Мне жаль тебя, герцог! - Волконский Михаил Николаевич. Страница 9

— Видела! — махнула рукой Грунька. — Не человек, а тряпка!

— Ну так теперь подумай, каково же было этой женщине, влюбленной в красавца, ловкого кавалера Линара, выйти замуж за этого принца Антона? Ведь это все равно, что раздражить аппетит, показать самые вкусные яства, а затем преподнести для еды помои!

— Вот уж именно помои! — расхохоталась Грунька. — Так она, сердешная, до сих пор, значит, влюблена в Линара?

— Ну, я думаю! — протянул Жемчугов. — И мне сдается, что не могла она его забыть ради принца Брауншвейгского! Свадьбу справляли необыкновенно пышно: какой шитый бриллиантами кафтан Бирон себе закатил! И невеста была пышно одета. Ну вот от этого брака и родился младенец Иоанн Антонович.

— Он ведь еще грудной!

— Ну да, грудной! Шестого октября он торжественным указом был объявлен наследником престола, а семнадцатого скончалась императрица Анна Иоанновна.

— Значит, он — по всей форме законный государь? — спросила Грунька.

— Законный, — ответил Митька, — но лишь по указу, а указ можно отменить указом же, если есть принцесса Елизавета Петровна, которая имеет природные права на российскую корону!

— Ой, Митька! По нынешним временам об этом и думать-то страшно, не только говорить!

— А ты не говори, да и не думай, а делай то, что я скажу тебе.

— Да уж я от тебя не отстану, — решительно произнесла Грунька, — уж пропадать, так вместе!

— Не пропадем! Теперь, если ты сообразила все это, что я рассказал тебе, то должна понять, что наипервейшим делом необходимо постараться вернуть как можно скорее графа Линара опять посланником в Петербург: на него должна быть первая наша надежда, что он не только поможет Анне Леопольдовне в свержении регентства Бирона, но и заставит ее сделать это!

— Послушай, ты словно в сказке рассуждаешь! Как же может это быть, чтобы допустили Линара вернуться опять в Петербург? Ведь Бирон ни за что этого не позволит, а власть у него!

— Надо убедить его, что это выгодно ему.

— Что же, ты, что ли, пойдешь к нему убеждать его?

— Ну конечно не я, глупая, но моя идея. Видишь ли, люди управляются не людьми, а идеями. Пусть наверху стоящие персоны воображают, что все зависит от них, но на самом деле они являются только исполнителями идей, если, разумеется, у них нет своих, как, например, у императора Петра. Этот правил по-своему, но и его замыслы были подготовлены предыдущими поколениями. Однако дело в том, что Бирон с компанией — не великие люди, и у них только и есть желание удержаться у власти и не потерять окружающей их пышности. Значит, им нужно пользоваться чужим умом. Все дело, чтобы умненькую мысль пустить в ход, а дойдет она до них, они воспримут ее и выдадут за свою, а то и совершенно искренне вообразят, что это их собственное измышление. Кинь ты в воду камешек с моста, от него разойдутся круги далеко-далеко, и какую величину обнимет последний круг, одному Богу известно! Вот то-то и оно, что надо уметь бросать такие камешки в жизнь. А тогда легко и управлять ею, даже не будучи на высоком посту. Поняла?

— Понять-то поняла, но неужели у тебя уж эти круги без промаха действуют и ты ни на чем сорваться не можешь?

— Ну тут, конечно, запасливость нужна. Если сорвут на Линаре, чего я, впрочем, не думаю, то дело выгорит с Минихом или, в крайнем случае, с Остерманом!

14

МИНИХ И ОСТЕРМАН

— Ну а они каковы? — спросила Грунька.

— Кто «они»? — спросил Жемчугов.

— Да Миних и Остерман.

— Разве ты их не знаешь? Миних — фельдмаршал, сподвижник императора Петра, а Андрей Иванович Остерман — второй кабинет-министр.

— Знаю, знаю, — остановила его Грунька, — что чинов у них много; я спрашиваю, как их понимать надо в отношении герцога Бирона?

