Том 2. Месть каторжника. Затерянные в океане (с илл.) - Жаколио Луи. Страница 88

Конечно, эта инсинуация недовольных умов пропала бесследно, не встретив отклика в толпе, — несомненно, что эти люди, будь вместо Гроляра избран королем тот же Ланжале, нашли бы те же основания порицать этот выбор и желать Гроляра. К счастью, популярность нового короля была еще слишком свежа, чтобы что-либо могло повредить ей в глазах его подданных, хотя все-таки эти слова были горстью плевел, посеянных среди доброй ржи, и так как ничто в мире не пропадает даром, а плевелы еще гораздо меньше, чем доброе семя, то эти случайно брошенные дурными людьми слова также должны были взойти, дать плод и стать, так сказать, яблоком раздора, благодаря которому недовольным в конце концов должно было удаться похитить трон у Гро-Ляра I и свергнуть новые порядки и учреждения мокиссов. Им даже чуть было не удалось перессорить между собой и двух друзей. Но не станем заглядывать вперед.

Новое начертание имени бывшего сыщика являлось также уступкой требованиям местного наречия, состоящего почти исключительно из односложных слов. Наш герой долгое время колебался, прежде чем решиться перерезать надвое имя своего уважаемого приемного отца, но Ланжале и на этот раз помог ему победить сомнения. Он напомнил ему, что большинство европейских государей, с которыми он теперь вправе переписываться и обращаться со словами «Мой дорогой брат», также изменяли свои имена при вступлении на престол, и, чтобы далеко не ходить, привел ему пример наиболее близкий, в лице Герцога Мармелада, который принял имя Сулука I, став императором острова Гаити.

Последнее обстоятельство сильно повлияло на решение Гроляра, который тотчас же подписал свой первый декрет:

XIX

ОПИРАЯСЬ НА РУКУ СВОЕГО ВЕРНОГО ДРУГА Ланжале, вновь нареченный король воссел на своем престоле, воздвигнутом на особом возвышении перед дворцом. Здесь он намерен был удостоить высочайшим приемом своих министров, высшие чины войска и их семьи, равно как и всех лиц, занимающих какие-либо должности при дворе. Обер-церемониймейстер стоял подле него, указывая, как ему надлежало принимать каждое отдельное лицо, являющееся для представления, соответственно рангу и положению.

Этикет при мокисском дворе был чрезвычайно строгий и сложный, и требовалась большая осмотрительность, чтобы никто не был обижен слишком большим или слишком малым вниманием монарха. Горе ему, если он по ошибке наградит тремя щелчками в нос того, кто, по занимаемому положению, имеет право получить только два; тотчас же все выше него стоящие и тем самым уравненные с ним стали бы заклятыми врагами короля, допустившего подобную оплошность в присутствии двора; все равные этому счастливцу сочли бы себя обделенными, если бы не удостоились той же чести, а все ниже его стоящие воспылали бы к нему завистью. Таким образом, чуть ли не весь народ был бы возмущен монархом, совершившим такую ошибку. Особенную осторожность следовало соблюдать при ущипывании большого пальца ноги и почесывании стопы у родовитых людей, так как, удостоив кого-нибудь по ошибке этой чести, он возводил его в число родовитых дворян и тем восстанавливал против себя всю знать, навязывая ей выскочку. Но благодаря обер-церемониймейстеру, неустанно руководившему всеми жестами и движениями нового короля, все обошлось вполне благополучно, и все в один голос прославляли милость, ласковость и справедливость нового монарха.

Церемония завершилась раздачей малой, средней и первой величины седалищ.

Вообще, в присутствии короля никто не имел права садиться, но для министров и их семейств сделано было исключение, равно как и для бывших министров и их родственников, для придворных чинов и командующих войсками.

Все те, кто получил право садиться в присутствии короля, являлись с толстым деревянным колом под мышкой, и когда их приглашали к столу или же на какую-нибудь царскую церемонию, они вбивали в землю заостренный конец кола, на определенном расстоянии от высочайшей особы короля, и садились на этот кол.

