять меня, что вы жили в царском дворце в Ораниенбауме и что вы присутствовали на знаменитом совете у будущей императрицы.

Многие вас там видели, о том стало известно от дипломатов и путешественников. Этот факт возбудил изрядное любопытство, в том числе у Фридриха II. Нынешняя супруга маркграфа Анспах-Байройтского (предыдущая, Вильгельмина, которая приходилась королю сестрой, скончалась в 1758 году), похоже, весьма интересуется вами и вашим настоящим именем. Никаких сомнений, что в этом она следует наставлениям Фридриха. Тот расспрашивал своего друга Вольтера, который сообщил ему, что во Франции существует семейство Сен-Жерменов, к которому вы не принадлежите, и что это ваше имя вымышлено. Судя по всему, он раздражен тем, что прежде вас недооценивал, и, похоже, полагает, будто вы имеете непосредственное отношение к смерти Петра III и неудаче его политических прожектов.

Я счел необходимым предупредить вас об этом, поскольку лучше быть в курсе того, что о вас говорят. Не оставляю надежды в скором времени с вами увидеться.

Вильгельм Гессен-Кассельский».

Эти известия одновременно встревожили и позабавили Себастьяна. От шпионов, болтунов и сплетников спасения нет, но приходится признать: они назойливы, как мухи. Впрочем, представив себе, как должен быть раздосадован Фридрих, Себастьян не мог сдержать улыбки: иностранец, к которому монарх относился с изрядной долей иронии и о котором, вероятно, злословил с Вольтером, похоронил его грандиозные прожекты альянса с царем-пруссофилом. Выходит, Фридрих велел супруге маркграфа Анспах-Байройтского навести справки об этом несносном типе.

Так в какой степени идентичность Себастьяна может служить или вредить политике Фридриха II? Следовало признать, что этот король рассуждал весьма банально; он надеялся отыскать ниточку, которая позволила бы ему объяснить роль графа в падении царя. «А, это флорентиец на службе у русских!» Или же: «А, это швед, который хочет отомстить русским!» Или подобного рода затасканные клише.

Себастьян отбросил письмо и стал любоваться апельсиновым деревцем в горшке, стоящем во внутреннем дворе особняка. В солнечный апрельский день 1763 года оно покрылось белоснежными цветами. Сен-Жермен подумал еще об одной неприятности, связанной с понятием «идентичность»: о недоразумении, которое он с некоторых пор именовал историей баронессы Вестерхоф. Баронесса оказалась введена в заблуждение идентичностью, она потеряла любовника, поскольку отдалась другому. Прошлым летом, увидев, как лже-Сен-Жермен ловко улизнул вслед за настоящим, она была изрядно раздосадована и с тех пор больше не давала о себе знать. За одиннадцать месяцев, что баронесса была лишена объятий, во всяком случае объятий фальшивого Сен-Жермена, страсть ее остыла.

Но причиной недоразумения, жертвой которого она стала, не были двойники, она сама стала его виновницей. Баронесса была настолько возбуждена событиями дворцового переворота, что приняла Себастьяна за другого. Заглушив в первый раз свою потребность в человеческом тепле, пока не найдет того, кто спасет ее страну, как дама сама призналась Себастьяну, баронесса превратилась в жертву, готовую стать трофеем победителя. После долгого воздержания, которое она сама на себя наложила, эта Ифигения в буквальном смысле бросила свое тело на алтарь родины! Какой славный подвиг! Граф Ротари нашел бы здесь сюжет для своих мифологических гризайлей, которыми украшал интерьеры петербургских особняков.

Во всяком случае, баронесса перестала быть просто женщиной.

Если бы она отдалась настоящему Сен-Жермену, он бы отклонил ее порыв. Ибо не ему вверила бы она себя, покоренная его очарованием, нежностью или красотой, нет, не ему, но герою. Героиня отдавалась герою, дабы отметить триумф их общего дела.

Двойная иллюзия. Себастьян не являлся героем, а если она сама чувствовала себя героиней, так это было заблуждением. Любой хоть сколько-нибудь чуткий мужчина почувствовал бы себя оскорбленным, если бы его выбрали не ради его самого, но ради его подвигов. В самом деле, все эти античные истории о девственницах-дикарках, которые уступали победителю в кровавой битве, Себастьян не ставил ни в грош. Примитивные побасенки, скорее пригодные возбудить низкие животные инстинкты самцов, чем открыть душу удовольствиям, которые способны дарить друг другу две любящие души.

Иными словами, будь у баронессы толика здравого смысла и искренности, это позволило бы ей избежать тягостного недоразумения.

Что бы там ни было, следовало обезвредить болтливую супругу маркграфа. Себастьян вспомнил одну историю, которую услышал несколько месяцев назад в доме герцога Вильгельма Гессен-Кассельского; это была история о детях героя мадьяра Ференца II Ракоци, которые после поражения своего отца в войне за независимость от Австрии были вынуждены отказаться от своего родового имени. Возможно, и он тоже один из таких детей, до конца дней своих обреченных на анонимность. К черту идентичность.

Чуть позже пришло еще одно письмо. Великий магистр брюссельского отделения ложи тамплиеров «Строгого устава» спрашивал его мнения и вынужден был просить содействия: члены этой ветви Общества друзей следовали правилам лишь по собственной воле и, кроме того, им докучала полиция. Себастьян стал членом этого независимого отделения Общества друзей почти сразу же после того, как оно было основано бароном Хандом в 1751 году. Репутация ветви была вполне устоявшейся. Барон просил помощи не только брата, но советника.