Дочь Голубых гор - Лливелин Морган. Страница 66

Поэтому вместо того, чтобы тут же дать ей необходимое поручение, Эпона попыталась завязать с ней разговор.

– Ты одна из жен Кажака? – спросила она.

Ро-Ан издала какой-то тихий кудахтающий звук, очевидно, это был смех, и закрыла нижнюю часть своего лица.

– У Кажака много жен? – спросила Эпона, пользуясь своим ограниченным, но с каждым днем увеличивающимся запасом скифских слов.

Ро-Ан вновь хихикнула и наклонила голову. Эпона уже начала терять терпение.

– Я… Эпона… не сделаю… ничего плохого… Ро-Ан, – произнесла она медленно и отчетливо.

Ро-Ан как будто бы чуточку успокоилась. Она кивнула головой в знак того, что поняла, и подняла глаза. И тут Эпона обнаружила, что женщины, в отличие от мужчин, не избегают смотреть прямо в глаза, этот запрет их, очевидно, не касается; Ро-Ан глядела на нее робко, но без каких бы то ни было колебаний. Голос ее звучал очень мягко.

– Это твой шатер, Ро-Ан?

– Нет, это шатер Кажака. Шатер Кажака для его жен.

– Все его жены жили здесь? Вместе с Кажаком?

Ро-Ан захихикала.

– Нет, нет. Кажак живет в отдельном большом шатре, как все мужчины. Женщины собирают и разбирают шатры, но они им не принадлежат. Зимой женщины живут в небольших шатрах. Летом мы обычно не строим шатров, живем в кибитках. Некоторые мужчины, которые в опале у князя, вообще не имеют шатров. Все время должны жить, и их жены тоже должны жить, в кибитках. Когда Ро-Ан была маленькая, она спала под кибиткой, – добавила она. – Теперь я живу лучше. Кажак имеет несколько шатров. Один для Кажака, один… теперь для тебя. Еще два для женщин. Он любимый сын Колексеса; пользуется особой милостью своего отца.

Приводя в порядок свое жилище, Эпона перевернула мешок с мукой и вдруг уловила какой-то гнилостный запах, заглушавший запах корицы и благовоний.

– Что за вонь?

Ро-Ан нагнулась, и Эпона ощутила запах, исходивший от тела молодой женщины; этот запах походил на запах козы.

Время было как раз подходящее, чтобы задать вопрос, который вертелся у Эпоны на язык с тех самых пор, как она покинула Голубые горы, вопрос, мучивший ее всякий раз, когда она думала о своей будущей жизни среди кочевников. Она не могла дольше тянуть с этим вопросом.

– Ро-Ан, моются ли… у вас… женщины?

Она так мечтала выкупаться во время путешествия, но знала, что просить котел с горячей водой для купания бесполезно. Купание в горячей воде… это блаженное удовольствие кельты традиционно предлагали всем прибывающим к ним путникам. Но здесь, в Море Травы, такое, очевидно, было невозможно. Были, видимо, другие способы, навряд ли столь же приятные.

– Эпона хочет… помыться? – с удивлением спросила Ро-Ан.

– Очень, – уверила ее Эпона. – Эпона не любит, когда кожа у нее грязная.

Глаза Ро-Ан на миг осветились дружеским понимание. В ней жили, хотя и искусно скрываемые, теплые чувства. Эпоне хотелось откликнуться на них, как она откликалась на безгласный зов лошадей.

– Ро-Ан поможет тебе помыться, – сказала скифская женщина. И, накинув край покрывала на лицо, вышла.

Оставшись одна, Эпона стала ждать ее возвращения. Снаружи шатра жизнь шла своим чередом, но внутри она была единственным живым существом. Вероятно, все известные ей духи остались далеко позади.

«Нет, – сказал внутренний голос. – Мы сопровождаем тебя повсюду».

Ро-Ан вернулась с несколькими мисками и кувшинами.

– Мыться обычно помогают две женщины, – произнесла она извиняющимся тоном, с опущенными глазами. – Но никто не захотел пойти со мной.

Два шамана, две женщины, чтобы совершить ритуал. Такова, видимо, традиция кочевников? Неужели они не понимают, что число два асимметричное, не имеющее центра? Эпона с новой силой ощутила всю непривычность своей новой жизни.

Ро-Ан принесла с собой бронзовую жаровню, топившуюся чем-то пахнущим как лошадиный навоз, но и ее отблески не смогли рассеять царившего в шатре мрака.

