Дочь Голубых гор - Лливелин Морган. Страница 89

Дождь обтекал тела мертвых, а затем его поглощала Мать-Земля, в чьих недрах вызревала новая жизнь.

«Так было и будет всегда», – произнес дух.

Утомление животных все усиливалось и усиливалось, они тощали, хотя во время коротких остановок и съедали непомерно большое количество корма. Устали и женщины в кибитках, они были в сварливом настроении; дети стали капризничать и плакать больше обычного. Когда Кажак первый заметил вдалеке одну из тех больших лошадиных ярмарок, которых в это время года бывало довольно много, все наконец облегченно вздохнули. Теперь-то они смогут остановиться и отдохнуть. Их семьи, окруженные многочисленными искусными воинами, смогут наконец насладиться безопасностью.

Лошадиная ярмарка объединяла в некий свободный союз разные кочевые племена; обмен лошадьми с целью улучшения своих стад отодвигал на второй план все прочие интересы. Загоны для кобыл были сооружены из редкого ценного дерева и окружены торговыми рядами, где были выставлены яркие, пестрые ковры, различные принадлежности для кибиток и упряжи. Загон окружило множество стоянок. Проезжая мимо них, Эпона с удивлением заметила, что привыкла ко многому, чего не хотела прежде принять, даже была уверена, что никогда не примет. Например, к отрубленным головам. Ухмыляющимся, тронутым тлением, испускающим тошнотворный запах. Но ведь считалось, что эти головы защищают от всех напастей. Это был символ доблести, который она приучилась уважать; ее глаза расширялись от восхищения, когда она видела особенно замечательный трофей или шатер, увешанный множеством черепов. Она бессознательно восприняла убеждение скифов в том, что голова как бы представляет собой человека; и теперь она была успокоена видом многочисленных бестелесных воинов, охраняющих всю территорию ярмарки.

Торговля шла бойко. Мужчины сидели на расстеленных на земле чепраках и, не обращая внимания на клубящуюся пыль, добродушно переругивались или, яростно жестикулируя и сверкая глазами, упорно торговались. Когда один из торговцев чувствовал, что другой берет над ним верх, он возносил к небесам общепринятую у скифов молитву:

– Этот человек принадлежит к старейшему народу на земле. Но этот человек страдает. Почему? Кто избавит его от вора, который хочет вытащить все зубы у него из головы?

Кажак и его люди разбили стоянку в удобном месте; скоро вокруг них собралась целая толпа: все восхищались лошадьми, хотя и подмечали их худобу, но еще большее восхищение вызывало кельтское оружие, которое каждый скиф носил на поясе: кинжал и меч; с этим оружием они никогда не расставались. Из уважения к Кажаку Эпона почти не покидала своей кибитки, хотя иногда, плотно завернувшись с головой, так чтобы никто не мог видеть ее золотые волосы, она осматривала выставляемых лошадей, наблюдала за скачками и состязаниями, слушала похвальбы и сетования. Стоя в толпе зрителей, она наблюдала, как Дасадас договаривался об обмене четырех превосходных кобыл, такого же количества скота и всех своих овец на молодого гнедого жеребца, который еще никак не проявил себя ни в скачках, ни в спаривании.

– Что за дурацкий обмен, Дасадас, – проворчал Кажак. – На что тебе этот конь? Чтобы покрывать своих кобыл, ты можешь пользоваться моим жеребцом, лучше его все равно не найти.

– У этого коня ноги даже длиннее, чем у твоего жеребца, – оправдывался Дасадас. – Может быть, он будет крупнее и даже быстрее. И он уже приучен к седлу. Это верховой конь; Дасадас больше не будет ездить на мерине.

– Кажак ездит на жеребце, поэтому и Дасадас хочет ездить на жеребце, – фыркнул Кажак. – Ты не можешь иметь все, что у меня есть, Дасадас. – Они обменялись сердитыми взглядами, ощетинившись, словно два пса, на негнущихся ногах ходящие по кругу, норовя вцепиться друг в друга.

Эпона встала между ними.

– Вы братья, – напомнила она, – а братья должны стоять вместе. У вас один общий враг.

Ссора была улажена, но не забыта.

