Сын Альбиона (Жена-дитя), (Жена-девочка) - Рид Томас Майн. Страница 29

Младший всадник, по-видимому, повинуясь такому же желанию, поскакал за ним.

Они скакали галопом, пока не показались окраины Вилагоша.

Над рощами олив и акаций, окружающих любую венгерскую деревню, показались крыши.

Вокруг просторно раскинувшегося поселка всадники увидели палатки с флагами над ними, эскадронами передвигалась кавалерия, строилась рядами пехота, тут и там скакали всадники в гусарских мундирах, за ними тянулись свободно свисающие с плеча доломаны. [90]

Слышался бой барабанов, звуки сигнальных рожков и гул больших пушек.

— Кто идет? — раздался неожиданно возглас на венгерском языке.

У входа в пастуший шалаш стоял солдат. В шалаше находился караульный пост.

— Друзья! — ответил австрийский граф на том же языке. — Друзья общего дела. Да здравствует Кошут!

Услышав эти магические слова, солдат опустил карабин, а из шалаша выбралось с полдюжины его товарищей.

Пароль, полученный графом в Араде, сделал переговоры короткими, и под крики «Да здравствует Кошут!» путники двинулись дальше.

Глава XXVII

СЛОМАННЫЕ САБЛИ

Полчаса спустя граф Рузвельдт и капитан Мей-нард — именно они были двумя быстрыми всадниками — достигли Вилагоша и оказались в лагере венгерской армии.

Они остановились в центре, перед палаткой главнокомандующего. Прибыли они как раз вовремя, чтобы стать свидетелями необычной сцены, каких не встретишь в военной истории.

Вокруг собрались офицеры всех званий и всех родов войск. Они стояли группами, возбужденно разговаривали, время от времени подходили к другим товарищам.

Все свидетельствовало о подготовке к сражению, но что-то загадочно сдерживало эту подготовку. Повсюду мрачные взгляды и мятежные речи.

На расстоянии слышался постоянный гул артиллерии.

Собравшиеся знали, откуда доносится канонада и что ее вызвало. Знали, что стреляют под Темешваром, где Шандор Надь со своим поредевшим героическим отрядом сдерживает армию Редигера.

Да, их замечательный и любимый товарищ Шандор Надь, этот великолепный кавалерийский офицер, которому уступают даже beau sabreur [91] французы, сражается в неравной битве!

Именно мысль об этом вызывала мрачные взгляды и мятежные речи.

Подойдя к группе офицеров, граф попросил объяснить ему, что происходит. Все они были в гусарских мундирах и казались более возбужденными, чем остальные.

Один из них шагнул вперед и схватил графа за руку, воскликнув:

— Рузвельдт!

Его узнал старый товарищ по службе.

— У вас неприятности? — спросил граф, едва ответив на приветствие. — В чем дело, мой дорогой друг?

— Слышите эти пушки?

— Конечно.

— Это храбрый Шандор сражается против превосходящего противника. А этот коварный химик не отдает нам приказа идти ему на помощь. Сидит в своей палатке и словно оглох, потому что ни на что не отвечает. Поверите ли, Рузвельдт: мы подозреваем его в предательстве!

— Если подозреваете, — ответил граф, — то вы большие глупцы, позволяя предательству созреть. Вам следует выступить без его приказа. Со своей стороны — я говорю и от имени своего товарища, — мы здесь не останемся, когда где-то сражаются. Наше дело общее, и мы проехали несколько тысяч миль, чтобы обнажить в его защиту сабли. Мы опоздали в Баден, а если останемся здесь с вами, можем пережить еще одно разочарование. Идемте, Мейнард! У нас нет дел в Вилагоше. Идемте в Темешвар!

С этими словами граф быстро направился к лошади, которая оставалась нерасседланной. Капитан пошел с ним. Но не успели они сесть верхом, как произошла сцена, которая заставила их остановиться.

Гусарские офицеры, и среди них несколько в высоких званиях — генералы и полковники, — слышали слова Рузвельдта. Друг графа сообщил им его имя.