— Какой дурацкий обычай! — пробормотал Гроляр, обращаясь к своему другу.

— Да нет же, — возразил последний, — это просто только вопрос местных условий удобства, не более того! Вспомни маленькие табуретки, из-за которых наши герцоги и пэры ссорились в Версале, в чем же разница? В том только, что те садились на мягкие, стеганые подушки, а эти — на деревянные колья. В сущности, это все то же человеческое тщеславие, заставляющее людей выдвигаться друг перед другом. Это только доказывает, что ты настоящий король, так как тебе одному принадлежит право раздавать всем эти побрякушки тщеславия, за которыми люди в Европе гонятся с не меньшей жадностью, чем здесь. Заставь только твоих подданных носить штаны — и ты будешь такой же король, как и все остальные!

— Вот уже ты опять шутишь!

— Нисколько! Вспомни только, что эту великую аксиому я заимствовал для тебя у одного великого мыслителя, имя которого я забыл. Он сказал: «Цивилизация начинается со штанов точно так же, как женская стыдливость начинается с юбки». Прикажи женщинам твоего народа и их мужьям одеться, и ты на три четверти изменишь их нравы, и в результате станешь таким же королем, как и всякий другой. Я убежден, что Цезарь, если бы он был выброшен бурей на этот берег, сказал бы Лабиену, который был его Ланжале, что «лучше быть первым у мокиссов, чем вторым где бы то ни было». Так говори и действуй, как Цезарь, и ты будешь Цезарем этого народа!

Таким образом полусерьезно-полушутя Парижанин все глубже и глубже вселял в Гроляра мысль принимать всерьез свою новую роль. Теперь бывший сыщик уже почти не думал о своих былых планах и проектах, и уже по прошествии недели, одной только недели после своего воцарения, он едва ли бы с радостью встретил весть о появлении вблизи острова столь желанного судна.

Теперь Гроляр не только пользовался видимостью власти, но и вполне реальной властью.

Он жил в обширной хижине, разгороженной на несколько комнат, не лишенных ни роскоши, ни известных удобств. Все стены были завешаны циновками, а земляной пол устлан толстыми кокосовыми половиками, весьма искусно изготовленными мокисскими женщинами. В его опочивальне имелась бамбуковая кровать, весьма удобная, убранная прекрасными, тонкими, очевидно, привозными, тканями; кроме того, у него был японского стиля стол, стулья и большое, удобное и покойное кресло, стенные часы и несколько лубочных картинок, приводивших в неописуемый восторг всех туземцев.

Все это было приобретено в обмен на пальмовое масло и драгоценные породы дерева у одного капитана дальнего плавания, который в течение нескольких лет заходил сюда со своим судном. Но вот уже года четыре или пять капитан этот больше не показывался.

Часовые постоянно сменялись у всех входов и выходов королевского дворца. Никого во дворец не пропускали без предъявления часовому известного камушка или ракушки или листа какого-нибудь дерева, заменявших в этот день пропуск, который ежедневно назначался самим королем и затем сообщался начальнику королевской стражи. Всякий, кто желал проникнуть во дворец, должен был предварительно обратиться к начальнику стражи и получить от него пропуск. Лица же приближенные, имеющие постоянный доступ к королю, получали от него ежедневно поутру предмет, избранный на этот день в качестве пропуска. Ночью же только одному начальнику стражи был известен пропуск; все остальные узнавали о нем лишь утром.

Однажды Ланжале, расставшийся довольно рано со своим другом, вздумал вернуться к нему поздно вечером, чтобы остаться у него на ночь. Пропуск был уже заменен новым, и Ланжале, явившись к главному входу дворца, не мог предъявить пропуска; несмотря на это, он намеревался пройти во дворец. Однако часовой, ни минуты не думая, приставил острие своего копья к его груди и дал ему понять, что уложит его на месте, если он станет упорствовать в своем намерении.