– Мы могли бы выйти наружу, туда, где светло, – предложила Эпона, но Ро-Ан ошарашенно отшатнулась.

– Но ведь увидят мужчины?

– Ну и что? Я ведь не урод.

– Твое тело принадлежит Кажаку; никто другой не должен его видеть.

– Мое тело принадлежит мне самой, – поправила ее Эпона. – Ведь я кельтская женщина.

– Кто такие эти кельты?

– Это мое родное племя, – ответила Эпона и, почувствовав недостаточность такого объяснения, добавила: – Кельты – это нечто большее, чем просто племя, это то, что мы есть. Все кельты – свободные люди. Я поехала с Кажаком по своему собственному желанию, как свободная кельтская женщина.

Темные глаза Ро-Ан выражали полнейшее непонимание.

– Что такое свободный? – спросила она.

Этого, со своим недостаточным знанием языка, Эпона не смогла объяснить.

Ро-Ан занялась своими кувшинами и чашами. На глазах у Эпоны с помощью каменной ступы она приготовила благоухающую пасту из кипариса, кедра и благовоний. Эпона так и не поняла, какое отношение это может иметь к мытью. Во время их долгого путешествия она пользовалась любой, представлявшейся ей возможностью, чтобы выкупаться; она нарочно переходила пешком все реки и ручьи, стараясь чтобы холодная вода отмыла ее тело. Но то, что намеревалась сделать Ро-Ан, не имело ничего общего с тем, чего ей хотелось. Глядя на Ро-Ан с ее пастой, она думала, что не переживет, если останется грязной, а как можно вымыться пастой из толченого дерева?

Ро-Ан показала жестом, чтобы она сняла одежду. Когда Эпона обнажила свое тело, она отвернулась.

– Это тело принадлежит Кажаку, я не должна его видеть, – робко объяснила она. То, что ей сказала Эпона, прошло мимо ее ушей.

Отвернув голову, она умело обмазала густой белой пастой все тело Эпоны, даже ее лицо. Эпона почувствовала какое-то необычное пощипывание. Паста стала затвердевать, точно высыхающая грязь. В скором времени Эпона даже не могла говорить.

Обе женщины ждали. Эпоне хотелось поговорить со скифской женщиной, но, когда она пыталась пошевелить губами, паста неприятно потрескивала, сама же Ро-Ан молчала.

Наконец скифская женщина что-то буркнула себе под нос и стала снимать засохшую пасту с тела Эпоны. Паста отдиралась вместе с волосками, и Эпона сперва морщилась от боли, но потом, закусив губы, стойко перенесла это испытание. Только в самые первые мгновения, захваченная врасплох, она забыла о своем происхождении.

Понадобилось довольно много времени, чтобы отодрать всю пасту, но, когда наконец эта работа была закончена, Ро-Ан дала ей что-то вроде мочалки из козьей шерсти и научила, как удалить последние остатки пасты. Покончив с этим делом, Эпона с удивлением увидела свое обнаженное тело. В мерцании светильника и жаровни оно светилось розовым светом. Чистое и сверкающее, словно отполированный камень, оно благоухало ничуть не меньше, чем после купания в настоянной на благовониях воде.

– Мужчины тоже так… моются? – спросила она.

Ро-Ан, хихикая, закрыла обеими руками рот, но ее глаза весело искрились.

– Нет, для мужчин это не так хорошо. Только никому не рассказывай, что я тебе говорила. Мужчины строят небольшой шатер, вносят в него поднос с докрасна раскаленными камнями. Бросают на камни семена конопли. От них идет легкий дымок; когда мужчины вдыхают его, они просто блаженствуют, даже кричат от радости. Но кожа у них не испытывает такого приятного ощущения.

А ощущение от пасты было и впрямь очень приятное. Тем не менее Эпоне хотелось знать, что испытывают мужчины, вдыхая конопляный дымок; это напоминало ей один из друидских обрядов.

После того как Эпона завершила «мытье» и вновь оделась, Ро-Ан оставила шатер, нагруженная вещами, которые Эпона велела ей вынести. Прежде чем окончательно скрыться, она обернулась и застенчиво улыбнулась Эпоне.

Молодая женщина опять осталась одна. Ей хотелось выйти из шатра и осмотреть кочевье, но она не решилась этого сделать. Приятное общение с Ро-Ан заставило ее сильнее, чем прежде, почувствовать свое одиночество, почувствовать глубокое различие между окружающими ее кочевниками и ее соплеменниками, барьер между ними. И она же ощущала в себе достаточно энергии, чтобы все же попробовать преодолеть этот барьер.