Том 2. Месть каторжника. Затерянные в океане (с илл.) - Жаколио Луи. Страница 80

Так как луна должна была взойти не раньше одиннадцати часов, то приятели условились дождаться вместе ее восхода; во мраке обоим надо было быть начеку, при свете же луны становилось легче заблаговременно заметить опасность и успеть предупредить о ней товарища. Ланжале настаивал на том, чтобы первую очередь дежурил он, с одиннадцати часов ночи и до пяти часов утра.

— Но ведь в пять утра уже начинает светать, — возразил сыщик, — и мое ночное дежурство окончится, едва начавшись.

— Тем лучше для тебя, — заявил Ланжале, — в твои годы любят поспать, а я прекрасно отдохну и днем. На тебя я могу положиться ты не прозеваешь ни одного проходящего вблизи судна.

Они достали из своих спасательных поясов револьверы и снаряды, которые оказались так же исправны, как если бы они были взяты только что от оружейника. Этот спасательный пояс с непроницаемыми для воды и сырости ящиками и ящичками, вмещавшими и оружие, и провиант, и все необходимое для человека в затруднительном положении, потерпевшего крушение, был изобретением Ланжале, который весьма им гордился, тогда как сыщик, не думавший, что ему когда-либо придется пользоваться этим сложным сооружением, изготовленным по специальному заказу Парижанина в Гонконге, высмеивал его, называя «ящиком с сюрпризами» или «таинственным шкафчиком».

Сев друг против друга таким образом, что Гроляр оказался спиной к берегу и лицом к морю, а Ланжале наоборот, то есть лицом к берегу, а спиной к морю, они стали мирно беседовать.

— А знаешь, теперь как раз подходящий момент дать твоему тромбону подышать свежим воздухом, а нам насладиться маленьким импровизированным концертом! — заметил старик.

— Ладно, ладно, злой насмешник, ты уж забыл, как видно, что этот самый инструмент помог нам зарабатывать наше пропитание в Мексике!

— Благодаря моим акробатическим фокусам и жонглерству, заметь, — сказал Гроляр, — но теперь я состарился и едва ли мог бы еще раз проделать то же самое.

— Ты, вероятно, был ловок и силен в молодости!

— Ха-ха… И ловок, и силен… Это тебе всякий скажет, кто меня знал тогда. Ведь я уже рассказывал тебе, что, так сказать, родился или почти родился акробатом. Моя приемная мать, жена первого гимнаста цирка Сулье, имевшего в то время громкую славу, найдя меня на ступеньках своей повозки ранним утром, оставила меня у себя, вырастила, воспитала и, естественно, обучила своему ремеслу. Я жил с ними и с цирком до двадцати одного года и от наездников, клоунов, жонглеров и канатных плясунов, среди которых постоянно вращался, научился понемногу всему…

— Да, у тебя была хорошая школа! — заметил Ланжале.

— Благодарю! В случае надобности, я мог бы заменить любого из артистов, но при наборе я вытянул несчастный жребий, и мне пришлось обменять свое вышитое блестками платье и гири на длинный кларнет. После этого я протянул в одном из африканских полков длинные семь лет музыкантской службы. Окончив наконец срок службы, я просил начальство устроить меня в полицию. Что же мне оставалось делать? Средств у меня не было, навык к гимнастическим упражнениям и фокусам пропал, и мне необходимо было поработать над собой на свободе пять-шесть месяцев, чтобы снова войти в прежнюю колею, а у меня не было на что жить… ни гроша…

— Но послушай, милейший, долго ли ты будешь рассказывать мне эти истории? — прервал его наконец Ланжале. — Ведь ты мне, по меньшей мере, раз двадцать рассказывал все это.

— Ну, так это будет двадцать первый раз!

— В таком случае позволь мне докончить за тебя:… вступив в полицию, я выдвинулся благодаря своим удивительным способностям и необыкновенному чутью, позволявшему мне безошибочно нападать на след преступников, что обратило на меня внимание начальства, которое…

— Довольно! Довольно!.. — прервал его, в свою очередь, Гроляр. — Поговорим о чем-нибудь другом; с тобой нельзя даже поболтать о прошлом, хотя бы только для препровождения времени.