— А, это дело другое. Вижу, что ты начинаешь в самую суть вникать. Тут главное-то, что герцог Бирон все время «управлял» и все будто шло от него, а на самом деле всеми военными успехами в его «управление» мы обязаны Миниху, а успехами в дипломатической части Остерману. Смекаешь теперь, как они оба должны ненавидеть его? Ведь Бирон загребал все время жар их руками! А ты думаешь, у Миниха там нет амбиции? Сделай твое одолжение!.. Амбиции у него хоть отбавляй. После своего похода в Молдавию, когда он вернулся с войском на Украину, то просил у императрицы не более и не менее того, чтобы она его назначила герцогом Украинским!

— Ну а что же императрица?

— Она сказала: «Миних очень скромен, я удивляюсь, как он не попросил титула великого князя Московского!» Никакого другого ответа она Миниху не дала, а затем Бирон был избран герцогом Курляндским. Для того же, чтобы узнать, почувствовал ли то Миних или нет, и как почувствовал, — нужно тебе сказать, что у него в столовой на стене висит ковер огромный, на котором выткана его собственная фигура на коне, а кругом надпись: «Тот истинно велик, кто похож на Миниха!» Это было ему подношение! Теперь, с назначением регентства герцога Бирона, Миних пожелал руководить делами в качестве генералиссимуса всех сухопутных и морских сил. Но не тут-то было! Ему снова отказали во всех его домогательствах.

— Значит, они теперь на ножах?

— Еще хуже: они как будто приятели!

— Почему же это хуже?

— Потому, что при таких отношениях, какие должны существовать между ними, явная неприязнь или даже вражда были бы вполне понятны и естественны и сводились бы к обыкновенным, повседневным, так сказать, чувствам. А теперь, когда они представляются друзьями или — вернее — когда Миних разыгрывает друга Бирона, затаив свою несомненную злобу, это для герцога очень плохо. Затаенная злоба рано или поздно должна выйти наружу. Одно здесь неприятно! Миних, как немец, слишком осторожен и будет, вероятно, медлить.

Грунька внимательно слушала своего собеседника. Но вдруг ее словно осенила внезапная мысль, и она решилась прервать его рассуждения:

— Слышь, Митька, говорили мне, что Миних — большой любезник с женщинами. Правда это?

— И имеет на то право до сих пор, — ответил Митька. — Он до сих пор еще хоть куда: моложе своих лет, высок ростом, ловок, виден и красив, отплясывает на балах в лучшем виде, а когда говорит с барынями, то увлекается до того, что вдруг возьмет и кинется целовать ручки.

— Ну тогда можно и подвигнуть его на скорость, — протянула Грунька.

— Ты за это берешься?

— Попытать можно! Только ведь кругами я действовать не умею; я по-своему, по-женски.

— Ну увидим… хорошо! — одобрил Митька.

— А Остерман? — спросила Грунька.

— Остерман весь свой век был при дворе и прошел школу еще петровскую. Ведь он был воспитателем императора Петра Второго, а достаточно сказать, что он сумел съесть Меншикова — этот временщик пал вследствие происков Остермана. Рассуди теперь, да мыслимо ли, чтобы человек, решившийся тягаться с самим Меншиковым и одолевший его, не смог бы справиться с Бироном?! Нет, этому я никогда не поверю!

— Хитер-то он, хитер, говорят! — сказала Грунька.

— Да уж так хитер, что сам Макиавелли перед ним, пожалуй, новичком покажется. А прием, в сущности, у него довольно простой — болезнь. Он, видишь ли, вечно немощен; его в креслах и так таскают, а чуть что случится — сейчас он дома засядет и никуда; ляжет и, что называется, хвостиком накроется: «Я не я, и хата не моя, и знать ничего не знаю, ведать не ведаю».

— А он к женщинам как?

— Да ведь он старик совсем!

— А Миних молод, что ли? Однако вот ты про него какие штуки рассказываешь.

— Ну Остерман в этом отношении на Миниха не похож: насколько Миних брав и красив, настолько Остерман расслаблен и умышленно опустился. Один бодрится не по летам, другой, наоборот, тоже не по летам представляется хилым и дряхлым. К тому же скуп он, как Кащей, и ради этой скупости нечистоплотен, обмызган и грязен. Кто увидит Остермана случайно, ни за что не скажет, что это — один из первых сановников Российского государства. Ну вот тебе самое главное, — заключил Жемчугов, — запомни все хорошенько, это необходимо для дальнейших наших с тобой действий.