Кажак был разочарован тем, что его лошади не пользуются таким же успехом, как в прошлые годы; на этот раз они были не в очень хорошем состоянии и не привлекали большого внимания. И все же, глядя на них, Эпона думала, что это самые великолепные существа на земле. Казалось, они принадлежат к совсем другому роду, чем маленькие, приземистые тягловые животные – неказистые косматые пони, впрягаемые в фургоны и телеги на западе. Она смотрела, как Кажак восседает на своем сером жеребце; наблюдала, как он и другие участвуют в скачках, разыгрывают потешные сражения на конях, чтобы показать их боевую выучку, – и понимала то, в чем впоследствии убедятся враги: всадник на великолепном скифском скакуне – новое существо, более крупное, чем любое другое, способное преодолеть все горизонты. Существо непобедимое.

Они покинули ярмарку раньше, чем обычно это делали, и когда Аксинья начал ворчать, Кажак сказал ему:

– Мы не должны оставаться слишком долго на одном месте. Это неразумно. Ведь торговля идет у нас не слишком хорошо. Что тебе предлагали за твоих лучших лошадей, Аксинья?

Аксинья сплюнул на землю, и Кажак мотнул головой в знак согласия с выраженным им таким способом мнением.

– Мы поедем дальше. Может быть, на следующий год нам повезет больше. Если от нас отвяжется этот проклятый демон. С тех пор как нас преследует этот волк, наши дела идут не слишком хорошо.

Чем больше раздумывал Кажак, тем сильнее он убеждался, что именно волк виноват в неудачах, преследующих его в последнее время. Несмотря на его частые посещения, Эпона так и не зачала, а это дурной знак. Беспокоят его своими жалобами и другие женщины; Аксинья переговорил с Кажаком, а тот, в свой черед, высказал свое недовольство Эпоне.

– Ты слишком много говоришь с женщинами о том, чего они не могут понять, – сказал он. – Своими разговорами ты вселяешь в них беспокойство. Это нехорошо, Эпона. Ты говоришь, что у них есть право на то, на это. Но ведь они только женщины, у них нет никаких прав. Ты только создаешь для них ненужные трудности.

– Но я же не хочу создавать для них затруднения, только рассказываю им о кельтских обычаях, о том, что женщина у нас считается равноправной с мужчиной и имеет свою личную собственность.

Лицо Кажака было встревожено.

– Мужчины упрекают меня за то, что я позволяю тебе распускать язык, Эпона. Другие женщины обучены правильному поведению, а ты нет. Кажак будет потерять поддержку своих братьев. А ему нужны сейчас все братья, если мы хотим избавить наше племя от дурного влияния шаманов.

– А это возможно?

– Кажак надеется, – ответил он. – Но может быть, уже слишком поздно; может быть, было уже слишком поздно, когда Кажак покидал Море Травы. Но мы не можем сдаться без борьбы; поэтому не настраивай братьев против Кажака, а когда ты говоришь с их женами о свободе, ты именно это и делаешь.

– Стало быть, ты собираешься присоединиться ко всему княжескому племени в зимнем кочевье, даже если волк будет по-прежнему преследовать нас?

– Да. Мы обязательно должны присутствовать на Тайлге, приношении лошадей в жертву. В прошлом году Кажак отсутствовал; это была большая ошибка. Кажак непременно должен бывать на великом празднестве, которое укрепляет положение князя. Ради всего племени.

Опять эти слова. Ради всего племени. Дух предостерег Эпону, чтобы она не оспаривала этих слов, поэтому она молча потупилась. «Да, Кернуннос, – подумала она. – Ради всего племени». Но Кажак хорошо знал, что уступка в одном деле еще не означает согласия со всеми его требованиями.

– Ты должна обещать, Эпона, что больше не будешь говорить с женщинами о свободе.

– Но ведь они только-только начинают интересоваться. Задают вопросы, Кажак, как ты задаешь мне вопросы. Что я должна им отвечать?

– Ничего. От этих разговоров о свободе только одни неприятности.

– Ты мне приказываешь?

– Прошу тебя, Эпона. Кажак нуждается в твоей помощи.

Она не могла ему отказать. Как не могла отказать себе в удовольствии в последний раз ткнуть его локтем в ребра.