— У нас есть и другое дело, — возразил Ланжале, разом понизив голос.

— Что такое? — встревожился сыщик, которым уже снова овладел страх чего-то неизвестного.

— Разве ты не слышал глухой плеск воды, как будто пловец подплывал к нашей пироге?

— Ну вот, ты уже запугиваешь меня на всю ночь; теперь мне все будет казаться, что кто-то подплывает.

— Хороший же ты был бы часовой! Но тс-с… молчи… будем хорошенько прислушиваться, так как различить что-нибудь совершенно невозможно… ни зги не видать…

И оба, затаив дыхание, старались уловить малейший доносившийся до них шум, но напрасно — ничто не шевелилось кругом.

— Вероятно, я ошибся; быть может, то плескалась рыба под кормой нашей пироги!..

Со стороны берега также не доносилось ни единого звука, ни единого крика животного или зверя, пришедшего на водопой, ни малейшего шелеста или шороха в кустах.

Только очертания темных гор, вырисовывавшихся чернильным пятном на темном, почти черном фоне неба, казалось, постепенно вырастали; это свидетельствовало, что расстояние между пирогой и берегом постоянно сокращалось: видимо, течение незаметно подгоняло ее все ближе и ближе к берегу, и вскоре они стали отчетливо различать тихий шум ночных волн, раскатывавшихся на прибрежном песке.

— Мы не дальше как на расстоянии двух ружейных выстрелов от земли, — сказал Ланжале, внимательно прислушавшись к однообразному рокоту волн. — Если так будет продолжаться, то мы скоро будем выкинуты на берег залива, что для нас не совсем удобно, так как тогда мы легко можем подвергнуться неожиданному ночному нападению. Я попытаюсь остановить лодку, если только мы находимся не на слишком большой глубине!

С этими словами он привязал на крепкую лесу один из пяти или шести больших камней, служивших балластом для пироги, — и спустил этот камень вдоль кормы; вскоре камень лег на дно. Тогда Ланжале закрепил причал — и судно их остановилось, как на якоре.

— Вот мы и в порту, — сказал он весело и вздохнул с облегчением, хотя, признаюсь, я вовсе не желал теперь приставать к берегу.

Между тем пирогу еще больше снесло течением, которое, по мере приближения к берегу, становилось все сильнее, так что теперь наши приятели могли смутно различить белую линию прибоя, с тихим плеском набегавшего на песчаную отмель берега.

— Мы всего в каких-нибудь полутораста метрах от берега, — продолжал Ланжале. — Пора остановиться!

— Это все равно, что сойти на берег! — вздохнул Гроляр. — Как же ты хочешь, чтобы мы могли увидеть суда, проходящие в открытом море, или быть замеченными ими, когда рассветет?!

— Это не по моей вине, я не могу повелевать течением, — сказал Ланжале. — Кроме того, между течением, которое вынесло бы нас в открытое море и унесло от этого берега, и течением, притащившим нас сюда, к этому острову, я всегда предпочел бы последнее, так как этот берег все же, что ни говори, наше спасение!

Гроляр, по-видимому, был несколько иного мнения, но что было пользы противоречить его молодому другу в данном положении?! А потому он счел за лучшее смолчать, но не мог удержаться, чтобы не пробормотать себе под нос:

— Ладно, ладно… Мы еще посмотрим, чем все это кончится!

XII

ЛАНЖАЛЕ НЕ СПУСКАЛ ГЛАЗ С БЕРЕГА И, ХОТЯ ничего не мог различить, кроме белой линии прибоя, обдумывал в уме какой-то план, который он пока еще не решался доверить своему другу. Однако размышления эти вскоре были нарушены его товарищем, который хотел знать, почему он так долго хранит молчание.

— Мне, видишь ли, почему-то не верится, чтобы этот остров не был населен, и я обдумывал средство убедиться в этом прежде, чем сойти на берег. Ведь если допустить мысль, что здесь, в тени этих лесов, приютилось какое-нибудь селение, обитатели которого так упорно таились от нас все это время, — то ясно, что мы не можем особенно рассчитывать на их гостеприимство, а тогда надо будет еще раз обсудить ситуацию прежде чем довериться им!