Том 2. Месть каторжника. Затерянные в океане (с илл.) - Жаколио Луи. Страница 111

— Но ведь Бартес теперь обвиняется в побеге с каторги, и никто не знает, где он и что с ним.

— Я знаю. Когда моя эскадра, которой я командовал, заходила в Океанию, я видел его, долго беседовал с ним — он уверил меня в своей невинности. Я не мог не поверить: сама правда говорила его устами. Он теперь свободен, но для такого человека, как он, что такое свобода без честного имени? Он обвинял вас в способствовании его осуждению и называл вас даже главным вдохновителем этого неслыханно несправедливого приговора!

— Меня?!

— Да, вас!

— Ах… Еще этого подозрения или, вернее, оскорбления не доставало! Скажите, адмирал, считаете вы меня способным на подобный недостойный, подлый поступок?

— Нет, мой друг, и я не переставал повторять это вашему бывшему кассиру. Я говорил ему, что в данном деле есть какое-то роковое недоразумение, какая-то мрачная тайна, скрывающая истину!

— Все мы любили Бартеса, как сына, да и он уже был им наполовину благодаря тем чувствам, которые связывали нас… И мое внутреннее убеждение говорило мне, что он невиновен, но ввиду доказательств, обвинявших его, ввиду рассуждений господ судей моя уверенность в нем мало-помалу таяла, пропадала, и перед моими глазами выступила только вся низость этого поступка.

— Я это понимаю, вас сбили с толку перипетии суда, бездушное и бессмысленное красноречие прокурора, но ведь это их дело, их призвание — выдавать светляков за фонари и извращать все понятия и представления людей!

— Но теперь, когда приговор уже произнесен, что же я могу сделать?

— Что вы можете сделать? А вот что! Загляните в глубину вашей души, испытайте вашу совесть и скажите мне прямо, без оговорок, виновен ли, по-вашему, Бартес или не виновен!

— Он не виновен! — сказала госпожа Прево-Лемер.

— Невиновен! Я утверждаю это во всеуслышание! — воскликнула Стефания.

Больной закрыл лицо руками и глубоко вздохнул.

— Невинен… невинен! — прошептал он. — Если бы я только имел хоть малейшее доказательство, если бы могли указать виновного, даже будь он нашего дома, я стал бы действовать, как того требует от меня моя совесть: дни мои сочтены, и я не хотел бы умереть с таким грехом на совести!

— Ну, а письмо Бартеса, разве оно уже не есть доказательство? — заметила Стефания.

— Увы, это была только протестующая угроза!

— Нет, не угроза, а крик возмущения, крик негодования и протест! — сказала молодая женщина.

— Что же особенного в этом письме? — спросил адмирал.

— Вот, читайте! — сказала госпожа Прево-Лемер, взяв из резного ящичка, стоявшего на столе, вскрытый конверт и протянув его гостю.

Это было письмо Эдмона, написанное им перед его отъездом в Новую Каледонию.

Адмирал Ле Хелло прочел его:

— Ну, что же вы хотите, — как бы извиняя и оправдывая Бартеса, сказал адмирал. — Когда человека безвинно ссылают на каторгу, то естественно, что он возмущается… что нравственные муки озлобляют его… Но я знаю Бартеса: он рыцарь и благородный человек; когда он узнает, что вы были обмануты, введены в заблуждение, он забудет и простит!

— А пересмотр дела разве возможен при отсутствии главного лица?

— Да, если воры будут отысканы.

— Ну, если так, то я сумею исполнить свой долг, как бы тяжел он ни был, но только пускай спешат… быть может, уже через несколько дней будет поздно!

Мадам Прево-Лемер и ее дочь, несмотря на все свои усилия, не могли сдержать хлынувших у них из глаз слез.

— Гром и молния! — пробормотал про себя адмирал, сам растроганный до слез. — И против этих-то людей Бартес хочет дать волю своему чувству мести!.. Нет, нет, этого допустить нельзя! — И он поспешил удалиться, чтобы не дать заметить охватившего его волнения, с которым он не в силах был совладать.

