Дочь Голубых гор - Лливелин Морган. Страница 49

Это вызывало презрение у Эпоны. Ведь она принадлежала к племени, любой член которого мог подойти к незнакомцам, сколько бы их ни было, и бесстрашно протянуть руку для приветствия. Да и что может с ним произойти? Даже если небо обрушится и раздавит его тело, даже если его поглотит земля, никакая опасность не может угрожать его бессмертному духу.

Дух… Перед ее глазами вдруг, точно вспышки молнии, появился образ Кернунноса, и на короткий миг она с ужасом почувствовала, будто что-то вторглось в нее. Это было не просто мысленное представление, а ощущение физического присутствия; Кернуннос как будто угрожал, говорил: ты не уйдешь от меня. Эпона ощущала, что он здесь, в ней. Достаточно было о нем подумать, как он тут же нашел лазейку, как проникнуть в нее; теперь он знал все ее мысли. Без всякой заметной причины лошади стали проявлять беспокойство. Серый вновь и вновь встряхивал головой, закусывая мундштук, и на его шее появились темные пятна пота. Остальные испуганно храпели.

Кажак начал оглядываться через плечо на северо-запад; его примеру последовали и остальные скифы, а затем и Эпона. Высоко в небе, точно преследуемые какой-то темной тучей, большим клубом тумана какой-то неопределенной формы, быстро скользили белые облака с рваными краями. На глазах у Эпоны небо приобрело темный, угрожающий зеленый цвет, и крепнущий ветер взметнул в воздух кучи листьев и даже комья земли.

Кажак повелительно сказал что-то своим людям. Они спрыгнули с лошадей и повели их в узкую лощину, ведущую прочь от реки. Ее скаты могли служить защитой от ветра, и здесь не было больших деревьев, которые, падая, могли бы их придавить.

Скифы прежде всего позаботились о своих лошадях, найдя для них лучшее, какое было поблизости, убежище.

– Говорят, здешних местах ветер иногда валит волов, – объяснил Кажак Эпоне. – Здесь сильные, очень сильные бури, сильнее людей. Ваш рогатый жрец называл бы их священными, да? Сильнее людей.

Эпона помогала ему развьючивать встревоженного жеребца.

– Буря – это просто одно из проявлений настроения Матери-Земли, – ответила она. – Поэтому не надо бояться бурь: в моем племени есть люди, которые умеют их обуздывать и даже использовать в своих целях.

Кажак поднял брови.

– Ты шутишь?

– Я говорю правду.

– А сама ты умеешь это делать? – Впервые она уловила нотки уважения в его голосе. Ее так и подмывало сказать, да, умею. Ведь она обладает прирожденным даром друидки. Так, по крайней мере, считают друиды.

– Нет, – ответила она. – Я не умею управлять погодой. Это могут делать лишь друиды, но даже и их власти над погодой есть границы.

– Кажак не может менять погоду, – сказал он Эпоне, вынимая какой-то сверток из вьюка, – но он может останавливать дождь. – Он поднял промасленную шкуру, такую тонкую, что ее можно было складывать как ткань. Из этой шкуры и валяющихся на земле сучьев он быстро соорудил шатер и показал жестом Эпоне, чтобы она воспользовалась этим укрытием. Такие же шатры сооружали вокруг них и другие скифы.

Буря уже настигла их, и начался ливень.

– Ходи внутрь, – сказал Кажак девушке. – Обсыхай.

Она вползла в шатер на четвереньках, и он последовал за ней. Им было тесно вдвоем в маленьком шатре, но Кажак был прав. После того как они укрылись еще и медвежьей шкурой, которую носила Эпона, они были надежно защищены от дождя. Большие капли, стучавшие по шатру, так и не могли проникнуть внутрь.

Кажак облегченно вздохнул.

– Хорошо?

Их тела в этом маленьком пространстве были тесно прижаты друг к другу. Его тело своим жаром гнало прочь холод и сырость. Лежать рядом с ним было все равно, что лежать рядом с прикрытым валежником костром.

Мокрые одежды прилипли к телу Эпоны, казалось, она продрогла до самых костей. Чтобы согреться, она прильнула плотнее к скифу. Дождь захлестал еще сильнее. Яростно завывал ветер, но Кажак так умело поставил шатер, что ветер так и не мог сорвать его кожаную крышу.

