Приключения 1968 - Жемайтис Сергей Георгиевич. Страница 80

Рваное Ухо пошевелился, дернулся большим телом, охнул, испуская горячий дух, согревавший его внутренности, и вдруг разом метнулся вон из берлоги. Поднимая на себе белый сугроб слежавшегося снега, он вырвался на волю, дико рявкнул — и застыл, ослепленный… Прямо на него, пожирая сушняк, алчно взвиваясь по стволам елей, шипя и плюясь, шел огонь. Где-то совсем рядом рухнуло дерево, искры взмыли в небо, громыхнул, расколовшись от жары, камень, и дым космато ударил в ноздри. Шерсть на холке и спине Рваного Уха поднялась дыбом. Он качнулся, отрывая лапы от земли, встал на задние, прикрывая глаза передними, шагнул навстречу огню и, закричав страшное: «Ой-ей-ей!..» — кинулся вспять, руша на своем пути сугробы, сушняк, колодник и кусты…

Рваное Ухо мчал по ветру, строго по прямой, впритирку протискиваясь меж деревьев, дико рявкал, стараясь освободиться от страха, что вошел в его кровь вместе с горьким запахом дыма.

…Впервые за всю жизнь Кеше отказал разум. Он метнулся в землянку, натянул на плечи кожух, кинул на голову шапку, схватил малопульку, сунул ноги в лыжи и, ни о чем не думая, побежал на север, навстречу надвигающемуся пожару. Собаки, почувствовав беду, шарахнулись за Кешей, скуля и повизгивая. Они бежали рядом, не обгоняя; но чем дальше спешил охотник, тем неуверенней становился их шаг. Первым остановился Соболь. Он покрутился на месте, ухватывая ноздрями воздух, пахнущий гарью, и уже не наддавая ходу, медленно пошел по следу лыж. Бурак заметно стал отставать. А Кеша все бежал и бежал вперед. И только когда услышал за собой далекий жалобный лай, остановился. Огонь был где-то рядом. Дым, уже видимый, густо шел меж деревьев. Впереди грозно гудела и стонала тайга. Позади выли в два голоса Бурак и Соболь.

Остановить огонь, не дать ему двигаться дальше было единственным желанием охотника. Он не думал сейчас о себе, не думал об опасности, которая с каждым шагом подвигалась все ближе и ближе…

Тайга! Не просто лес, не просто деревья, звери и птицы… Тайга — большая, живая, близкая и родная, как мать, — ждала его. Ее живые глаза чувствовал он на себе, стон ее слышал, крик о помощи.

«Господи, что же это?» — думал Кеша, привалившись грудью к шершавому телу ели. Раскачиваемое ветром дерево пело. Где-то глубоко внутри него поднимались к небу медленные соки земли, наполняя собой каждую клеточку, каждую хвоинку. Кеша слышал звучание дерева, но уже другой звук, звук близкой беды, заглушал это звучанье.

Валом шел ветер, и валом, чуть отставая, шел за ним огонь. Мимо охотника, не страшась, пробежала лиса, по-собачьи прижав уши. Зайцы, сбившись в белую стайку, махом прошли мимо, и табунок оленей, чуть было не смяв Кешу, вырвался из чащи. Впереди бежал старый олень, высоко закинув рога. Человек на малую толику увидел глаза зверя, неживые, остановившиеся. По морде, шее, по крупу животных легли черные промоины пота. Позади стада, спотыкаясь и тычась носом в снег, прихрамывал малышок-слеток. Его мать, молодая важенка, останавливалась, поворачивала гибкую шею и тревожно гукала. Олененок споткнулся, гукнул ей в ответ и вдруг мягко упал на колени, по уши увязнув головой в снегу. Он поднял маленькую острую морду, фыркнул, выбивая из ноздрей и глаз снег, попытался подняться, но, жалобно загулив, повалился на бок. Важенка снова позвала сына и закружилась на месте, не в силах уйти. Кеша пошел к теленку. Тот притих, медленно поводя ушами, и все смотрел, смотрел на человека влажными в дымке материнского молока глупыми глазами. Охотник наклонился над беззащитным животным.

Ноги олененка застряли в колоднике, и пока Кеша освобождал их, мать бегала вокруг и тревожно гукала.

— Небось убегете, — пообещал ей Кеша, был он уже спокоен. Но, освободив теленка, присвистнул: — Чо, брат, дела твои тьфу!

Тоненькие ноги не держали зверя, и он снова ткнулся на колени.

— Что же мне с тобой делать, пацан?

Попробовал взять на руки, прошел немного. Лыжи под тяжестью проваливались, путались в валежнике и ветвях кустарника.