— Ну вот, господин Прево-Лемер поддался моим доводам, а теперь очередь за Бартесом! — И уважаемый адмирал направился, бодрый и счастливый, в Гранд-Отель. Но прежде чем славному моряку удалось вступить в переговоры с Эдмоном Бартесом, все его труды и все то, чего он добился у больного банкира, было уже отчасти уничтожено влиянием его родственника, бывшего председателем суда в Нумеа, а ныне прокурором в Париже.

Что же привело этого господина в дом его родственника, простая ли случайность или желание узнать какие-нибудь новости?

Ни то ни другое. Париж — это, без сомнения, город, где лучше всего можно укрыться, но с другой стороны, нигде лучше, чем в Париже, нельзя наводить справки о том, что вас интересует.

После обычных приветствий прокурор попросил, чтобы его оставили наедине с больным.

— Скажите, пожалуйста, был у вас кто-нибудь по делу, относящемуся к вашему бывшему кассиру Бартесу? — спросил он.

— Да, адмирал Ле Хелло только что вышел отсюда. Он говорил мне о возможности пересмотра этого дела и просил меня дать показания в пользу Бартеса и его невиновности, так как настоящий виновник должен быть обнаружен в самом ближайшем времени.

— Ну и, конечно, вы обещали?

— Мог ли я не обещать этого, особенно, если Бартес действительно невиновен!

В ответ на это прокурор с полным убеждением и присущим ему красноречием стал вызывать в памяти больного прошедшее, стал приводить одно доказательство за другим, одну улику за другой, говорить об угрозах каторжника, о его смелом побеге, его жажде мщения, в которой он ничуть не сомневался. И под влиянием всей этой аргументации ослабевший ум больного не долго протестовал. Вскоре он стал соглашаться со своим родственником, что его хотят использовать для восстановления репутации Бартеса и в то же время опутать его и семью целой сетью хитросплетенных махинаций, которая должна привести его к нищете и позору.

— Во всем этом деле какую роль играет адмирал Ле Хелло?

— Он один искренне убежден в невинности Бартеса, — сказал главный прокурор, — и он просит за него в интересах справедливости. Вы сами знаете, что этот Эдмон Бартес обладает способностью производить прямо чарующее впечатление на всех, кто его не близко знает. Так он очаровал и адмирала, который теперь считает для себя долгом чести встать на его защиту.

— Но ведь виновные будут указаны!

— Это просто одно воображение, одно желание со стороны Бартеса отомстить во что бы то ни стало за свое осуждение; в настоящее время Бартес во Франции; мало того, в самом Париже!

— В Париже?!

— Да, меня об этом уведомили всего лишь несколько часов тому назад, и я хочу принять все меры, чтобы защитить вас от этого отъявленного мошенника. Он поклялся погубить всех, кто только носит имя Прево-Лемера. Но он встретит меня на страже чести моей фамилии. Я устрою так хорошо защиту, что он вынужден будет признать свое бессилие, и тогда мы обуздаем его решимость, наложив на него наказание еще более тяжелое, чем первое!

Старый банкир поблагодарил своего племянника и поклялся, что не даст себя одурачить никому.

— Ни даже госпоже Прево-Лемер, ни даже жене Жюля Сегена? — спросил юрист.

— Да, впрочем, если они узнают, как недостоин этот человек их сожаления и их великодушия, когда не будут более сомневаться в его виновности, то сами перестанут его защищать!

Таким образом, обещав друг другу содействие, дядюшка и племянник расстались, условившись предварительно созвать вечером на семейный совет Жюля Сегена и Альбера, чтобы обсудить новое положение дела, созданное возвращением Бартеса на родину и его решимостью снова возбудить борьбу за свою репутацию, руководствуясь, главным образом, желанием покрыть позором своих обвинителей.