Эпона остро ощущала близость Кажака: сейчас он переполнял собой весь ее внутренний мир. Она и сама не знала, что чувствует по отношению к нему. Благодаря ему она спаслась от жизни, которую ведут друиды, но что ее ждет впереди, какая жизнь?

Кажак не похож ни на одного из знакомых ей мужчин. Его обычно веселый, жизнерадостный вид обманчив, нередко им владеют мрачные мысли, а бурный темперамент прорывается дикими вспышками гнева. Бывает, уходит в себя и по полдня сидит на коне, не оборачиваясь, не делясь ни своими мыслями, ни чувствами, и тогда Эпоне кажется, будто она держится не за живого человека, а за деревянного истукана.

Но сейчас в этом маленьком шатре он отнюдь не походил на деревянного истукана, и в нем не было никакого отчуждения. У него было большое – больше, чем она думала, – теплое тело, живая плоть и кровь.

– Ты теперь тепло? – спросил он тоном, полным искренней заботы.

– Да, твой дух щедр и великодушен.

Он не понял смысла этих благодарственных слов.

– Дух? Нет никакой дух. Есть только тело. Твое теплое тело. Мое теплое тело. В холодный дождь каждому человеку нужен брат, чтобы согреться.

«Брат?» – мысленно удивилась она.

– Я тебе не брат, – сказала она.

Кажак сказал так тихо, что в шуме дождя она едва его расслышала, хотя он и поднес губы к самому ее уху.

– Ты смотришь прямо глаза Кажаку, Кажак смотрит твои глаза. И оба что-то чувствуем. Такое бывает только с братьями. С друзьями. Это то, что ты называешь «священным». – Он неловко переменил положение тела. – Ты… Кажак не понимает, – сказал он, и она почувствовала недоумение в его голосе.

Эпона с сожалением взглянула на этого человека, столь озадаченного тем естественным обстоятельством, что его дух общается с другим духом.

– В моем племени, – сказала она, – мужчины и женщины часто встречаются глазами и тоже что-то чувствуют.

– Но женщина не может быть братом, – сказал он, упрямо повторяя то, в чем был полностью уверен.

– В этой жизни я рождена женщиной, – ответила она, – но, если ты согласишься, я могу быть и твоим другом. Всех своих друзей я оставила в Голубых горах.

Кажак, однако, стремился вернуться к понятным ему темам. Он предпочитал иметь дело с Эпоной только как с женщиной.

– Тебе не нужны друзья. А если тебе захочется поговорить, ты сможешь поговорить с другими женщинами, – резко сказал он, завершая разговор.

И, не произнося больше ни слова, он перекатился на нее.

ГЛАВА 16

Эпона полагала, что знает, чего ей ожидать. Всю свою жизнь она видела, как совокупляются люди и как совокупляются животные. Менялись позы, менялась длительность, но сам процесс – такой же простой, как еда или питье, оставался неизменным.

Так, по крайней мере, она думала.

Кажак был тяжел и настойчив, но не груб. Он не пытался причинить ей боль. Его руки ощупывали ее тело с уверенностью мужчины, привыкшего иметь дело с женщинами, он как будто обследовал ее, как путешественники, искатели приключений, осматривают незнакомые им места. Это была женщина из племени кельтов, длинноногая, с молочно-белой кожей, с твердыми мускулами там, где тела его соплеменниц были мягкими, как переспелые фрукты. Когда он сунул руку между ее ног, чтобы раздвинуть их, он ощутил, как сильны ее бедра, и помедлил, наслаждаясь непривычным для себя ощущением.

Пальцы у него были грубые, даже заскорузлые, но Эпона наслаждалась их ласковыми прикосновениями, столь созвучными ее внутренней сути.

Его тело прижало ее к земле, дыхание стало тяжелым. Эпона даже не представляла себе, что прикосновение чужого тела может доставлять такое удовольствие. Она стремилась быть еще ближе к нему, но это было невозможно.

И все же сближение их тел было еще неполным. Внезапно он вошел в нее одним ловким движением, которое изумило ее, потому что его член был куда больше, чем она могла ожидать. Пока ее тело приспосабливалось к новому для нее ощущению, она чувствовала какое-то неудобство, но, как обещали гутуитеры, никакой боли не было. Постепенно, с нарастающей силой ее охватывало приятное томление, вызываемое движением бедер Кажака над ее бедрами; это томление напоминало голод, который требует утоления, в мучительном предвкушении скорого пиршества.