Олененок не сопротивлялся, он приник к человеку, словно бы ребенок, и только мелко-мелко дрожал. Важенка тоже жалась к охотнику, забегая вперед и возвращаясь.

— Беги, глупая! — гаркнул на нее Кеша и опустил свою ношу на снег. — Не уйти нам вместе.

За ветром явственно было слышно, как бушует где-то, совсем уже рядом, огонь.

Кеша погладил левой рукой горячую морду малыша, легонько прихватил и потрепал уши.

— Заживо сгоришь, глупый!.. — И вдруг, решившись, твердо левой рукой отогнул к спине податливую мягкую морду, правой ударил ножом в горло. Олененок дернулся, засучил ногами, и кровь толчками полилась в снег.

…Кеша уходил на юг размашистым шагом, и вместе с ним уходили на юг птицы и звери. Перемахивая с дерева на дерево, шли по верхам табуны белок, обгоняя охотника, бежали соболи. Из сугробов поднимались куропатки и, шумно ударяя крыльями, летели прочь. Малая птица уходила. Следы лисы и зайца, рыси и волка, медведя и оленя, сохатого и куницы перепутались меж собой. Звери шли одной дорогой. Их гнал страх.

И снова Кеша увидел стадо оленей с мудрым и старым самцом впереди, и снова мимо прошмыгнула лиса, и где-то прогромыхал по тайге Рваное Ухо. Охотник понял: огонь, шибко пройдя по сушняку подлеска, брал их в клещи. Звери искали выхода.

Нельзя терять ни минуты — клещи замкнутся, и тогда…

Глава VII. Огонь

Кеша шел звериной глубоко пробитой тропой. Звери уже не разбегались по тайге, а кучно шли к выходу из огненного кольца. Человек шел их дорогой. Сломалась лыжа. Кеша шел пешком. Малопулька цеплялась за деревья и кустарник, мешала идти, но он не бросал ее. Стало трудно дышать. Едкий влажный дым выедал глаза, застил дорогу.

Все темней и темней становилось в тайге. Темнее и жарче. Кеша не оглядывался, но чувствовал спиной надвигающуюся стену огня.

— Шутишь, не возьмешь! — шептал охотник, наддавая шагу и задыхаясь в розовой мгле тайги. — Не возьмешь!..

Чего боялся он больше всего, случилось — подвернулась на ослизлой колодине нога. Острый сук глубоко рассек от уха до бороды лицо. Боль ударила от лодыжки к бедру. Поднялся, до хруста сжимая кулаки и скрежеща зубами. Пошел, всем телом припадая на здоровую ногу.

«Разойдется, — подумал о ноге и ладонью смахнул кровь с лица. — Пристынет». Заныла правая рука, и он только сейчас заметил, что все еще сжимает рукоять ножа в застывших каплях светлой молодой крови.

«Впервой зверя убил не ради добычи… А может быть… Разом… С одного взмаха… — путались, ускользали мысли. — Как пацана, олененка — раз, и все…»

И снова упал и снова зажал до зуда в челюстях крик боли.

«Нет, шалишь! Еще не конец, — то ли думал, то ли шептал, с трудом проталкивая в легкие густой, смрадный воздух. — Откуда огонь?! — впервой задал себе вопрос и не нашел ответа. — Огонь! Огонь! Почему? Зимою пожар? Огонь?..»

Он уже не бежал и не шел. Он кидался вперед, падал и снова кидался. Так идет посуху к воде рыба, выброшенная на берег. А где-то рядом, чуть впереди и слева, ломился через тайгу Рваное Ухо. Медведь дважды пытался пересечь опередившую и вышедшую на его путь стену огня. И оба раза шарахался прочь, закладывая круги в поисках выхода. Шедший по вершиннику пламень обрушил на него золотое жито искр. Ожег тело. Затлела, запепелилась шкура. И зверь, рухнув, рыча и воя, катался в снегу, притушивая огонь, и снова бежал тайгой, преследуемый запахом паленой шерсти.

В неглубокой, вымытой весенними водами и дождями впадине, до камней разбороня снег, стонала медведица. Тяжелая, с большим животом, она грузно сидела, привалившись спиной к высокорью. Тело ее содрогалось, и стон раненой плоти и умирающей в ней так и не народившейся жизни вырывался из оранжевой, в белых хлопьях пены пасти. Медведица уже не могла ни ползти, ни рвать когтями землю. Она сидела, широко раскинув лапы и уронив меж них живот.

Рваное Ухо прытко, насколько позволяли слабеющие силы, прошел мимо, сторонясь ее взгляда и запаха. Среди дыма и гари он различил этот запах.