Им не нужно было сообщать его титул, чтобы придать вес его речи. Слова его послужили горячим углем, который сунули в порох, и эффект был почти мгновенным.

— Гергей должен отдать приказ! — воскликнул один из них. — Или мы выступим без него. Что скажете, товарищи?

— Мы все согласны! — ответило два десятка голосов. Гусары, схватившись за оружие, повернулись в сторону палатки главнокомандующего.

— Слушайте! — воскликнул их предводитель, старый генерал с седыми усами до ушей. — Слышите? Это пушки Редигера. Я слишком хорошо знаю их проклятый язык. Бедный Шандор истратил все боеприпасы. Он, должно быть, отступает!

— Мы остановим отступление! — одновременно воскликнули офицеры. — Требуем приказ наступать! В его палатку, друзья, в его палатку!

Невозможно было ошибиться в том, чья палатка имелась в виду. С криками гусары устремились к палатке главнокомандующего, остальные бросились за ними.

Несколько вбежали внутрь, вслед за этим послышались громкие голоса.

Вскоре они вышли вместе с Гергеем. Тот был бледен и казался испуганным, хотя скорее это был не страх, а сознание вины.

Тем не менее у него хватило силы духа, чтобы скрыть это.

— Товарищи! — обратился он к окружающим. — Дети мои! Вы ведь доверяете мне? Разве я ради вас не рисковал жизнью — ради нашей любимой Венгрии? Я вам говорил, что наступать бесполезно. Это было бы безумием, катастрофой. У нас здесь превосходящая позиция. Нужно остаться и защищать ее! Поверьте мне, это наша единственная надежда.

Эта речь, как будто бы такая искренняя, заставила мятежников дрогнуть. Кто может сомневаться в человеке, доставившем столько неприятностей Австрии?

Усомнился старый офицер, возглавивший мятеж.

— Вот! — воскликнул он, почувствовав предательство. — Вот как я буду защищать ее!

С этими словами он выхватил саблю из ножен, схватил за рукоять и лезвие и переломил о колено, а обломки бросил на землю!

Это сделал друг Рузвельдта.

Его примеру с проклятиями и слезами последовало еще несколько. Да, сильные мужчины, солдаты, герои, в тот день, в Вилагоше, они плакали.

Граф уже встал на стремена, когда с края лагеря послышался крик, заставивший его остановиться. Все в поисках объяснения повернулись к крикнувшему часовому. Но объяснение пришло помимо него.

Вдали на равнине показались люди, всадники и пешие. Они приближались группами, длинными неровными линиями, знамена их были опущены. Это были остатки отряда, который так героически защищал Темешвар. Их мужественный предводитель был среди них, в арьергарде; он отбивался от преследующей кавалерии Редигера, отступая дюйм за дюймом.

Это был заключительный акт борьбы за независимость Венгрии!

Нет, не заключительный! Мы поторопились в своей хронике. Был еще один — и его будут помнить всегда, пока остаются способные чувствовать сердца — чувствовать печаль и горечь.

Я не пишу историю венгерской войны, этой схватки за национальную независимость, равной которой, может быть, нет на земле. Иначе мне пришлось бы описывать все хитрости и уловки, с помощью которых предатель Гергей обманул своих товарищей и в полной безопасности для себя выдал подлому врагу. Я говорю только об одном ужасном утре — об утре шестого октября, когда тринадцать старших офицеров, все победители многих сражений, были повешены, как пираты или убийцы!

И среди них храбрый Дамьянич, казненный, несмотря на рану; молчаливый, серьезный Перецель; благородный Аулих; и, может быть, больше всех достойный сожаления великолепный Шандор Надь! Поистине страшная месть — бессердечная казнь героев, каких никогда раньше не видел мир!

Мейнард и Рузвельдт не были свидетелями этого трагического финала. Графу угрожала опасность на территории Австрии, и в подавленном состоянии духа оба предводителя революционеров повернули на запад. Им печально было думать, что сабли их остаются в ножнах, они не испробовали крови тиранов и деспотов!